[ — Две cилы]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
С пассажирского поезда 6.22 слез кавказского вида гражданин в приватной одежде, с портфелем в руках и с видом человека, приехавшего в командировку и потому располагающего неограниченным запасом свободного времени. Начальник ст. Лысково оглядел его только мельком, вот такого вида дяди наезжали время от времени скупать рога или копыта, инспектировать кооператив, или организовать сбор дохлых кошек для нужд индустриализации Сибири – много таких шаталось. Гражданин посмотрел на хмурое небо, поднял воротник своего пальто и зашагал в деревню. По тому, как он шагал и осматривался можно было заметить, что в Лыскове он в первый раз. Более внимательный и стрелянный наблюдатель мог бы опознать в гражданине переодетого сыщика, изо всех сил старающегося сохранить инкогнито.
Поколесив по деревне, гражданин обнаружил уже известный нам трактир “Красный Закусон”, тот самый, в котором начал свою литературную карьеру товарищ Стёпка. Гражданин бодрым шагом поднялся по скрипучим ступеням крыльца и вошёл в трактир – место, с которого начинают свои изыскания все начинающие сыщики. В трактире он был встречен пузатым дядей, который, оглядев приезжего с головы до ног, спросил лаконически:
– Ну, что?
Из этого вопроса приезжий установил, что деликатное обслуживание посетителей не входило в задачи данного учреждения.
– Есть у вас чего поесть? – спросил гражданин.
– Рано ещё.
– А позже будет?
– И позже не будет.
– Так чем же вы торгуете? – спросил гражданин.
– Есть водка и кипяток, – ответил пузатый дядя.
– Что же, водку, значит, пить и кипятком закусывать? – сиронизировать гражданин…
– А по мне – хоть подошвой, – сказал пузатый дядя и посмотрел на гражданина пронизывающе.
– Ну, что же, хоть водки дайте, – сказал гражданин и сел за столик.
Пузатый дядя принёс полбутылки, выбил пробку, поставил посудину на стол:
– Деньги вперёд и за посуду залог, пятьдесят пять копеек, – сказал он.
Гражданин вынул кошелёк и безропотно вручил пятёрку. Пузатый дядя не производил особенно общительного впечатления, но никого другого для разговора в трактире не было.
– Что у вас за дела делаются? – вступительным тоном начал гражданин. – Тут, говорят, красноармейцев каких-то перебили?
– Красноармейцев? – перепросил пузатый дядя. – Ты что это за разговоры разговаривать начинаешь? Никакой тебе водки нету! – И пузатый дядя убрал бутылку обратно, пятёрки, впрочем, не вернул.
– Эй, вы, давайте бутылку! – запротестовал гражданин.
– Никакой тебе бутылки. Учреждение закрывается, пшёл вон!
Граждани вскочил на ноги, но пузатый дядя напёр на него всем своим животом, и гражданину показалось, что он, как муравей перед дорожным катком – вот-вот накатится и раздавит.
– Эй, Митька, – заорал пузатый дядя благим матом, – закрывай заведение!
Техника закрытия заведения была выработана, по-видимому, давно. На крылце раздался топот босых ног, захлопнулись ставни одного окна, потому другого, и в трактире наступила полная тьма, так что даже живота пузатого дяди не было видно. Гражданин почти инстинктивно пробрался к светлой полосе у двери, и дальнейшее было закончено животом пузатого дяди: гражданин как-то очутился за дверью, дверь захлопнулась за его спиной, и за дверью раздался грохот закрываемых засов. Гражданин вышел на улицу, ещё раз осмотрел вывеску с красным закусоном, плюнул и пошёл дальше в поисках дальнейших источников информации.
Очередной источник информации гнал полдюжины полудохлых коров и, казалось, был заинтересован появлением на таёжной улице нового лица.
– Селям алейкюм, – шутливо сказал ему гражданин.
– Пошел к чёртовой матери! – серьёзно ответил источник информации.
– Почему ты лаешься? – спросил гражданин.
– Заворачивай направо, – ответил источник.
– Почему направо? – спросил гражданин.
– А тут, направо, у нас бараний водопой, как раз для тебя.
Гражданин поколебался между профессиональным долгом сбора дальнейшей информации и индивидуальным желанием дать источнику по морде. Но выбрал компромиссный путь.
– Скажи, а где живёт товарищ Гололобов?
Источник ткнул кнутом.
– Вот, тама, по тропке до забора, потом через забор, по огороду, а там на пригорке и дом стоит.
– Так почему же по огороду? – спросил гражданин.
– Да огород-то, колхозный, не обходить же его?
Гражданин пошёл по направлению, указанному кнутом. Тропка действительно проводила к забору, за забором был действительно огород, и огород был действительно колхозным: из девственной чащи лопухов, репейника и прочего кое-где пробивались круглые рожи подсолнухов и торчали пустые хворостины фасоли. Через огород действительно вела тропка и гражданин пошёл по ней, не без некоторых укоров партийной совести, впрочем.
Мадам Гололобова открыла дверь и увидела стройного дядю, лет этак тридцати пяти, широкого в плечах и узкого в талии, брюнета по всем статьям.
– Здесь живёт товарищ Гололобов?
– Здесь, – неуверенно ответила мадам Гололобова.
– А можно его видеть?
– Нельзя, – ответила мадам Гололобова.
– То есть, как же это так? – удивился гражданин. – Я вчера с ним по телефону сговорился, что я сам к нему приеду, моя фамилия Чикваидзе. Он должен был меня ждать.
– На охоту ушёл, – сказала мадам Гололобова.
– То-есть, как же это на охоту, если я ему сам сказал, что я сам приеду? А скоро он вернётся?
Мадам Гололобова ещё раз осмотрела товарища Чикваидзе. У того был аристократический орлиный нос, и интеллигентное выражение маслянистых глаз, и, вообще, темперамент. “Может быть, тут как раз судьба моя”, – подумала мадам Гололобова.
– Зайдите, товарищ Чикваидзе, – сказала она, – может, товарищ Гололобов скоро вернётся, конечно, раз вы сами ему сказали… Только у нас тут беспорядок, вчерась тут товарищи из центра были.
– Кривоносов, – сказал Чикваидзе. – Это я знаю.
Он вошёл в комнату, пол которой был кое-как прибран, но на столе ещё стояли всякие вещи.
– Заходите, товарищ Чикваидзе, – ещё раз сказала мадам Гололобова, – может быть, закусить не побрезгуете.
– Спасибо, товарищ Гололобова, чайку я бы выпил.
Чикваидзе выпил бы и водки, но – восемь утра в начале дня, посвященного поискам информации – нет, лучше чайку. Гололобова исчезла в кухню. Чикваидзе снял пальто, сел на стул и испытующим оком осмотрел комнату. Никаких вещественных доказательств, кроме недопитых бутылок, он тут не нашёл.
Мадам Гололобова скоро вернулась с чайником и со стаканами, но уже в каком-то новом одеянии и с подкрашенными наспех губами. Товарищ Чикваидзе произвёл глазомерную оценку женских достоинств мадам Гололобовой – оценка дала невысокий результат. У Гололобовой был вид интеллигентной женщины, только что пережившей душевную драму и мечтающей по меньшей мере о монастыре. Интеллигентный вид никакого впечатления на товарища Чикваидзе не произвёл. Он поболтал ложечкой в стакане, отхлебнул, обжигаясь, глоток, и недоуменно сказал ещё раз:
– Савсем странна. А товарищ Гололобов часто на охоту ходит?
– Часто, – сказала мадам Гололобова удрученным тоном. В такой глуши что делать? Вот, сижу здесь, как, можно сказать, усыпальница…
– Как вы сказали – усыпальница?
– Ну, да, как та принцесса, которая всё спит. Так та, по крайней мере, спала, а я тут безо всякого образованного общества, одни мужики, никакого обращения. В кину, да и в ту за сто вёрст ехать надо…
– Да, места, так сказать, отдалённые, – согласился Чикваидзе.
– А приезжают люди из центра, так только и знают, что водку пить, – сказала Гололобова и сейчас же пожалела, как бы Чикваидзе и на свой счёт не принял. – Я не к тому, чтобы без водки, – поправилась она, – по мужским делам, известно, без водки никак нельзя, а только ежели всё водка и водка, и никаких вам интеллигентных понятиев, там о книгах, или о Моссельстроме, скажем, так разве это для интеллигентной женщины?
– Да, конечно, – согласился Чикваидзе. – Но только здесь, кажется, вчера особенно скучно не было? Совсем, как в кино, даже и со стрельбой…
– Ах, и не говорите, – сказала Гололобова, – а всё это Дунька проклятая.
– Какая Дунька? Почему Дунька?
– Известно, Дунька. Как говорится, шиши ля фамм.
– Как это вы сказали?
– Я говорю: шиши ля фамм.
– Ага. Тут только шиши – не шиши, а ни шиша не вышишешь. – Чикваидзе даже сам удивился своему каламбуру.
– А какая Дунька.? – спросил он.
– Эта самая, Жучкина. Из-за неё всё и загорелось.
“Вот тебе и раз!” – подумал Чикваидзе.”Может быть, Гололобова по бабьему делу разболтает и то, о чём сам Гололобов промолчал бы?”
– Это очень интересно, товарищ Гололобова, сказал он, – конечно, вы правы. Как это говорится: любовь и голод правят миром? А?
– Вот я и говорю: накрутит такая вертихвостка, то ей то, то ей другое, – по целому ряду причин мадам Гололобова питала роковую ненависть к Авдотье Еремеевне. Кроме того, печальное уединение, не дававшее исхода прирожденному инстинкту сплетни, построило в голове мадам Гололобовой целую теорию о научном работнике и о всех передрягах, с ним связанных.
Чикваидзе почувствовал, что пока там явится Гололобов, кое-что можно будет вынюхать. Гололобов же едва ли явится скоро: на дворе начинался дождь. На столе же стояла недоеденная колбаса, недопитая водка, рыжики маринованные и копчёный омуль, чай застревал поперек горла товарища Чикваидзе. По лицу же мадам Гололобовой было ясно видно, что если накопленная на её душе информация не найдёт прорыва наружу, может произойти катастрофа. Товарищ Чикваидзе покосился на водку.
– А то, может быть, выкушали бы, товарищ Чикваидзе, поди, промёрзли, ночи теперь холодные!
– А вы сами, товарищ Гололобова? – деликатно спросил Чикваидзе.
– Я – водки, ах, нет! Разве так, для компании и то – наливочки.
– Ну, что ж, давайте, я – водки, а вы – наливочки. Мадам Гололобова достала из шкафа бутылку вишнёвки.
– Ах, нет, я только рюмочкой, – сказала она, когда Чикваидзе пододвинул ей стопку. – Я сейчас.
Мадам Гололобова исчезла на минутку в кухню, но бутылку захватила с собой. Вернулась с рюмкой, но пинкертоновскяй взгляд Чикваидзе уловил значительную разницу в состоянии уровня бутылки.
Косой дождь начал стегать по окнам, покрывать лужи пузырями и бульбочками, уютно и настойчиво барабанить по крыше. Розыскные инстинкты начали ослабевать в кавказской душе товарища Чикваидзе. Но по лицу мадам Гололобовой было видно, что сконструированная ею теория рвётся к свету.
– А всё, конечно, Дунька! Этот самый научный работник ее спёр.
– То есть, как это спёр?
– Ну, похитил. Пока там Жучкин болтался по коням, они уж там сговорились. Недаром Дунька всё бегала по соседям и всё стрекотала: ах, какой он интеллигентный, ах, какой он образованный… (мадам Гололобова была глубоко обижена, что Светлов не зашёл к ней и что никакой информации ей не перепало). – Ну, потом Светлов уехал, а она за ним. Ясно. Жучкин вернулся, а жены и след простыл.
– Ну, а Светлову чего тут делать?
– Золото нашёл. Ясно. Вот и сманил Дуньку золотом. Тоже нашёл сокровище, пудов пять в ней, корове, будет. Ну, там и другие старатели, потому и взвод перехлопали, чтобы секрета своего не открывать. Теперь подались куда-то в тайгу, будут золото мыть, Дунька будет им борщ варить и поцелуи распределять.
– А зачем здесь этот бродяга околачивался?
– Ну, этого я уже не знаю, это уж вам виднее, вы – лицо юридическое.
– То есть, почему же это юридическое?
– Ну, вы там всякое образование кончили, по судебным делам, значит.
– Ага, только я, товарищ Гололобова, лицо не юридическое, а физическое…
– Ну, да это тоже, конечно. Ах, вы знаете, у нас там, в Тамбове, был раз чемпионат, всемирный чемпионат борьбы, там тоже вот был такой вроде вас; вы, вероятно, ужасно сильный, товарищ Чикваидзе…
– Н… да. Могу, – сказал Чикваидзе и посмотрел на Гололобову. Та раскраснелась, и глаза её были подёрнуты влагой и наливкой. Дождь на дворе лил сплошной полосой. Товарища Гололобова не предвиделось. Чикваидзе ещё раз перевёл глаза на пышные телесные залежи товарища Гололобовой.
– Знаете что, товарищ Гололобова, как вас по имени-отчеству?
– Серафима Павловна.
– Так вот что, Серафима Павловна, идём-ка мы в спальню.
– То есть, зачем это в спальню?
– Там видно будет, идём…
– Ах, что вы, товарищ Чикваидзе, муж скоро вернётся!
– Не вернётся, смотри, какой дождь…