[ — Цapeубийцы (1-e мaрта 1881 годa)]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
XXIV
Ловким молодым движением Государь скинул шинель с плеч на руки унтер-офицера Манежной команды и бодро подошел к лошади, которую держал за колоннами конюшенный офицер. По манежу гулко отдавалось эхо команд. Караулы взяли «на плечо».
Всякий раз, как Государь входил в манеж, точно бремя лет покидало его. Походка становилась легкой и упругой, глаза блестели, движения были молоды и гибки.
Привычным жестом, как учил его отец, Император Николай I, Государь просунул два пальца в белой перчатке под ремень подпруги, проверяя седловку, легко вставил ногу в лакированном ботинке в стремя и перекинул высокое стройное тело в седло.
Залившийся в команде: «шай на кр-р-ра-а-а» — дежурный по караулам торжественно и четко оборвал: «ул!»
Караулы вскинули ружья, шашки и палаши, выдвинулись вперед, офицеры взяли сабли подвысь и опустили их острием к левому носку. Трубачи конвоя резко и отрывисто затрубили гвардейский поход — к ним примкнули барабанщики и горнисты Саперного батальона.
Верхом на темно-краповом коне, в сопровождении Великого Князя Николая Николаевича старшего и своего друга, прусского генерал-адъютанта фон Швейница, Государь шагом подъезжал к Конвойному караулу.
— Здог’ово, казаки!
— Здравия желаем, Ваше Императорское Величество!..
Из-за шеренг внутренних дворцовых караулов стали видны восторженные, чистые, молодые, безусые, розовые лица пажей и юнкеров.
— Здг’аствуйте, господа!..
И еще не замерло эхо после их рьяного, молодого, звонкого ответа, как музыканты заиграли «Боже, Царя храни», и грянуло «ура!»
Государь ехал вдоль фронта, мимо отвесно поднятых ружей, с новыми блестящими погонными ремнями, с чернеными, четырехгранными штыками «берданок». Он смотрел своими очаровательными глазами прямо в глаза каждому и в передней и в задней шеренгах, глазами приветствовал стариков-шевронистов фельдфебелей, с особой лаской поздоровался с Финляндцами и под громовые крики «ура», отраженные и усиленные эхом, под звуки гимна доехал до фланга караулов. Потом повернул лошадь и легким галопом проскакал на середину манежа, где, вытянувшись и опустив саблю, в напряженнейшей позе стоял дежурный по караулам. Государь остановил лошадь против него и сказал:
— Командуй!..
Бравый полковник-сапер в седеющих нафабренных бакенбардах отчетливо повернулся кругом и на весь манеж стал командовать:
— Р-разво-од! На пле-е-чо!.. К но-о-ге!.. Бей сбор!.. Барабанщики глухо ударили в барабаны. Кто-то в офицерской группе негромко сказал:
— Смотрите… Сейчас платок…
И точно, как всегда во время боя барабанов Государь делал, — он вынул платок и вытер усы и бакенбарды, еще сырые от зимнего инея, насевшего во время дороги к манежу.
Из-за правых флангов частей показались адъютанты, фельдфебели и вахмистры Шефских частей. Стали слышны в наступившей после грохота барабанов тишине короткие рапорты.
— Ваше Императорское Величество, в роте Имени Вашего Императорского Величества Пажеского Корпуса все обстоит благополучно…
— Ваше Императорское Величество, в роте Имени Вашего Императорского Величества 1-го Военного павловского училища…
— Ваше Императорское Величество, в роте… Лейб-Гвардпи Преображенского полка…
Адъютанты подавали дневные записки о состоянии частей. Сбоку стояли, проходя по очереди, командиры шефских полков. Государь всех их знал, каждого помнил. Одних отпускал молча, другим задавал вопросы, вспоминал, когда виделись в последний раз, вспоминал про боевые приключения.
Все шло. как всегда, как двадцать пять лет его благополучного царствования.
Рапорт кончен, и, захлебываясь и щеголяя громовым своим голосом, на весь манеж вопит плац-адъютант:
— По кар-раул-лам стр-р-ройся!..
Розданы пароли… Скомандовали «на плечо» и «на караул», и караульные начальники, офицеры, держа подвысь и салютуя, унтер-офицеры, держа ружья у ноги, являются Государю и снова раздаются в манеже из воскресенья в воскресенье повторяющиеся слова:
— В Главный караул Зимнего Вашего Императорского Величества Дворца наряжен…
— В караул на Охтинские Пороховые заводы наряжен…
— В Галерную Гавань…
— Рундом наряжен…
— Дежурным по караулам наряжен…
Шеренга караульных начальников все растет и растет против Государя. Последний бравый ефрейтор сдал рапорт и стал на левом фланге. Явились Рунд и дежурный по караулам.
— Караульные Начальники на свои места!.. Шаг-гом!.. Марш!..
Правая половина караульных начальников повернулась направо, левая налево, взяли сабли подвысь и мерно, тщательно отбивая шаг, пошли по караулам.
Да, все было как всегда, как то написано в Уставе, и этот однообразный обряд прогоняет мысли и делает голову бездумной. Глаз разуется математической точности приемов, поворотов, красивой маршировке.
— Взводами, левые плечи вперед, и колонну стройся!.. Шаг-гом!.. Марш!..
Прямая линеечка караулов повернулась и обратилась в длинный людской прямоугольник. Развод! Стой!..
— На пле-е-чо!.. Развод вперед!.. Равнение направо… Шагом!.. Марш!..
Ударили барабанщики, и сейчас же к ним влились певучими звуками старинного Преображенского марта музыканты. Взвод за взводом, караул за караулом идут мимо Государя.
Государь привычно благодарит солдат и слышит их громкие, напряженно-радостные ответы.
Дальние ворота на Инженерную улицу распахнуты настежь. Оттуда валит седой пар, тянет по ногам сыростью и холодом. Там в воротах толчея; торопливо надевают шинели, и караул за караулом с барабанным боем расходятся по всему городу.
За последним караулом идут музыканты.
Музыка смолкла… Еще несколько мгновений по манежу гудело эхо. Ворота закрыли, наступила тишина…
Государь проехал на середину манежа и сказал графу Мусину-Пушкину:
— Ординарцам являться шагом.
— Палаши, сабли, шашки — вон! — скомандовал Мусин Пушкин. — Ординарцы, равнение направо, шагом — ма-а-арш!..
И опять все идет, как всегда; меняются лица, но прием все тот же. Так же, как и раньше, храпят и прыгают офицерские кони, и прямой стеной надвигаются шеренги унтер-офицеров и карабинеров. Сабли подняты подвысь. Государь объезжает шеренгу.
— Ваше Императорское Величество, на ординарцы наряжен.
— Вашему Императорскому Величеству от Кавалергардского полка на ординарцы прислан унтер-офицер Зинченко…
— К Вашему Императорскому Величеству для посылок прислан карабинер Габельченко.
— Ваше Императорское Величество, от Лейб-Гвардии Конного полка на ординарцы наряжен корнет Великий Князь Дмитрии Константинович.
— А, здг’авствуй!.. Отличная, бг’ат, у тебя лошадь. Какого она завода?
— Завода князя Барятинского, Ваше Императорское Величество.
Юное лицо Великого Князя вспыхивает от восторженного волнения. Это волнение передается лошади, и она, сдерживаемая мундштуком. танцует на месте.
— Где достал ее?
— Приобрел у ротмистра Лейб-Гвардии Конно-Гренадерского полка Карандеева 1-го.
— Как зовут жег’ебца?
— Агат, Ваше Императорское Величество.
— Отличный, отличный… Какая сухая голова, шея… И ноги пг’екг’асные. Поздг’авляю с хог’ошей покупкой.
И, чувствуя, что счастье Великого Князя от ласки доходит до предела, Государь трогает лошадь и, подъехав к унтер-офицеру Конного полка, слушает его рапорт.
Тем временем положили по середине манежа три листа бумаги, и, как только окончили свою явку ординарцы, понеслись в лихой джигитовке казаки Собственного Государева Конвоя, Казачьего и Атаманского дивизионов и Уральского эскадрона. Они на карьере стреляли из пистолетов в бумагу и разбивали ее в клочья, потом соскакивали и вскакивали на лошадей.
Как только кончилась джигитовка, началась ординарцевая езда.
Мерной рысью проходили мимо Государя ординарцы, и Государь любовался лошадьми, людьми, красивыми мундирами, посадкой.
Белые колеты кавалергардов и Конной Гвардии сменялись темными мундирами Конной артиллерии, алыми, голубыми и малиновыми казаков.
— Равнение на право, галопом…
Все лошади шли с правой ноги, ни одна не врала. Красивые были тогдашние натянутые посадки, стремя, играющее на носке, несколько отваленные назад корпуса.
— Равнение налево…
Переменили ногу, кое у кого зашалила, упрямясь, лошадь, и опять идут мимо Государя. Отдается глухим эхом мерный топот лошадей по твердому грунту манежа. Лошади храпят и фыркают, разгорячаясь; реют в воздухе султаны, конские гривы колеблются, вытянуты хвосты, сильнее пахнет в манеже лошадью, свежей кожей новых седел…
Вестовые принесли жердь, обтянутую соломенным жгутом, и положили ее на согнутые в колене ноги. Пошли на препятствие. Отваливали корпуса назад, как то требовалось, попускали мундштук. Никто не закинулся, никто не обнес барьера, один за другим проскакали мимо Государя всадники.
Государь подъехал к Великому Князю Дмитрию Константиновичу, — ведь он для него сегодня и приехал.
— Спасибо тебе, — сказал он. — Молодцом ездил и отлично вел лошадь.
Государь объехал фронт офицеров и у колонн слез с коня.
«Ну вот, слава Тебе, Господи, все отлично прошло, — подумал он с облегчением и почувствовал как прежняя лихорадка холодком возвращается к нему. Он поблагодарил Великого князя Николая Николаевича Старшего за развод, накинул шинель и вышел на крыльцо.
Все тот же был серый, неопределенный, безрадостный день, не холодный и не теплый. Грязный снег на площади, толпы народа, сдерживаемые городовыми и конными жандармами в касках, недружное «ура».
— Фрол! В Михайловский дворец, к Великой Княгине… В карете Государь почувствовал усталость от развода, и снова стало знобить от сырости манежа. Начал думать о горячем чае у Великой Княгини Екатерины Михайловны, о разговорах, конечно, о том, как ездил Дмитрий, о новых назначениях…
Государь рассеянно смотрел в окно на лица встречных и замечал про себя:
«Какая отвратительная рожа!.. А у этого такое славное русское лицо… Этот, верно, профессор, а тот музыкант. Милая барышня… Озябла совсем. Жалко, что стриженая… Стоит на углу Садовой… Махнула зачем-то платком… Что она?»
Привычно приложился двумя пальцами к краю каски.
Колеса зашуршали по белому снегу просторного двора, и карета въехала в высокий подъезд Михайловского дворца.