Россия имеет шанс лидерства не только и не столько в экономике, сколько в мировоззрении.
«У нас, русских, две родины – Европа и наша Русь».
«От Европы нам никак нельзя отказаться.
Европа нам второе отечество».
Ф.М.Достоевский
Европейская цивилизация, приближаясь к своему окончательному упадку, отказывается от истории. Она еще продолжает раскопки древностей, но это занятие оказывается никому не интересным. Это рутина, ремесло. Историософия – удел единиц. Поэтому недавняя история переписывается в краткие тезисы, пригодные для формирования общественного мнения в поддержку текущей политической доктрины, а древняя история оказывается никак не связанной с современностью специализацией чудаков, которых содержат наравне с инвалидами. От истории остается только политический миф.
Роль России в сбережении истории уникальна. Дело в том, что в европейский политический миф Россия не вписывается. Ее предпочитают не замечать. Она была незаметна европейским мыслителям даже в период величайшего имперского взлета XIX века. Россию не заметил Гегель, о России очень смутное представление имел Шпенглер. И даже те, кто восхищался Толстым и Достоевским, толком не понимали, что им сообщают великие писатели о России.
Естественное сопротивление тому, чтобы русских в современной Европе вычеркнули из истории, формирует для нас задачу самим утвердить общеевропейскую историю и создать собственную концепцию мировой истории, которая не была бы похожа ни на марксистский миф (который исключает русских из истории как «реакционный народ»), ни на либеральный миф (который исключает русских из истории как склонных к варварскому коммунистическому культу).
Европейцы уже начали выбрасывать своих культурных «богов» на помойку. Если мы не будем обезьянничать, то у нас есть шанс знать Европу лучше европейцев, быть более европейцами, чем сами европейцы. Они отрекаются от своей истории, отсчитывая идейную основу своего общества от Руссо и Вольтера, а политическую – от победы над Гитлером. Политика «после Освенцима» воспринимается европейскими интеллектуалами как нечто совершенно новое, отличное от смутной предыстории. Освенцим вытесняют в сторону России, где ГУЛАГ представляется также как нечто естественное.
Россия имеет шанс лидерства не только и не столько в экономике, сколько в мировоззрении. Мировоззрение может породить лидера мирового масштаба, откликнувшись на всемирную потребность в таком политическом мифе, который не отрицает, а выражает всю известную нам историю – начиная от почти совсем уже забытой и непонятной Античности. В Европе Античность интенсивно изучалась, в России Античность сохранилась как Византийское наследство. Наша история за тысячу лет нам понятна даже в языковых формах, которые несильно изменились. Она памятна нам, оттого что политический миф в каждый период пробуждал у нас память предков, чтобы отразить военные вторжения или пережить тяжкие испытания.
Логика прежней эпохи требовала от Запада создания бастионов вокруг СССР и заслать на территорию противника идеологические вирусы. СССР ответно прорывался за эти оборонительные линии своей пропагандой, своими «социалистическими проектами» для других континентов. Смысл этой деятельности остался в прежней эпохе. Тем не менее, инерция конфронтационного мышления подвигает Запад продолжать окружение России, дестабилизацию ее союзников «цветными» революциями, подрыв внутренней консолидации российского общества. Вместо воссоединения Европы возводятся новые бастионы, побуждая Россию искать союзников и партнеров за пределами Европы.
И тут кстати появляются придворные аналитики, которые проповедуют расчленение Европейской цивилизации и заключение всякого рода стратегических союзов с Китаем, Индией и Ираном. Возникает идея представить будущую Россию как «центр духовно-нравственного притяжения Евразии». Как будто китайские коммунисты, индуисты, буддисты и мусульмане могут принять православную Россию в качестве такого центра! Для этого либо России придется принять «интернационал» различных конфессий и отречься от православия, либо обратить в православие несколько миллиардов жителей Евразии. Первое – вполне реальный план по уничтожению России, второе – ненаучная фантастика.
Азиопская ориентация не решает, а усугубляет множество проблем России, транслируя их также в Европу — инородная иммиграция, наркомафия, экологические угрозы, распад морали. Тупик азиопщины толком не осознается не только в России, но и на Западе. Западу застит глаза на собственные проблемы ненависть к России. Чего хотят сторонники глобализма, чего ожидают для России? Чтобы Россия ослабла вплоть до распада? Это и есть вожделенное будущее Европы? Неужели не понятно, что подобное будущее незавидно для Европы, и Европе без России просто не жить? Даже если представить, что русские проблемы для Европы – ничто, то рядом с целым континентом, погруженным в гуманитарную катастрофу, существовать крайне неуютно. Неужели не ясно, что при таком подходе от России никогда ничего не добьешься? Если западным политикам будущее видится без России, то со стороны России можно ожидать только самых энергичных усилий, чтобы опровергнуть планы Запада – увидеть будущее человечества без Запада, будущее Европы без Запада. Если Запад – враг России, и вопрос стоит «или-или», то мы будем добивать Запад, отнимая у него Европу.
Победа Запада в противостоянии систем отвратила одни угрозы, но породила другие, более опасные: с ними не знают как бороться. Проще бороться с тенями прошлых эпох, лишь согласившись на «холодный мир» взамен «холодной войны» — лишь бы не менять в своем сознании основных игроков на мировой арене. Не найдя в себе сил, чтобы вобрать «второй мир» и воссоединить его с «первым миром», Запад свел свою победу на нет. И это говорит о том, что мир новой эпохи еще не узнан и не понят.
В обстановке «холодной войны» диалог был возможен, но каждый из блоков, каждая из систем продолжала отстаивать собственные ценности и стремиться к доминированию. Мирное сосуществование сочеталось с закулисной конфронтацией, вынесенной в страны третьего мира. Сегодня от этой проблемы остались одни только воспоминания, но есть немало тех, кто продолжает ее решать. Они готовы выиграть войну в стиле прошедшей эпохи, но проиграть войны нового типа, на которые не хватает сил и внимания. Они проигрывают войну терроризму, наркобизнесу, религиозному фанатизму. Потому что сами их породили в странах «третьего мира», а потом оставили «дозревать» до состояния, когда Голем начал жить своей жизнью. При этом прежние схемы обеспечения безопасности (НАТО, ЕС, ОБСЕ) не создают для него препятствий. Зато создают препятствия для его противников.
Европейцы тешут себя иллюзией прожить под защитой США, не понимая, что война сменила лик и стала тотальной настолько, что пушкам не обязательно стрелять. Перед угрозами терроризма, инокультурной экспансии, распадом традиционной морали военное могущество США и построение на его основе системы безопасности Европы проваливаются, поскольку не находят своего противника. Вся эта мощь готова ударить по врагу, но перед ней только пустота. Противник оказался за спиной или даже внутри систем безопасности Европы. Поэтому, расширяя НАТО на восток, НАТО получает головную боль, но никакой прибавки к своему потенциалу безопасности.
Европейских Союз, с одной стороны, впустил в себя вместе с новыми членами их собственные конфликты, а с другой стороны, обозначил новую разграничительную линию – между ЕС и государствами, ранее бывшими основой СССР. Попытка отделить этой границей зону «демократии» и «стабильности» от зоны «авторитаризма» и «нестабильности» не удалась. Экономический кризис особенно ярко показал взаимосвязанность Европы, а внутренние факторы нестабильности, заносимые на территорию ЕС процессами глобализации, оказались значительно важнее, чем страхи внешней военной агрессии. Тем не менее, выстраивание новой архитектору безопасности, в которой пограничные режимы играли бы значительно меньшую роль, чем пространственные, еще не начиналось.
Обеспечение безопасности включает в себя защиту культурного, духовно-нравственного наследия, исторических традиций и норм общественной жизни, сохранение культурного достояния всех народов. Объектом защиты должен быть традиционный национальный и общеевропейский уклад, который в определенной мере может угадываться в прошлом. Объектом защиты являются исторически сложившиеся традиции, отраженные в идеалах: «прекрасная Франция», «старая добра Англия», «Святая Русь»… Они не противоречат и не противостоят друг другу и все основаны на христианском вероучении.
Объединительный процесс в Европы был связан с реализацией идеи общеевропейской (западноевропейской) безопасности. В рамках прежней эпохи стирание внутренних границ и расширение контролируемого из единого центра пространства давало серьезные преимущества. Но в новую эпоху большие пространства оказываются более уязвимы для нового типа угроз, а пограничные угрозы резко снизились. Проблема состоит в том, чтобы прочувствовать и оформить новые границы, которые серьезно сократили бы необходимость решать в каждой точке контролируемого пространстве все проблемы современного мира. Такие границы могут возникнуть только в новой системе международной безопасности с «эшелонированной обороной» от национальных границ до последних кордонов, выносимых в зоны нестабильности как передовые рубежи противостояния наиболее опасным явлениям современности.
Чтобы выработать основополагающие принципы системы безопасности, необходим идеальный образ будущего. Какова в глазах европейцев «настоящая Европа»? Что она из себя представляет? Что Запад ждет от России и вправе ожидать? Что Европа ждет от Запада, чего она вправе ожидать? Можно ли перевести романтику «Европы от Ванкувера до Владивостока» в прагматические принципы международных соглашений?
Будущее Европы без России ужасно. В такой Европе невозможны ни стабильность, ни надежный достаток, ни открытость миру, которая столь часто декларируется сегодня. Следовательно, в образе будущего надо увидеть Россию как часть Европы. На чем может быть основана общность Европы с полноценным участием России? Как ни странно, «реальная политика» все время выводит за скобки чрезвычайно важный аспект проблемы – ценностные ориентации. А мы должны особо отметить его.
Общность Европы – не в политических доктринах, а в догматах христианства, пронизывающих всю европейскую историю. Исходя из них, есть возможность выстраивать реалистичную программу обеспечения безопасности. Из религиозных догматов проистекают современные гуманитарные ценности и хозяйственные практики («дух капитализма» по Максу Веберу). Они не изменились и в наше время. Даже в обществе, где вера ослабла, культурная среда ею сформирована, а общественный идеал Европы невозможно осмыслить без обращения к христианству.
Американский «рейх» – гегемон Запада
Философия позволяет выделить ключевые альтернативные в международно-правовых подходах, в самих подходах к понятиям права. Сегодня мы можем видеть разъединение некогда переплетенных линий европейской философской мысли, связанных с именами Канта и Гегеля. Кантовский подход предполагал рассмотрение индивида отделено от его социального окружения, от традиции, от нации и государства. Соответствующим образом строилось и представления о международном праве. Согласно Канту, человечество должно стремиться к всеобщему правовому гражданскому обществу и общему для всех общественному устройству. Им выдвинута идея «всемирного гражданского права», которое якобы установит вечный мир. Гегелевское учение о международном праве, напротив, опирается на представление о государстве как о ключевом правовом институте, для которого международные соглашения всего лишь являются внешним продолжением внутреннего права. Вечный мир отвергался Гегелем как нездоровая иллюзия.
Оба философа были далеки от тех плоских интерпретаций, которые превратили Канта в основателя доктрины «общечеловеческих ценностей», а Гегеля – в основателя доктрины «тоталитаризма». Только последние десятилетия европейской истории привели к тому, что «линия Канта» свелась к представлению, что мир населен независимыми индивидами, которые свободно кооперируются в народы, а те создают свободные федерации. В этом подходе государство исключается, а нация ставится ниже индивида – то есть, целое превозносится над частью. Причем нетрудно заметить, что такой парадокс, который изумил бы не только ученого-логика, но и мало-мальски вменяемого человека, распространяется вовсе не универсально, а в отношении только тех народов и государств, против которых направлено нечто, что называют «мировым сообществом» или «цивилизованным миром».
При рассмотрении институциональной структуры межгосударственного взаимодействия кажется, что многосторонние соглашения играют важную роль, отражая многие аспекты международного права, и даже формируют некие «общепринятые нормы права». Конкретно-исторический анализ говорит о другом. ООН – организация, созданная странами антигитлеровской коалиции и ставшая площадкой конкурентной борьбы сверхдержав и созданных ими коалиций стран. НАТО – военный блок, широко использованный для достижения политических и экономических целей США. Евросоюз – надгосударственное конфедеративное образование с неясными основаниями и перспективами, ОБСЕ – анахронизм времен советской борьбы за мир, превратившийся сегодня в своеобразную подрывную организацию, осуществляющую надзор за правами человека в пользу проамериканских сил. И так далее. Мы всюду видим вовсе не планетарный интерес и вовсе не равноправное сотрудничество.
Разного рода международные Конвенции до середины ХХ века служили одной цели: выработать некоторые правила, соблюдаемые сторонами, столкнувшимися в войнах и прочего рода конфликтах. Соответствующие нормы были необходимы, поскольку в условиях войны вести согласования позиций было крайне сложно, если вообще возможно. Они, как указывал еще в XIX веке Н.Я.Данилевский, были защищены только дипломатическим обычаем.
Международное право до середины ХХ века возникло и существовало как соглашения преимущественно послевоенного периода, фиксирующее новый «расклад сил». Образование ООН было продолжением этого естественного состояния: суверены договариваются о разделе мира. И пока суверенитет незыблем, не столь важен и фиктивный характер их договоренностей. Изменение ситуации тут же ликвидирует договор, а новая война разрешит, кто приобретет и кто потеряет при становлении нового порядка.
По Гегелю, международное право вытекает из согласия суверенных воль и является лишь внешним проявлением внутреннего права государства. Действительно, международное право не знает законодательства, но состоит почти сплошь из договоров. Законодательство требует процедуры легитимации на национальной почве и составляется в борьбе политических сил, в рамках национальной политической культуры. Международный договор может быть расторгнут без всякой парламентской процедуры – одним росчерком пера. Так прекратили свое действие важнейшие договоры, отражавшие паритет вооружений между СССР и США, так умер принцип нерушимости границ в Европе.
В ХХ веке возникла фикция суверенитетов больших геополитических пространств – сателлиты признавались суверенами лишь для того, чтобы получить лишний голос в большой политической игре, в конкуренции великих держав. Гегелевское представление о международном праве как о долженствовании, а не о действительном праве, сначала реализуется в самом ярком виде, а потом деградирует до фарисейского обмана.
Иван Ильин писал: «В XIX веке в Европе расцвела абстрактная и формальная юриспруденция, которая считалась только с положительным правом и не хотела слышать о естественном (т.е. верном, идеальном, совестном праве), в ней можно было найти лишь скудные намеки на социальную идею и бледные остатки христианской идеологии, причем то и другое считалось «субъективным и ненаучным»». Поражение права идеологией и устранение из него национальной традиции, жизни духа происходит именно через «научность» — возвышение параграфа над жизнью. В международном праве эта трансформация состоялась с некоторой задержкой – в силу столкновения различных идеологий и связанных с ними «научных» подходов к праву. Такого рода «научность» присутствует в хладнокровном цинизме Гаагского трибунала, в ужимках его постыдных процедур, в наглости его судей, в лживости его прокуроров.
Моментом рождения современного международного права стал Нюрнбергский процесс, где происходила имитация общего понимания странами-победительницами принципов установления вины и ответственности побежденной Германии. Очевидно, что правовые нормы придумывались на ходу и обращались к предшествующим событиям, лишая процесс всякой логики. Если бы победители действовали по праву победителя, то они бы следовали традиции – «горе побежденным». На практике так оно и происходило. Но суд над руководством гитлеровской Германии должен был создать иллюзию правового акта, карающего не волей победителя, а высоким принципом, ясным всякому человеку и принятым как очевидность любым государством послевоенного мира. Гитлеровских чиновников обвиняли в преступлениях против человечности, в пренебрежении правилами и обычаями войны. Но осудить их предполагалось не по военной традиции, не по уголовному праву стран, в которых совершались преступления, а в соответствии с некими «принципами гуманности». Символично, что гуманность была реализована казнью через повешение.
Если не считать организаторов Нюрнбергского процесса мечтателями, то вполне логично предположить, что процесс был для них не средством правосудия, а средством пропаганды. Возникновение неких принципов, на страже которых, как оказалось, стояли все противники фашизма, должно было выделить группу стран, присвоивших себе право судить от имени этих принципов. Скрытая конкуренция вокруг ведущей роли в этом деле была конкуренцией за присвоение морального капитала победы над фашизмом.
Никаких общезначимых принципов гуманизма, как оказалось, быть не может. Человечность понимается американскими агрессорами и их союзниками совсем не так, как большинством ответственных граждан европейских стран. Мир не принял американских «принципов гуманизма». Как не смог принять их и после Нюрнберга, вслед за которым на основе все тех же принципов разразилась «холодная война».
Иным мыслителям, а тем более политикам, будет трудно согласиться, что современное международное право возникло и реализуется как средство мирового господства или же как средство противодействия этому господству. Борьба за мировое господство, а вовсе не стремление к принятию общепланетарных решений с учетом мнения большинства государств, создает институт ООН. Не случайно этот институт подвержен деградации в связи с уходом противостояния двух сверхдержав – НАТО в арсенале средств господства более удобный инструмент, чем ООН. А в иных случаях уже и НАТО – слишком обременительный и сложный механизма для организации агрессии. Сложные международные процедуры могут быть отброшены. Агрессия США в Ираке потребовала создания марионеточного правительства, от имени которого проведен судебный процесс над Саддамом Хусейном и организована его казнь. В данном случае международный судебный процесс не был необходимостью, хотя в оккупации Ирака участвовали многие страны, а руководство этого государства было обвинено в преступлениях, вполне сходных с преступлениями гитлеровских нацистов. В войне против Ирака США не использовали традиций войны, рассматривая пленных как террористов, а не как солдат. Главу государства унижали как бандита. Тем не менее, все это подано как торжество «принципов гуманизма». Не удивительно, что в отношении американцев перестают действовать обычаи войны. Ведь они сами попирают эти обычаи.
Ярким примером фарисейского характера современного международного права являются многочисленные международные соглашения, связанные с борьбой с терроризмом. Причем, самым примитивным образом к терроризму относят оружие слабых – захват заложников. То есть угрозу убийства ни в чем не повинных людей рассматривают как преступление, а прямое уничтожение таких же людей бомбардировками в Югославии, Ираке, Афганистане – только как «непреодолимую справедливость» (или какое там еще название придумали для своих зверств американские стратеги?). Зверства чеченских банд в России и албанских банд в Косово к терроризму не относят, а участников сопротивления в Иране, Афганистане, Палестине называют террористами и бандитами с завидным постоянством.
Пересмотр всей системы международных соглашений после краха СССР отражает новую реальность, в которой у США уже больше нет сильного конкурента, мешающего завладеть фикцией международного права. Единоличное владение фикцией создает условия для манипуляции – европейская политика следует за американской, весь мир приводится к присяге абстрактному принципу, за которым стоит конкретный интерес властвующей в США секты.
Перенос пропагандистского инструментария в сферу права изобличают американскую стратегию в том, что она сама пытается приписать другим странам – в расистском замысле, который намереваются провести, фальсифицируя право. Фальсификация права происходит с отрывом права от традиционных культа и культуры, от государства и нации. Право перестает пониматься как часть культуры государственного общежития, как продолжение моральных принципов, отраженных в религиозных представлениях многих поколений. Взамен традиции приходит умозрительный принцип – фактически набор звонких фраз и благих пожеланий. Фикция становится неопровержимой, поскольку ускользает из системы координат, в которой определена граница между истиной и ложью.
Карл Шмитт говорил, что правовые термины скрывают теологические смыслы. Более того, юридизм иногда становится своеобразной религией, формальной «научностью» фальсифицирующей смысл права. Американский протестант, оторвавшийся от традиций пиетизма и прочих локальных культов периода становления США, теперь уповает на сеть параграфов, известных даже не ему самому, а некоему юристу, некому специалисту по международному (или иному) праву. Этой маскировочной сетью американские агрессоры покрывают ветхозаветную секту своих правителей, навязывают фарисейский образ поведения всему миру.
Американский правящий слой свободен от какой-либо нравственной ответственности, поскольку считает свою «гражданскую религию» верхом совершенства – она не сковывает его ни в чем, она оправдывает его во всем. Универсальная юридическая теология навязывает эту моральную гегемонию иным цивилизациям, разрушая их культурные основы. Католик близок американской «гражданской религии» только тем, что католический приход может стать и все больше становится подобием протестантской секты – не только на периферии христианского мира, но и в Европе. Исламист ненавистен американскому сектанту тем, что опровергает универсальность его культового выбора – поклонение священному параграфу умозрительному принципу, тайной доктрине американской гегемонии. Ислам для американца – нечто абсолютно чужое и враждебное. Православный же для американского сектанта ненавидим вдвойне, поскольку изобличает его в обмане: универсальный юридизм противостоит христианскому мировоззрению с сатанинской ненавистью. Отпадение от христианского универсализма более всего обличается именно православной верой, православными народами, историей противостояния «латинства» и православия.
Обращаясь у еще одной идее Карла Шмитта, мы можем если не точно указать заказчиков международно-правовых профанаций, то хоты бы обозначить «подозреваемого». Шмит открыл одну из своих выдающихся работ чеканной формулой: «Суверенен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении». То есть тот, кто способен в интересах спасения нации, государства, иного политического субъекта переступить через любой формализм и своей волей ввести чрезвычайные меры – вплоть до военных. Таким образом, по тому, кто принял решение о чрезвычайно положении, мы можем судить об «адресе» суверена. Проследив множество чрезвычайных ситуаций в течение последних десятилетий, мы можем увидеть черты этого суверена – закрытой олигархической секты. Главным признаком этой секты является кровожадный расизм (русофобия, сербофобия, славянофобия, воинственное антихристианство), главным инструментом – международное право.
Карл Шмитт утверждал: «Идеи господствующего государства становятся господствующими идеями на международном уровне». Это было ясно во все времена человеческой истории, поскольку слабые должны были склонять голову перед силой. Но заставлять искренне радоваться оккупации, считать ее высшим проявлением справедливости – это из разряда политических технологий современности, из разряда сектантского мракобесия. «Наверняка можно считать, что народ только тогда завоеван, когда он без протеста воспринимает иностранную лексику и политические идеи, чуждые ему концепции права, в особенности международного права». Покорность «чужому» – это слом жизнеспособности «своего», но восприятие «чужого» как настоящего «своего», открытого с трепетом и восторгом – это шизофрения современного мира, навязанная ему тайной сектой мракобесов. Одно дело насильственное присвоение «политической прибавочной стоимости», другое – восприятие этого присвоения как свободного дара, приносимого на алтарь умозрительного принципа! В первом случае это покорность силе, во втором – сумасшествие, согласие на тотальную зависимость, несвобода не только политическая, но и ментальная.
Карл Шмитт разоблачал невозможность правового универсализма, пацифистскую проповедь которого вела Лига наций. И ставил проблему: что же создает формообразующий принцип для сосуществования различных по весу политических суверенов? Шмитт ввел понятие «рейх» в юридический дискурс, заявив, что вопрос не только в международных соглашениях, но также в пространстве, воле народа и политической идее. Политическое пространство обычно шире государственного, воля народа не всегда умещается политических границах, политическая идея всегда переступает их.
Культурно-исторические типы Н.Я.Данилевского, переместившиеся в сферу политики, становятся «рейхами» Шмита. Этот термин, рожденный под впечатлением германских триумфов рубежа 30-х – 40-х годов ХХ века сегодня малопригоден как правовой, но в то же время верно фиксирует альтернативу «гражданской религии» международного права с его фиктивным универсализмом. Он может отразить современную политику США – «американский рейх».
В свей конкретности американский рейх отличен от прочих «рейхов» истории и отмечен своеобразием политической идеи – идеи мирового господства без какого-либо культурного содержания. Это цивилизация без культуры, голое господство, тирания. Это цивилизация суеверного страха перед любым иным суверенитетом, иной культурой. «Гуманитарный принцип» здесь полностью вырождается в расизм секты, составленной мировой олигархией. В этой секте состоялся «конец истории», в ней истреблено понятие о ценности традиции, культуры, народа.
Фикция Евросоюза – замечательное достижение американской политики. Европейским счастьем стала оккупация Европы силами НАТО и добровольная уступка суверенитетов американской секте, шизофренически мечтающей обезличить весь мир и увидеть в нем лишь свое собственное отражение. Главным препятствием на пути утверждения этой фикции была Югославия. Война против Югославии, потоки всеевропейской клеветы на сербов и создание Международного трибунала – звенья одной цепи, разделы одного и того же сценария борьбы США за непререкаемое господство. Втянув европейские страны в коалиционные действия, США сделали их соучастниками преступления – развязывания войны в Европе, не спровоцированной никакими агрессивными действиями, кроме действий самих США.
Мультикультурная смесь народов, забывающих свои традиции, представляет собой стратегический выбор США для Европы. Если нет национальных границ, нет суверенитетов европейских наций, а есть только чересполосица разнообразных стилей жизни и свободное перемещение от одного культурного суррогата к другому, то Европой будет править только абстрактный правовой принцип. Уже не культура и традиция будут создавать право, а напротив, абстрактное право разрешать или запрещать тот или иной культурный выбор. Псевдофольклор как маргинальная субкультура разрешен, большой культурный стиль исторических наций – ни под каким видом! Ибо это тоталитаризм! История должна прекратиться, а мировая олигархия — употребить все достояние человечества. А там – хоть трава не расти!
Европейский союз образован не стремлением народов жить в одном государстве, а стремлением проамериканских сил в Европе приобщиться к глобальной олигархии, войти в расистскую секту ценой разрушения национальных суверенитетов. Одурачивание народов состоялось теми же техническими средствами, которые были осуждены в Нюрнберге, – геббельсовской пропагандой. Не случайно «Катынский синдром» поляков целиком и полностью повторяет нацистскую фальшивку о расстреле русскими пленных польских офицеров. Масштабная клевета на русских – то самое общеевропейское дело, которое готовится вместе с вторжением в Россию, если она вздумает сопротивляться американской гегемонии. А она пока не сопротивляется, сколь бы «суверенными» ни казались некоторые высказывания президента Российской Федерации.
Евросоюз и Гаагский трибунал замечательны тем, что вырваны из систем национального права и не имеют ровным счетом никаких оснований для разработки своих процедур – никаких, кроме чисто умозрительных, создаваемых к случаю и чрезвычайных. Право, таким образом, обращается в системный произвол – произвольное установление границ между добром и злом. Лишенный каких-либо корней в своем отечестве, евробюрократ должен возвыситься над любым государством и продиктовать ему высшие принципы бытия, среди которых важнейшее место связано с верховенством оторванной от какого-либо социума бюрократии. Убивший свою совесть «научностью» безликих параграфов судья-самозванец становится машиной убийства, устройством для пыток лидеров национального сопротивления. Международное право, офальшивленное мировой закулисой, обращается в жертвенный алтарь кровожадной секты, порабощающей мир силами американо-британского альянса.
Не удивительно, что международное право так и не доросло до полноценной теории. Вся теория сводится к концепции делимого суверенитета, которая позволяет американскому «рейху» вторгаться во внутренние дела других государств. Поэтому все современное международное право состоит из прецедентов, опровергаемых новыми прецедентами. Хаос выдается за сложность, и международная деятельность становится тяжким бременем, который бюрократия накладывает на нацию. Это бремя выражается в содержании невероятного количества дипломатов – лиц без внятного круга обязанностей и с огромными «представительскими расходами». Но более всего – в измене интересам собственного государства. Соблазн измены очевиден в дипломатической повседневности, а эксцесс измены замаскирован международным правом — хаотическим набором примитивных принципов, возвеличенных как последнее откровение цивилизации.
Международное право всюду терпит крах, если за ним не стоит идея мирового господства сверхдержавы. Именно эта идея и подкрепляющая ее сила создают иллюзию всеобщей выгоды от действия всеобщих правил. Нет нужды углубляться в анализ деятельности СНГ, ЕвразЭС, соглашений по ЕЭП, соглашений по антитеррористической деятельности и прочих мертворожденных бюрократических структур, где Россия надеялась сыграть роль регионального гегемона, но не нашла для этого убедительных аргументов. Бессодержательность деятельности всех этих международно-правовых «изобретений» раскрыта в их безрезультатности. Да и нет в России сатанинской секты, которая пошла бы по стопам американского рейха. Россия все же остается христианской страной и в муках ищет путей возрождения.
Следование давно опровергнутому реальной политикой принципу нерушимости границ в отношении непризнанных государств доводит ситуацию до полного абсурда: европейские демагоги считают, что независимость Косово ни в коем случае не может быть прецедентом для Приднестровской Молдавской Республики, Абхазии и Южной Осетии, но при этом попытки последних получить международное признание независимости прямо, будто бы, попирают суверенитет сложившихся государств. В то же время Косово было признано частью Сербии даже в условиях попрания всех принципов права, которые «мировая закулиса» навязывает суверенным государствам – в момент расчленения Югославии. А границы современной Молдавии и современной Грузии никогда не признавались тождественными границам прежних союзных республик СССР. Очевидный абсурд правовых аргументов в пользу отторжения Косово от Сербии, но сохранения Приднестровья в составе Молдавии, а Абхазии и Южной Осетии в составе Грузии, вновь высвечивает присутствие международной секты, в которой элементарная логика попирается мракобесным мифом. Двойной стандарт в данном случае свидетельствует как о безнравственности выносящих вердикты международных институтов, так и о том, что на самом деле никаких международно-правовых принципов не существует.
Верховенство международного права над национальным – это верховенство оккупанта, верховенство безнравственной силы, верховенство изменника над нацией, государством и гражданином. Реальный суверенитет нации не может признавать над собой никакого международного права. Это не значит, что международное право должно быть отменено. Оно лишь должно занять свое естественное положение в мире суверенных наций.
Россия – антипод Запада и хранитель европейской традиции
Противостояние между Россией и Западом носит цивилизационный и даже метафизический характер. Оно не может быть изжито дипломатическим искусством и даже войной. Это как два полушария мозга, образующих христианскую цивилизацию. Увы, послевоенный Запад ушел от своих цивилизационных истоков еще дальше, чем послереволюционная Россия.
Единая цивилизация расколота шизофреническим раздвоением личности, которое заменяет диалог культур и концепций беспричинной злобой, для которой дай только повод. Российская почвенническая интеллигенция видит всё зло мира в Западе, забывая на себя оборотиться, либертарная интеллигенция Запада (и прозападная интеллигенция в России) действует в том же духе. Со стороны России звучат обвинения мировых СМИ во лжи, в то время, когда собственные СМИ увязли во лжи стократ более грязной. Зарубежные политики поносят Россию за агрессию, забывая, что развязали войну прямо в своей родной Европе – разбомбили Югославию. Не говоря уже о десятках актов вооруженной агрессии, которые считаются в сравнении с российской акцией истинным «принуждением к миру». Уничтоженные города и горы трупов далеко от собственных границ – это, по мысли европейцев и американцев, и есть истинное миротворчество. В Ираке или Афганистане, во Вьетнаме или на Гренаде.
Что бы ни делали русские, в глазах западного общества Россия будет «империей зла». Это своеобразный комплекс, вытесняющий чувство вины и заставляющий не замечать очевидные предвестия гибели европейской цивилизации. И Российское руководство принимает эту «игру», соучаствуя в олигархическом заговоре против европейских наций.
При том, что на словах Россия во внешней политике не собирается отходить на пораженческие позиции, российская власть не представляет себе, как удерживать эти позиции (например, чем отвечать на разворачивание новых систем ПРО в Восточной Европе и на продвижение НАТО в Восточную Европу, на Украину и в Грузию), и на каких направлениях возможно геополитическое наступление. Несформированность государственной политики в целом обусловлена экономическим догматизмом либерального толка, в котором государству принадлежит подчиненная роль в сравнении с интересами крупнейших корпораций, а развитие страны представляется как следование универсальным образцам, основанным на превратно понятом опыте других стран.
России необходимо продумать принципиальные изменения в собственном понимании международной жизни и своей роли в мире. Чем может ответить Россия на агрессивный курс США, на упреки в возврате к тоталитарным методам правления и агрессивным намерениям во внешней политике? Мы могли бы ответить предъявлением своих истинных намерений, подкрепленной государственными решениями концепцией собственной государственности. Но можем ли мы это сделать?
Нетрудно заметить, что Москва перестала быть русским городом, стала проходным двором для миллионов мигрантов, архитектурно утратила все признаки русской столицы. Москва может предъявить витрины и небоскребы, но этим никого не удивишь. Облик столицы России оказался столь же неинтересен, как и вся ее международная политика – много стекла и бетона, заявки на державную мощь, но при этом очевидное списывание с чужих образцов, неудачное копирование нерусской городской среды, в которой жить уже практически невозможно.
Москва проигрывает многим столицам мира, но более всего – украинской столице. Киев за период, когда Москва лишилась своего исторического лица, стал красивейшим городом и вполне готов играть роль древней столицы Руси. Именно у Киева оказываются все основания присвоить себе древнерусскую историю, отказав в причастности к ней «москалей». И это отражение определенной концепции. Киев предстает перед взглядом иностранцев столицей древней цивилизации, Москва – гротескной пародией на провинциальный европейский город с проблемами полувековой давности.
Россия всем своим обликом, всеми своими трансформациями власти и экономики последних лет прямо говорит о том, что она отказывается от своей истории, обрывает ее в 1991 году. То есть, отказывается от своей самобытности и прав на то, что делало государство великим и самобытным. Это хорошо видно не только из Вашингтона и Киева. Мы сами это видим. Если жесткая внешнеполитическая риторика может тешить наше самолюбие, то оценка всего, что нас окружает в повседневной жизни, никак не свидетельствует, что Россия обладает какой-то цивилизационной стратегией, что у нее есть свой стиль государственного строительства. Ну а если России – не государство-цивилизация, то претензии на экономическую, культурную, политическую экспансию выглядят совершенно необоснованными. Ведь ныне экспансия не может обеспечиваться лишь угрозами. Надежды на военную силу и вовсе не продвигают интересов России за ее нынешними рубежами. Эта сила гарантированно блокируется международными институтами, включая НАТО. Россия и сама использует международное право, чтобы гарантировать себя от больших и малых войн.
Привлекательность Запада для бывших союзных республик (да и для значительной части российских граждан) выше, чем привлекательность России. Именно поэтому на Запад стараются уехать все более или менее успешные ученые, там стремятся получать образование те, кто может его оплатить, туда перетекает бизнес и финансы, состоятельные люди туда отвозят своих жен, чтобы рожать детей. А в России все разрушается – культура, образование, здравоохранение, наука. Бизнес и все прочие формы активности граждан опутаны обнаглевшей до предела бюрократией, которую уже трудно отличить от уголовщины. Россия пугает, а не привлекает. Это надо признать и разрабатывать стратегию государства, которая преодолеет обезличивание страны и разложение институтов государства и общества. Цивилизационная концепция Европы и США не впечатляют, но они есть. Это либо концепция равных возможностей, которую в России в последние годы удавили окончательно, либо концепция повелевания миром за счет экономической и военной мощи, на которую у России сил нет, и в ближайшее время не будет.
Изменение облика самой России, обретение ею стратегии и собственного лица – главная проблема, которую власть обязана решать, если намерена править долгие десятилетия. Манипуляция выборами и промывание мозгов населению через взнузданные СМИ – это временные меры, эффективность которых достигается лишь за счет того, что страна утрачивает связь между народом и правящим слоем, а значит – какую-либо перспективу. Еще три-пять лет, и крах придет сам собой, ему никто даже не удивится. Неизбежное падение цен на нефть подорвет и без того непрочную опору власти, а народ лишит элементарных средств выживания. Кто же захочет иметь дело с партнером с таким неустойчивым будущим?
В случае если Россия все же начнет возвращение к своей цивилизационной традиции, если в ней начнется глубокая трансформация политической элиты, что же Москва может противопоставить понятной, вполне отчетливо проявленной стратегии НАТО? Есть ли у нее какая-то оборонительная доктрина, в которой НАТО перестает быть для нас потенциальным врагом?
Такого рода доктрина может быть разработана, а ее идея уже высказана и в экстравагантных записках некоторых российских аналитиков, и в недавнем выступлении Дмитрия Рогозина, ставшего представителем России в НАТО. Политик, имеющий стойкий иммунитет к бюрократическому стилю российской дипломатии, уже в самом начале своей деятельности предложил обдумать создание системы, более эффективной, чем НАТО – союза государств с условным названием ПАТО (PATO — Pacific-Atlantic Treaty Organization). При реализации такой идеи продвижение НАТО на восток потеряет всякий смысл, и возникнут новые гарантии взаимной безопасности между Западом и Россией. Некоторые отзвуки этой идеи были высказаны президентом РФ Д.Медевым в его выступлении на Лиссабонском саммите НАТО.
В данном случае мы имеем дело с потенциальным проектом новой системы безопасности, более масштабной, чем та, которую предлагает Западу система атлантической солидарности. Более внятная и обусловленная реальными опасностями система может разграничить Север и Юг. Глобальный Север и глобальный Юг очевидные антагонисты во всех отношениях – и в культуре, и в военной стратегии, и даже в антропологических типах. Север есть Север, Юг есть Юг; и им не сойтись никогда.
Глобальный Север – это та же система солидарности, что имеется в НАТО плюс Россия и некоторые бывшие союзные республики. Замкнуть в оборонную коалицию Глобальный Север, создать взамен атлантической систему атлантико-североевразийской солидарности – значит обозначить перспективы не только для России, но и для Запада, страдающего своей избыточной открытостью Югу.
Стратегия продвижения НАТО может быть нейтрализована, если России удастся убедить Запад в том, что ему выгодна более масштабная система безопасности, и что Россия в этой системе действительно заинтересована. Что это не игра, а вполне реальный проект. А раз это проект, то ему полагается и расчет – расчет глобальных угроз, возможных глобальных конфликтов, расчет «цены вопроса» и т.д. Самой надежной гарантией, что подобный выбор для России является желанным, будет изменение в самой России – отказ от манипуляций общественным мнением, решительная атака на коррупцию, пересмотр миграционного законодательства, ликвидация бюрократических механизмов управления и т.д.
В прежней системе «правил игры», которые приняты во внутрироссийских делах, внешнеполитические вопросы разрешить не представляется возможным. России давно пора переходить к иной стратегии: не говорить «нет», когда это «нет» просто некому выслушать и принять во внимание. Россия замерла в каком-то параличе, который многим хотелось бы считать стабильностью. Но это не признак стабильности, а признак немощи. России пора начинать двигаться, пора заявить мироустроительные идеи. Проблема продвижения НАТО на восток лишь подталкивает нас к необходимости стать самими собой – той истинной Россией, без которой в Европе «ни одна пушка не стреляла», стать частью «концерта наций», каждая из которых заботится о том, чтобы не быть стертой из истории.
(Продолжение следует)