[ — Мартовcкіе дни 1917 года — ГЛАВА ПЯТАЯ. ОТРЕЧЕНIЕ — II.«Крoвaвoе подавленіе» рeвoлюціи.]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
Царь ѣхал из Ставки для того, чтобы проявить «твердую волю». Но это вовсе не означает, что он готов был утопить «в крови народное возстаніе», как изобразил в свое время, в соотвѣтствіи с традиціей, приспособлявшейся к офиціальному тону новых властелинов, историк Щеголев. Наоборот, до послѣдняго времени у Николая II было убѣжденіе, что «безпорядки» в войсках, происшедшіе от «роты выздоравливающих» (письмо женѣ 27-го), легко будет локализировать. Поэтому, вѣроятно, в качествѣ «диктатора» был выбран поклонник «мягких дѣйствій», каким выставляет ген. Иванова придворный исторіограф ген. Дубенскій.
Безподобный по своей бытовой колоритности разсказ дал сам Иванов в Ч. Сл. Ком. Врем. Правительства, — разсказ о том, как он ѣхал усмирять революціонную столицу. Повѣствованіе почтеннаго по возрасту генерала могло бы показаться карикатурой, если бы в нем не было столько эпической простоты. На ст. «Дно» утром 1 марта Иванову сообщали, что из Петербурга приходят поѣзда, переполненные безбилетными солдатами, которые «насильно отбирают у офицеров оружіе, производят насиліе в вагонах и на станціях». В один из таких поѣздов с «перебитыми окнами» генерал направился сам… и «из разговоров женщин и одного старичка» заключил, что «безобразія большія: масса солдат ѣдет в штатской одеждѣ, так как, все это участвовало в грабежах магазинов… И за сим ѣдет в поѣздѣ много агитаторов». «Проходя мимо одного вагона — показывал Иванов — обернулся, на меня наскакивает солдат буквально в упор. Тут я не разобрался: одна шашка у него офицерская с темляком анненским, 2-я шашка в руках, винтовка за плечами… Я его оттолкнул. Рука скользнула по его шашкѣ. Я поцарапал руку и прямо оборвал окриком: «на колѣни». Со мной, раз случился эпизод в Кронштадтѣ. Случилось мнѣ попасть в толпу, когда моряки с сухопутными дрались. Я очутился между ними один… Что тут дѣлать? Уѣхать — значит драка будет. Тут я их выругал основательно — не подѣйствовало. Наконец, моментально пришло в голову: «на колѣни». С обѣих сторон толпа остановилась. Один матрос в упор, в глаза, нервы не выдержали, начали моргать, слезы… И всё успокоилось. Я повернул в одну сторону моряков, в другую пѣхотинцев. Тут мнѣ и вспомнился этот момент. Руку ему на правое плечо: «на колѣни». В это время я не знаю, что он подумал, я его лѣвой рукой схватил, а он вдруг, случайно это или нѣт, куснул меня. Сейчас же его убрали, и он успокоился. Я думаю — что тут дѣлать? Сказать, что он на меня наскочил и оскорбил дѣйствіем — полевой суд, через два часа разстрѣляют. У меня тогда такое настроеніе было: в этот момент разстрѣлять — только масла в огонь подлить. Тут был мой адъютант, и я ему велѣл его арестовать»… Любившій держать себя с нѣкоторой торжественностью предсѣдатель Муравьев и тот не выдержал, слушая этот разсказ: «Что же этот человѣк стал на колѣни?»—»Стал». «Это магически дѣйствует» — отвѣчал Иванов, продолжая свое повѣствованіе. «Подходит поѣзд, 46 вагонов. Смотрю, в концѣ поѣзда стоит кучка, кидают шапки. Я этим заинтересовался, подошел, Слышу: «Свобода! Теперь всѣ равны! Нѣт начальства, нѣт власти!» Приближаюсь, смотрю, стоит нисколько человѣк офицеров, а кругом кучка солдат. Я говорю: «Господа, что же вы смотрите?» Они растерялись. Я то же самое приказал: «на колѣни», Они немедленно стали на колѣни. Впослѣдствіи оказалось, что тут был городовой, одѣтый в штатское. Я пригрозил ему: «встань!». Отошел, а солдат начинает трунить: »—вот тебѣ и нѣт власти, вот тебѣ и нѣт начальства». Он опять. Я говорю: «заставьте его замолчать». Они говорят: «что же прикажете рот завязать». Я говорю: «завяжите рот». Из кармана вынимают красный платок. Я говорю: «оставьте». Его в вагон отвели и арестовали. Так и кончилось» [176].
Так разсказывал не только сам генерал. Разсказ его был подтвержден впослѣдствіи показаніями солдат Георгіевскаго батальона. Подобное «отеческое воздѣйствіе» и даже розги за провинность было обычным пріемом генерала и на фронтѣ, как отмѣчает в дневникѣ прикомандированный в 14 г. к Иванову в. кн. Ник. Мих. Революціонное чувство, может быть, скажет об униженіи «человѣческой личности», но для стараго военачальника то было проявленіе своеобразной гуманности, «Николай Гудович — Записывает Ник. Мих. — большой оригинал, встает в 5 час. утра, шляется сам всюду, ворчит, кое-кого подтягивает и прогуливается все больше один»… Во время обѣда 27-го «поклонник мягких дѣйствій», по свидѣтельству Дубенскаго, разсказал между прочим Царю, как он в Харбинѣ успокоил волненія и «привел все к благополучному концу, не сдѣлавши ни одного выстрѣла». Во всяком случаѣ, никто из царских приближенных не вспомнил в тѣ часы об Ивановѣ, как об «усмирителѣ Кронштадта» в 1906 г., что на первый план выдвинуто Мстиславским.
Ночью, в 2-3 часа, Иванов был вызван к Царю в поѣзд. Может быть, потому, что к этому времени была получена отправленная из Петербурга в 8 час. веч. и принятая в Ставкѣ почему-то только в 1 ч. ночи телеграмма Хабалова о том, что «исполнить повелѣніе о возстановленіи порядка в столицѣ не мог». «Большинство частей — телеграфировал Хабалок Алексѣеву для доклада Царю — однѣ за другими измѣнили своему долгу, отказываясь сражаться против мятежников. Другія части побратались с мятежниками и обратили свое оружіе против вѣрных Е. В. войск… К вечеру мятежники овладѣли большей частью столицы» [177]. Иванов иниціативу ночного свиданія с Царем приписывал в показаніях себѣ. Узнав, что Царь уѣзжает, Иванов, «наученный горьким опытом», настоял на экстренном пріемѣ, желая выяснить перед отъѣздом свои будущія взаимоотношенія с министрами [178]. При свиданіи Иванов получил как бы диктаторскія полномочія. В офиціальной докладной запискѣ ген. Алексѣеву полученныя полномочія Иванов формулировал так:»Всѣ министры должны исполнять всѣ требованія главнокомандующаго петр. воен. округом ген.-ад. Иванова безпрекословно» [179]. Прощаясь с Государем, новый директор сказал: «В. В., позвольте напомнить относительно реформ». «Да, да», — отвѣтил Царь:»мнѣ об этом только что напомнил ген. Алексѣев». «Так что я вышел с мыслью, что это дѣло рѣшенное» — показывал Иванов и на вопрос предсѣдателя добавлял, что Царь даже спрашивал его: «кому довѣрить составленіе отвѣтственнаго министерства». И другой раз «министерства довѣрія»… Не будем придавать большого значенія этой терминологіи, фигурирующей в показаніях перед революціонной слѣдственной комиссіей и в болѣе раннем письмѣ (9 апрѣля) Иванова на имя воен. мин. Гучкова, гдѣ он утверждал, что еще днем при первом разговорѣ с Царем заключил, что «Николай II рѣшил перейти к управленію отечеством при посредствѣ министерства довѣрія в соотвѣтствіи с желаніем большинства Гос. Думы и многих кругов населенія» [180].
Можно, как будто, заключить, что если в это время еще не было опредѣленнаго рѣшенія, то носитель верховной власти сознавал необходимость уступок общественному мнѣнію и перемѣны правительства послѣ ликвидаціи петербургскаго мятежа. Царю совершенно чужда была, очевидно, психологія, которую изображает Шульгин в видѣ несбывшейся мечты: «Можно было раздавить бунт, ибо весь этот «революціонный народ» думал только об одном, как бы не итти на фронт. Сражаться он бы не стал… Надо было бы сказать ему, что петроградскій гарнизон распускается по домам… Надо было бы мѣрами исключительной жестокости привести солдат к повиновенію, выбросить весь сброд из Таврическаго дворца, возстановить обычный порядок жизни и поставить правительство не «довѣріем страны облеченное», а опирающееся на настоящую гвардію. Что такое «настоящая гвардія»? Это — корпус, назначеніе котораго дѣйствовать «не против врагов внѣшних, а против врагов внутренних». «Пускать гвардію на войну» нельзя. «Сражаться с врагом внѣшним можно до послѣдняго солдата арміи и до перваго солдата гвардіи». «Революція неизмеримо хуже проигранной войны», устанавливает тезис человѣк, лишь случайно не попавшій в 17 г. в состав Временнаго Правительства: «гвардію нужно беречь для единственной и почетной обязанности — бороться с революціей». «Главный грѣх стараго режима был тот, что он не сумѣл создать настоящей гвардіи»…
Ночной разговор с Царем, по словам Иванова, закончился тѣм, что он получил высочайшее одобреніе в той тактикѣ, которую диктатор намѣчал для себя. «В. В., — сказал Иванов, — я рѣшил войска не вводить, потому что, если ввести войска, произойдет междоусобица и кровопролитіе». «Да, конечно», — отвѣтил Царь. «Так что было одобрено, но в какой формѣ, не могу сказать навѣрное», — утверждал Иванов: «это я за основу положил»…