Часть II. МЕТАФИЗИКА ПОЛА 13. Миф об андрогине


[ — Мeтaфизикa пола]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]

В мифе традиционный мир выражал предельные, последние знания и значения бытия. Миф — это ключ. Еще недавно к нему пытались подыскать естественно-исторические, биологические или психологические объяснения. Нам же, напротив, миф послужит и поможет понять особенное отношение, связывающее наши пестрые знания с глубинными смыслами.

Через мифы мы постигаем метафизическую глубину пола. Возьмем один, который на Западе считается ближайшим к нам по времени, предупредив, однако, что мифы, принадлежащие к другим циклам, в целом идентичны. Выберем платоновский «Пир». Среди его участников двое как бы представляют нам две мифологические теории любви. Это Аристофан и Диотима. Мы увидим, что определенным образом две эти теории дополняют друг друга, высвечивая антиномии эроса.

Первая теория касается мифа об андрогине. Как и почти все мифы, вставленные Платоном в свои философские сочинения, миф об андрогине, надо полагать, ведет свое происхождение от обрядов инициации, соотносящихся с Мистериями. В самом деле, эта же тема тайно циркулирует в литературе достаточно варьированной, начиная с древности, в сочинениях мистериософских и гностических, вплоть до авторов Средневековья и даже первых столетий нового времени. Встречаются также соответствующие темы и вне нашего континента.

По Платону »

[45] существовала некогда исконная, первоначальная раса, «сущность которой ныне угасла», раса существ, заключавших в себе два принципа, — мужской и женский — так называемые андрогины. «Страшные своей силой и мощью, они питали великие замыслы и посягали даже на власть богов». Этой расе также приписывают предание, донесенное Гомером, о братьях Оте и Эфиальте: «Это они пытались совершить восхождение на небо, чтобы напасть на богов». Это та же тема, что и тема титанов и гигантов; это и прометеевская тема, и она же встречается и в других мифах — в некоторой степени также и в библейском мифе о Рае и Адаме, поскольку там фигурирует обещание «стать как боги» (Бытие, III, 5).

У Платона боги не поражают молниями и громом эти андрогинные существа, как до того поразили Гигантов, но лишают их могущества, разделив надвое. Отсюда мужской пол и женский; и лица разного пола, у которых жива еще память о предшествующем состоянии, вожделеют восстановления первоначального единства. По Платону, именно в этом импульсе, побуждении и нужно искать конечный смысл эроса, метафизический и вечный. «Вот с таких давних пор свойственно людям любовное влечение друг к другу, которое, соединяя прежние половины, пытается сделать из двух одно и тем самым исцелить человеческую природу. »

[46] Помимо простого стремления к удовольствию, «ясно, что душа каждого хочет чего-то другого; чего именно, она не может сказать и лишь догадывается о своих желаниях, лишь туманно намекает на них». »

[47] Как бы испытывая влюбленных, Платон заставляет Гефеста вопрошать их: «Чего же, люди, вы хотите один от другого?… Может быть, вы хотите как можно дольше быть вместе и не разлучаться друг с другом ни днем, ни ночью? Если ваше желание именно таково, я готов сплавить вас и срастить воедино, и тоща из двух человек станет один, и, покуда вы живы, вы будете жить одной общей жизнью, а когда вы умрете, в Аиде будет один мертвец вместо двух, ибо умрете вы общей смертью. Подумайте только, этого ли вы жаждете и будете ли довольны, если достигнете этого?» И далее: «Случись так, мы уверены, — утверждает платоновский Аристофан, — что каждый не только не отказался бы от подобного предложения и не выразил никакого другого желания, но счел бы, что услыхал именно то, о чем давно мечтал, одержимый стремлением слиться и сплавиться с возлюбленным в единое существо. Причина этому та, что такова была изначальная наша природа и мы составляли нечто целостное. Таким образом, любовью называется жажда целостности и стремление к ней». Смысл этого единства — это как бы переплетение двух частей, их взаимопроникновение.

Конечно, здесь надо отделить все побочное, метафорическое и баснословное от главной концепции. Конечно же, речь не идет о первоначальных, исконных существах, о которых Платон рассказал на манер сказки, дав их описание вплоть до соматических подробностей, словно существа эти — представители какой-нибудь доисторической расы, и нам осталось только обнаружить их в виде останков или окаменел остей. Доктрину множества состояний бытия следует воспринимать не исторически, а духовно-онтологически. В этом смысле андрогинат есть абсолютное, не разделенное и не раздробленное дуализмом бытие, даже, возможно, бессмертное. Именно это несколькими страницами позже утверждает у Платона Диотима, затем об этом рассказано в «Федре», правда, в связи с учением о прекрасном и с тем, что потом стали называть «платонической любовью». Но в любом случае связь между эросом и бессмертием очевидна.

Как второй элемент, в платоновском мифе мы имеем один из вариантов общей традиционной темы «падения». Различие полов соответствует условиям разорванного, а, следовательно, конечного и смертного бытия; то есть уже не первородного «дуализма», при котором бытие имеет жизнь не в себе, но в «другом». Здесь параллель даже с библейским описанием падения Адама и, как следствия, — удаления его от Древа Жизни. В Библии также говорится об андрогинате первочеловека, сотворенного по образу и подобию Божьему («Мужа и жену сотвори их». Бытие, I, 27). Имя Ева, символ метафизического дополнения человека — переводится как «жизнь», «живущая». Как мы это увидим, в каббалистической интерпретации отделение женщины-жизни от андрогина ставится в соотношение с падением и кончается, тождественно этому падению, — удалением Адама от Древа Жизни. «И рече Бог: се Адам бысть яко един от Нас, еже разумети доброе и лукавое. И ныне да не когда прострет руку свою, и возьмет от древа жизни, и снестъ, и жив будет вовек. И изгна его Господь Бог из рая сладости, делати землю, от неяже взят бысть» (Быт.Ш, 22).

В общем кругу платоновский миф находится в числе тех, которые намекают на переход от единства к двойственности, от бытия к его утрате. Его отличительное свойство и важность обнаруживаются, тем не менее, в приложении именно к дуальности полов, обозначая и определяя тем самым тайный смысл и конечную цель эроса. Особенно часто выражение уже известного нам следствия (то есть силы, действующей в мужчине и женщине, которая побуждает их к цели, кажущейся иллюзией, можно встретить в Упанишадах: «В основе стремления мужчины к женщине лежит не любовь, но atma (принцип «всеобъемлющего света, полного бессмертия»)». »

[48] В контексте такого подхода эротический импульс — это стремление преодолеть последствия падения, то есть экзистенциальную двойственность, и тем самым восстановить первообразное состояние. Это и есть тайна тяги мужчины к женщине и всевозможных ее вариантов, именуемых любовью, вплоть до случаев соединения существ, которых нельзя называть чистыми мужчинами и чистыми женщинами. Именно в этом ключ ко всей метафизике пола: «через диаду к единству». Наиболее фундаментальная форма половой любви — мгновенно взрывающая дуальность, экзистенциальную преграду между «Я» и «не-Я», между «Я» и ‘Ты». Плоть и пол здесь служат всего лишь инструментами к экстатическому достижению «единства». »

[49] Этимология, данная слову «amor» средневековыми «Адептами Любви» (Fideli cTAmore), хоть и не «научна», но от этого не менее значительна: «частица «а» означает «без»; «mor» (mors) — «смерть»: соединяем оба — получаем «без смерти», то есть бессмертие. »

[50]

В сущности, любя и желая, человек ищет собственный корень, почву, причастность к абсолютному бытию, ищет разрушения — «потерянности» и связанного с ней экзистенциального страха. Поняв это, мы поймем и любовь, даже профаническую, и даже простой «секс». И начнем постепенно нащупывать путь, ведущий в область мистического эротизма сакрализации пола и даже половой магии — всего того, что составляло важную часть древней традиции. И это потому, что перед нами уже раскрылась «элементарная», стихийная, не физическая, но метафизическая сущность эротического импульса. Проследуем по этому пути — его этапы станут последующими главами этой книги.

При этом не будем забывать о деталях и частностях. Как мы видели, платоновская доктрина об андрогине имеет вполне определенную «прометеевскую» окраску.

смысл такой любви — не андрогинат, а гомогения, «полнота мужского» (педерастия) или «полнота женского» (лесбиянство). Любящие ищут соединения со своей собственной субстанцией; сущностные основы полярности и дополнительности полов рушатся. (Ю.Э.) От переводчика: В.В. Розанов пытался понять эти явления, исходя из вариативности уровней пола (см. «Люди лунного света»). Его выводы в целом сопоставимы с тем, что Ю. Эвола говорит о «поле физическом и поле внутреннем». Другой русский философ, Л.П. Карсавин, писал о «четных и нечетных духах» и их соответствии типам людей. При этом, будучи православным христианином, он настаивал на том, что люди «нечетного духа» призваны к строгой аскезе. А.Ф. Лосев полагал гомосексуализм имманентно присущим платонизму как таковому, вне зависимости от распространения или нераспространения этого явления в конкретных условия Эллады, считал платонизм анафематствованным Вселенской Церковью и несовместимым с «византийско-московским Православием». В то же время отношение Церкви к Платону (а, следовательно, и к его философии) никогда не было однозначным — его изображение мы находим среди изображений «внешних мудрецов» в Благовещенском соборе Московского Кремля. Существует предание о том, что кости Платона были крещены. По-видимому, «проблема Платона» относится к числу антиномически-неразрешимых. Сам же гомосексуальный акт («содомский гpex») Церковь официально относит к числу «грехов, вопиющих на небо».

Если эти мифические существа по сущности своей были способны внушить страх богам и бороться с ними, то, значит, эротическая реинтеграция не только сама по себе мистична, но и несет с собою некое могущество, возможно, опасное. Мы вернемся к этому, когда предпримем исследование инициатических форм половой магии. Весь «пафос», однако, отсюда. В широком мифологическом обрамлении прометеизм теряет или отчасти теряет свои негативные свойства: одна и та же традиция оформила как мифы о Прометее и Гигантах, так и героические мифы о Геракле. А ведь последний достиг той же цели, которой добивались Титаны, — открытия подступов к Древу Жизни. Герой «наслаждается» яблоками бессмертия (по одной из версий путь к Древу Гераклу указывает именно Прометей), а на Олимпе он — обладатель Гебы, вечной молодости, и не как вероломный мошенник, но как равный Олимпийцам.

Итак, традиция намекает на латентный прометеизм всякого эроса. В богатом инициатическим содержанием, но зашифрованном под рыцарские приключения цикле о святом Граале искушение, которое представляет женщина для избранного рыцаря, приводит иной раз и к Люциферу. »

[51] Это является преткновением для моралистических толкований. У Вольфрама фон Эшенбаха падение Амфортаса соотносимо с девизом «Amor» — девизом, который, как говорит поэт, не согласовывается с покорностью и смирением. »

[52] Это означает, что в любви некоторым образом присутствует противление чистому смирению, существ, «единых» по происхождению. К тому же, нужно заметить, у Вольфрама сказано, что «путь к Граалю открывается только с оружием в руках», иными словами, через насилие, что и приводит главного героя поэмы Парсифаля к своего рода богоборчеству. »

[53] Следовательно, открыть себе путь к Граалю — более или менее равноценно открытию заново пути к Древу Жизни или бессмертию; всякое вялое и дряблое обрамление этой легенды, подобное опере Вагнера, не соответствует изначальным смыслам и потому не может быть принято во внимание. Наконец, нужно отметить, что в кругах, в которых практиковались половая магия и мистический эротизм, имелись адепты, которые открыто исповедовали доктрину «единства» и отрицали какую-либо онтологическую дистанцию между Творцом и творением. Их взгляды порой содержали откровенную аномию, то есть отрицание не только человеческих, но и божественных законов. Вот очень приблизительный перечень: от Сиддхи и Каулы индусов до тантристов «Пути левой руки»; в Европе — от «Братьев Свободного Духа» христианского Средневековья до саббатианства Якова Франка, а в наши дни вплоть до Алистера Кроули. »

[54] Но все это следует выделить особо, «отшелушив» от вульгарного «прометейства» и в то же время подчеркнув конкретно эротический аспект, вовсе не касающийся обычной любви мужчины и женщины.В то же время будем помнить, что у самого Платона »

[55] «выздоровление», «восстановление» и «высшее блаженство» понимались как «высшее благо и добро», к которому может привести эрос. Все это сочеталось с неприятием безбожия и нечестивости. Но в определенном смысле такая установка отделяет от божественного начала, ведет к подчинению и раздробленности человека — это как бы обратная сторона платоновского «антипрометеизма». Такая грань отделяет Геракла от Прометея и соответственно от установки на сатанизм. К этим проблемам мы еще вернемся.


[СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]