I.Колебанія Царя.


[ — Мартовcкіе дни 1917 годаГЛАВА ШЕСТАЯ. ТВОРИМЫЯ ЛЕГЕНДЫ]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]

В имѣющейся исторической литературѣ в связи с актом отреченія 2-го марта ими. Николая II создались уже двѣ легенды — одна противорѣчащая другой.

Виновником происхожденія одной явился ген. А. И, Деникин, который в «Очерках русской смуты» сообщил о фактѣ имѣвшем яко бы мѣсто на другой день послѣ отреченія. «Поздно ночью, — писал Деникин в книгѣ, вышедшей в 1921 г., — поѣзд уносил отрекшагося императора в Могилев… Никогда никто не узнает, какія чувства боролись в душѣ Николая II — отца, монарха и просто человѣка — когда в Могилевѣ, при свиданіи с Алексѣевым, он, глядя на него усталыми, ласковыми глазами, как-то нерѣшительно сказал: «Я передумал, прошу вас послать эту телеграмму в Петроград». На листѣ бумаги отчетливым почерком Государь писал о своем согласіи на вступленіе на престол сына своего Алексѣя… Алексѣев унес телеграмму и… не послал. Было слишком поздно: странѣ и арміи объявили уж два манифеста. Телеграмму эту, «чтобы не смущать умы», никому не показывал, держа в своем бумажникѣ и передал мнѣ в концѣ мая, оставляя верховное командованіе. Этот интересный для будущих біографов Николая II документ хранился затѣм в секретном пакетѣ в генерал-квартирмейстерской части Ставки».

Таким образом осуществилось как бы предчувствіе ген, Болдырева, занесенное им в дневник: «какая-то непрочность чувствовалась в этом документѣ, когда я нес его для передачи по аппарату» дѣло шло о манифестѣ с отреченіем в пользу Михаила.

Как ни мало вѣроятен был подобный факт, сообщеніе авторитетнаго мемуариста без критики и анализа воспринималось в позднѣйших работах, претендовавших на характер исторических изслѣдованій, хотя к этому времени уже был опубликован матеріал, который заставлял по меньшей мѣрѣ с нѣкоторой осторожностью относиться к факту, переданному в восноминаніях Деникина. Так воспроизвел это сообщеніе в 1931 г. Троцкій в книгѣ «Исторія русской революціи»; за ним повторил в 1934 г. и Чернов в «Рожденіи революціонной Россіи».

Желая уяснить себѣ обстановку, в которой могла родиться легенда о том, что Царь в теченіе третьяго марта (он прибыл в Ставку в 9 ч. веч.) перерѣшил вопрос, завершенный наканунѣ в 12 час. ночи, я обратился непосредственно к автору воспоминаній, указав ему на мотивы, которые заставляют сомнѣваться в возможности такого факта. Ген. Деникин отвѣтил формально: «эпизод с телеграммой имп. Николая II изображен мною совершенно точно со слов покойнаго ген. Алексѣева. I т. «Очерков», гдѣ об этом говорится, вышел при жизни ген. Юзефовича, бывш. ген.-кварт. Ставки, которому я в свое время сдал этот документ»… Мог бы разъяснить Базили, который, по порученію ген. Алексѣева, выѣзжал на встрѣчу Царя и вмѣстѣ с ним прибыл в Могилев. Вот что отвѣтил на мой вопрос Базили: …»Сообщаемое Деникиным должно быть основано на недоразумѣніи. Я сам бесѣдовал тогда по этому поводу с Царем, выразил ему всю скорбь, которую вызвало у нас его рѣшеніе устранить сына… Может быть, Царь высказал Алексѣеву сожалѣніе, что не внял его совѣту отречься в пользу Ал. Ник.» [231].

Совершенно очевидно, что ни утром, ни днем 3-го Царь не думал перерѣшать того, что установлено было в Псковѣ. В 2 часа 56 мин. им была послана со ст. Сусанино в Петербург телеграмма новому государю. Она была адресована «Его Императорскому Величеству» и гласила: «Событія послѣдних дней вынудили меня рѣшиться безповоротно на этот крайній шаг. Прости меня, если им огорчил тебя и что не успѣл предупредить… Горячо молю Бога помочь тебѣ и нашей Родинѣ» [232]… Но допустим на момент психологически невѣроятное: Царь, дѣйствительно, передумал к моменту пріѣзда в Могилев и вручил Алексѣеву ту телеграмму, которую начальник Штаба не послал «было слишком поздно». Что это? — мотив ген. Алексѣева или соображенія ген. Деникина? Ни арміи, ни странѣ еще ничего не было объявлено. Опубликованіе манифеста было задержано, и манифест появился в газетах на другой день одновременно с отреченіем в. кн. Мнх. Ал. Задержку в освѣдомленіи фронта о положеніи дѣл Алексѣев считал столь пагубной, что, получив ранним утром сообщеніе о том, что в Петербургѣ обстановка измѣнилась, и что кандидатура Мих. Ал. признается непріемлемой, он намѣревался потребовать от предсѣдателя Думы осуществленія манифеста 2-го марта и выступил с иниціативой созыва в ближайшія дни совѣщанія главнокомандующих в Могилевѣ для «установленія единства во всѣх случаях и всякой обстановкѣ». В 2 часа Алексѣев о своем предположеніи доложил в. кн. Ник. Ник. и вмѣстѣ с тѣм освѣдомил о том же всѣх главнокомандующих. Алексѣеву положеніе представлялось настолько острым, что позже, уже получив извѣстіе об отреченіи в. кн. Мих. Ал. и разговаривая по прямому проводу в 6 час. веч. с военным министром Гучковым, он высказал опасеніе, что манифест об отреченіи Мих. Алек. может повести к нежелательным осложненіям: «трудно предусмотрѣть, как примет стоящая в окопах масса манифест 3-го марта. Развѣ не может она признать его вынужденным со стороны?» Около этого времени Алексѣев имѣл телеграмму с Кавказа от Ник. Ник. по поводу регентства Мих. Ал., в которой выражается увѣренность, что манифест о передачѣ престола Мих. Ал… «неминуемо вызовет рѣзню». Среди отвѣтов, полученных на дневную телеграмму главнокомандующим, один отвѣт как бы предуказывал возможный выход из тупика. Командующій 10-й арміей Горбатовскій [233] предлагал измѣнить вторую половину манифеста, которая «не приведет к успокоенію страны»; он считал бы «наилучшим» переход престола к наслѣднику, «коему армія и народ присягали» на назначеніе «временно» регентом в. кн. Ник. Ник., как «болѣе популярнаго среди войск и народа». «Новый манифест в таком видѣ, отмѣняющій ранѣе изданный, явился бы спасительным для родины, арміи и народа», — заключал Горбатовскій.

Трудно предположить, что в такой обстановкѣ Алексѣев мог просто скрыть новое рѣшеніе Николая II для того только, чтобы «не смущать умы». Правда, он узнал от Гучкова, что «обнародованіе обоих манифестов произойдет в теченіе предстоящей ночи», но не так в Ставкѣ хорошо были освѣдомлены о настроеніях в Петербургѣ, чтобы признать иллюзорными предшествовавшія слова Родзянко: «с регентством великаго князя и воцареніем наслѣдника, быть может, помирились бы».

Всякая субъективная интерпретація не может считаться вполнѣ убѣдительной. Но в данном случаѣ она находит совершенно идентичное толкованіе в документѣ, который в копіи воспроизведен в приложеніи к воспоминаніям полк. Пронина. Копія эта была засвидѣтельствована еще 2 августа 1917 г. самим Прониным — по какому случаю была сдѣлана эта копія, автор воспоминаній не говорит. Вот ея подлинный текст: «Копія телеграммы на имя Предсѣтателя Гос. Думы, собственноручно написанной Государем Императором Николаем II днем 2 марта, по извѣстной причинѣ не отправленной по назначенію и переданной ген. Алексѣеву. «Предсѣдателю Гос. Думы. Петроград: «Нѣт такой жертвы, которую Я не принес бы во имя дѣйствительнаго блага и для спасенія Матушки Россіи. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына с тѣм, чтобы (он) остался при нас до совершеннолѣтія при регентствѣ брата моего Вел. Кн. Михаила Александровича, Николай…» Проект телеграммы относится, повидимому, к. періоду 3-4 часа 2 марта 1917 г. Написан в Псковѣ. передан ген. Алексѣеву 3 марта вечером в Могилевѣ. (Курсив мой. — С, М.). Ген. Алексѣев. С подлинным вѣрно: ген. шт. подпол к. Пронин. 2 авт. 1917, 16 ч. 48 м. Могилев». Это — та, именно, телеграмма, которую Рузскій вернул Царю вечером 2-го в момент, когда Гучков заканчивал свою рѣчь. Ее-то и передал Николай II в Могилевѣ Алексѣеву.

Наконец, прямым опроверженіем легенды служит запись в дневникѣ самого Царя — она сдѣлана была по обыкновенію вечером 3 марта: «Говорил со своими о вчерашнем днѣ… В 8 ч. 20 м. прибыл в Могилев, в 9 час. с половиной переѣхал в дом. Алексѣев пришел с послѣдними извѣстіями от Родзянко. Оказывается Миша отрекся. Его манифест кончается четыреххвосткой для выборов через 6 мѣс. в У. С. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость. В Петербургѣ безпорядки прекратились — лишь бы так продолжалось дальше». К области досужей фантазіи надо отнести предположенія военнаго историка Керсановскаго, что Царь взял назад псковское отреченіе, узнав об отказѣ брата. Легенда, воспринятая и эмигрантской литературой, разсѣивается, как дым.


[СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]