X Будущность Царьграда


[ — Письма о вocтoчныx делах]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]

Создать на Босфоре, по удалении султанского правительства, «вольный город» не в тесном каком-нибудь и ограниченном восточном смысле, наподобие греко-славо-турко-армянского Франкфурта, а в смысле более широком, всеевропейского значения этого – значило бы создать великий очаг всесветного разрушения.

Почему же нейтрализованный Царьград был бы так вреден?

Почему он стал бы немедленно главным очагом самого крайнего радикализма?

По многим причинам.

Париж до последнего времени считался тем опасным центром, из которого по всему миру распространялись разрушительные учения; столицей, которой население с конца прошлого века подавало самый опасный для государств пример периодического и большею частью успешного сопротивления властям. Сначала парижские бунты имели только либеральные идеи – идеи гражданского равенства и политической свободы; потом с сороковых годов эти восстания были плодом стремлений к уравнению экономическому, к изменению отношений между трудом и капиталом.

Коммунистические и социалистические идеи, как я уж не раз говорил и как многими еще прежде меня доказано, суть только естественное и дальнейшее развитие того самого западного либерализма, который теперь с ужасом отступает от своего детища и напрягает все силы свои на борьбу с ним.

Париж был сначала почти единственным центром всякого рода разрушительных пропаганд. Впоследствии времени политическая революция децентрализовалась: она в Цюрихе, в Италии, в Берлине, в Лейпциге, в русских городах; и, если в Турции, Греции, Сербии и Болгарии действия ее не так еще заметны, то это лишь потому, что в этих запоздалых странах еще не кончен вопрос о внешней политической независимости. Национальная эмансипация еще не вполне совершилась, и потому социализм, так сказать, отложен до тех пор, пока Восточный вопрос не будет окончательно решен удалением турок, не допускающих для себя равенства с христианами.

С первого взгляда все это движение христиан кажется не столько демократическим, сколько национальным. Но это лишь одна из особых форм общего процесса демократизации всей Европы, как Западной, так и Восточной. Эти формы вызваны местными условиями: слова другие; видимое знамя – иное; сущность – та же; либеральное уравнение, т. е. первый шаг к дальнейшему… Чтобы весь Запад и весь Восток Европы вступил в серьезную борьбу по вопросу социалистическому, необходимо прежде устранить все другие заботы, необходимо, чтобы человечество покончило дело уравнения гражданского во всех запоздалых странах.

Есть даже, как я говорил в других письмах, некоторые весьма серьезные основания думать, что нигде социалистические идеи не могут распространиться так легко, как в среде освобожденных народов Турции.

Но об этом после.

Итак, я говорил, что было время, когда Париж был единственным революционным жерлом Европы. С тех пор международная революция сделала большие успехи и стала неуловимее. Она везде; но собственно специального центра она себе еще не нашла. Изгоняя турок и не заменяя их охранительное давление собственной дисциплиной на Босфоре, Россия создаст этот специальный центр международной революции, которому легко будет затмить устарелый Париж

Царьград поставлен в особые условия, в высшей степени благоприятные такому результату.

Все другие столицы Европы (и Азии, конечно, еще более) имеют более или менее национальный характер.

В Париже, Берлине, Риме есть все-таки огромное накопление охранительных начал, дающих отпор движению слишком быстрому и переходящему законные пределы. В Париже, напр., в отпор социалистическим стремлениям всякий раз образуется целая масса совокупных, консервативных элементов, имеющих возможность производить сильную реакцию, и хоть на время она приостанавливает прогрессивное разрушение, к которому идет такими быстрыми шагами старое европейское общество. Париж – столица с великими национальными преданиями; Москва и Петербург – слиты воедино; в Париже найдется еще довольно много и католических интересов, с которыми всякая реакция вступает в союз; есть сильное духовенство, единое, господствующее, признаваемое так или иначе, больше или меньше, но всеми, даже и республиканскими правительствами. В Париже масса населения – французы. В Берлине масса населения – немцы. В Риме масса населения – итальянцы.

Вот что главное.

Для удержания общества в некотором равновесии и в Париже, и в Берлине, и в Риме – власть национального происхождения находит всегда в среде родной национальности, преобладающей в столице и в целой стране, множество интересов охранительных, связанных любовью и выгодами, честью и честолюбием, верой и боязнью, с преданиями и порядками прежних времен.

То же самое мы найдем и у себя, не только в национальной Москве, но даже и в искусственно созданном Петербурге.

Что же подобное мы можем найти в Константинополе?

Пока в нем господствовали турки – ход дел в общих чертах был сходен с ходом дел во всех столицах. Мусульманская власть, по временам очень сильная, опиралась на массу мусульман, которых интересы как духовные, так и вещественные требовали определенных форм мусульманского порядка. Дело не в том, как эти порядки отзывались на христианах; дело в том теперь, чтобы сравнить Царьград турецкий с Царьградом международным.

Мусульман много, и они вооружены; войско мусульманское; государь мусульманский; духовенство очень влиятельно. Худо ли, хорошо ли правила иноверцами эта сила, но она правила; ее боялись, ей повиновались, ей даже нередко вынуждались служить и недовольные ею.

Но вот турки ушли за Босфор; они покинули Царьград. Царьград «нейтрализован». Что в нем осталось? На какую сплошную, однородную национальную массу охранительных интересов должна опереться власть? И какая это власть?..

Могучий международный конвент или слабая международная комиссия?..

Сильна эта власть; она в такой роскошной местности, богатой и своеобразной, захочет скоро стать вполне независимой от Лондона, Петербурга, Берлина и Парижа. Она поведет свою особую пропаганду в среде незрелых и без того уже демократически организованных населений.

Слаба эта комиссия – она возбудит лишь смех и презрение… Ее надо будет скоро низвергнуть, как гнилую директорию Барраса…

Население Константинополя состоит из турок, греков, армян, евреев, болгар и местных франков (католиков); это главные стихии… Сверх того, в городе много черкесов, черногорцев (называемых там хорватами), есть немцы, итальянцы, французы и т. д.

Хотя цифр точных у нас под рукою теперь нет, но, соображаясь с воспоминаниями моей довольно долгой жизни на Востоке, – я думаю, не ошибусь, если скажу, что греков, напр., на Босфоре верно столько же, сколько и самих турок, если не больше. Армяне, евреи, болгары считаются десятками тысяч. Число местных католиков не так много, но все-таки сила их значительна, вследствие связей с Европой и внешних влияний.

Я хочу всем этим сказать, что разнородные, этнографические и вероисповедные группы в Царьграде гораздо между собою равномернее и равносильнее, чем в других столицах.

Пока был султан с мусульманским войском, власть (какая бы то ни была) могла опираться на массу мусульманского охранения и сдерживать до поры до времени народные страсти.

Султана нет; войска мусульманского нет. Кто же будет господствовать в среде этого пестрого, почти равномерного со всех сторон населения?..

Европейцы?.. Проходимцы и отверженцы всех стран? Или местные люди? Но в последнем случае будет что-нибудь одно: или анархия; постоянная, уличная даже борьба между греками, славянами, евреями, армянами, мусульманами (если они останутся), ибо они все достаточно равносильны и никто из них не в силах прочно преобладать. Или примирение; но какое?..

Если бы даже возможно было вообразить себе одних самоуправляющихся цареградских автохтонов, без всякой примеси европейских выходцев, то и тогда мысль наша должна остановиться перед такой дилеммой: или 1) цареградское население будет находиться в постоянной анархии, доходящей беспрестанно, как я уже сказал, даже до уличной драки между греками, славянами, евреями, армянами и мусульманами, ибо в среде этого населения нет ни одной национальности, которая была бы в силах подавить остальные и подчинить их какой бы то ни было дисциплине; или 2) все эти национальные клочки и вероисповедные партии должны будут примириться на чем-то среднем, на чем-то индифферентном, стоящем совершенно вне православия и вне иудаизма; вне ислама и вне христианства; вне племенных наклонностей славянства и грецизма, вне армянской или болгарской церковности, словом, на чем-то, стоящем вне племени и вне связанного с этим племенем вероисповедания. Но чем может быть это среднее, это индифферентное, как не космополитическим радикализмом?..

Чтоб ужиться между собою в мире и согласии, цареградские славяне, греки, евреи, армяне и турки должны будут в официальной деятельности своей, в своих муниципальных учреждениях, в своих общегородских обычаях, в торжественных празднествах, в общих судебных отношениях отказаться от всех своих специальных и объединяющих веру и племя преданий, от всего того, что было дорого их отцам и предкам. Вселенский патриарх станет тогда гораздо ниже, чем стоит у нас в Казани и Симферополе татарский мулла… Православие вместе с другими положительными религиями будет отодвинуто на самый задний план общественной жизни, и господствовать будет один республиканский утилитаризм.

И это все еще без европейских выходцев. Но вообразим еще сверх того, что крайне свободные учреждения этого нейтрализованного города (столь многозначительного по положению и привлекательного по климату) будут благоприятствовать переселению в него всяких выходцев из Западных государств и из России. Что станется тогда с этим центром?

Положим, например, что, создавая этот «нейтрализованный» город, дипломаты великих держав могут поставить непременным условием, чтоб цареградское общество не допускало в свою среду политических изгнанников и преступников, чтобы оно не укрывало их.

Но что может быть серьезного и прочного в подобном запрещении?

Политических-то именно изгнанников и преступников и монархические правители Европы до сих пор не выдают охотно друг другу. Социалисты, осужденные в государствах континентальных, находят себе убежище в Англии; польские бунтовщики наши живут свободно во Франции, Италии, Австрии и где им угодно. Наши нигилисты свили себе гнездо в «свободном» отечестве грубых швейцарских лавочников; болгары, греки и сербы, действовавшие против турок, безнаказанно удалялись в Россию, в Австрию и в другие страны… Каким же это образом и во имя каких это искренне признаваемых и серьезных принципов представители держав, допускающих в недро своих государств людей, почитаемых за преступников в странах соседних, не позволят допускать их в этот нейтрализованный, никому исключительно не принадлежащий и республиканский город? Насилие? Согласное принуждение солидарной этой все-Европы?

Насилие, бесспорно, вещь необходимая и даже очень хорошая, но лишь тогда, когда за насилием кроется какая-нибудь серьезная, искренне чтимая идея… Иначе все это будет построено на песке; и при малейшем либеральном дуновении, при малейшем несогласии держав разлетится в прах.

Ясно, что нельзя будет не допустить в нейтральном Царьграде этих выходцев всесветной революции.

Они не только ринутся туда немедля толпами, но даже очень скоро должны будут стать во главе местного населения, менее зрелого политически и зараженного своими, так сказать, приходскими ненавистями и страстями.

И при турках европейцы нередко господствовали и хозяйничали в стране; что же будет без того единства власти, которой располагал султан?

При турках было и тем еще лучше, что на турецкую службу, меняя или не меняя религию, поступали большею частью вовсе не фанатики политические, а люди ловкие, разные искатели приключений, которые вовсе ничего не желали разрушать, а только хотели себе самим приобрести выгоды и блестящее положение. Без турок туда пойдут новые Лассали, Нечаевы, Засуличи… чтобы на вновь распаханной переворотами и разрыхленной кровью почве сеять семена своего отрицания…

И эти семена, произрастая, эта проповедь, разливаясь, эти ядовитые плоды, созревая, – неужели они ограничатся Царьградом? Не отзовется ли все это тотчас же в соседней и нами так отечески созданной Болгарии? Не отзовется ли все это в Греции, и без того демагогической?.. Или в Сербии, где нет почти середины между свинопасом и нигилистом?..

Интеллигенция всех этих христианских стран Востока страждет давно уже религиозным индифферентизмом гораздо более, чем русское общество. Русское общество слишком развито, чтоб в нем не было искренне религиозных людей и между самыми образованными гражданами.

На Востоке образованность по европейским образцам слишком нова, слишком сыра, слишком груба и поверхностна, чтобы не было в среде интеллигенции преобладающей наклонности к дешевой и в сущности не завтрашней, а вчерашней новинке…

С первого взгляда можно подумать, что это не так. Кажется, семейное чувство и строгость семейных нравов так сильно у греков, сербов, армян и болгар… Кажется, вся интеллигенция христианских этих стран так расположена к торговле и промышленности, так чужда аграрным вопросам; пролетариата многочисленного еще нет; тем более пролетариата образованного и потому самолюбиво-завистливого и раздраженного… Казалось бы, всем этим населениям столько еще другого дела…

Но в этих случаях не надо делать огромной ошибки, которую делают многие: не надо судить завтрашний день по- вчерашнему

До сих пор так называемые национальные вопросы еще не разрешены вконец на Востоке: турки не удалились из европейской части своих владений; не размежеваны еще ясно сербы и болгары между собой; греки с болгарами и албанцами; албанцы с сербским племенем. Добруджа осталась, вероятно, только на время румынам; она должна отойти к болгарам. Но пусть все это будет решено хотя бы приблизительно: пусть все эти национальные и политические тревоги утихнут; человечество стоять на месте не может; не может и долго устояться оно на нетвердой и подвижной почве современных обществ, где господствует меркантильный индивидуализм, где каждый человек, освобожденный от тех тяжких и прочных уз, которые налагало на него сложное сословное и корпоративное устройство прежних обществ, мечется туда и сюда, с тревожным тщеславием и жаждой денег, с каким-то сознанием каких-то прав на что-то лучшее…

Если эти горькие плоды эгалитарно-либерального процесса давно уж тревожат мыслящих граждан в среде тех великих европейских обществ, в которых еще так живучи до сих пор высокие предания и благородные привычки прежнего, более прочного и изящного сословного и вообще корпоративного устройства, чего же можно ждать от этих мелких и темных народцев, от христиан Востока, которые почти прямо из жизни пастушеской или гомерической, однообразно протекшей под давним давлением турок, попадут в водоворот именно того промышленного и торгового общеевропейского индивидуализма, о котором я говорил сейчас. У всех этих народов: у болгар, у греков, у сербов, у черногорцев, у армян – дворянства нет; нет серьезных, очень давних династий, пустивших в стране глубокие корни долгой и славной истории. Духовенство мало влиятельно на высший слой, поверхностный и подвижный, который весь вышел из низшего класса и не имеет никаких таких особых преданий и привычек, на которые можно было бы возлагать охранительные надежды в случае несостоятельности низших классов. Члены христианской интеллигенции живут отчасти последним словом европейского прогресса, отчасти теми слабыми охранительными влияниями, которые доставляют им невежественность, или, если хотите, наивность не дошедшей еще до европеизма остальной массы населения.

Духовенство у всех христиан Востока гораздо более зависит от народа, чем народ от него. Оно вовсе не очень влиятельно; оно казалось влиятельным, ибо оно выставлялось вперед как знамя против мусульманства и против западной религиозной пропаганды. Против этого рода враждебных влияний оно имело силу; ибо эти влияния (мусульманство и папство) – силы консервативные, вероятно, отживающие; посмотрим, каково будет влияние православного духовенства этих стран против крайностей прогрессивных сил!!!

Повторю здесь еще раз то, что я говорил не раз: с точки зрения общественного устройства, о христианских народцах Востока можно сказать, что они европейцы современные по преимуществу, что они в известном смысле более европейцы, чем французы и англичане.

В каком же смысле? Вот в каком.

Оставим английское общество, в котором сохранилось столько средневекового и оригинального даже и в наше время; возьмем для сравнения только французов… Во Франции есть легитимисты, есть ультрамонтаны, люди самого крайнего белого консерватизма; положим, они никогда не восторжествуют более; но их совокупное давление во всех движениях французского общества все-таки значительно до сих пор отклоняло к центру среднюю диагональ социальных сил, неудержимо стремящихся на левую сторону… Во Франции есть очень крупные землевладельцы, старающиеся удержать собственность в своем роду; есть родовые предания; во Франции есть могущественная и славная литература, в которой рядом с умами самого разрушительного характера господствовали и господствуют умы самого редкого, охранительного стиля. Если во французской литературе были Прудон и Кабе, то в ней же были Жозеф де Местр и Шатобриан! Почти все художники французские любят аристократизм общественной жизни, вопреки всем успехам гражданского уравнения… Все это, вместе взятое, давало во Франции в течение почти целого века, от 89-го г. до наших дней, сильный отпор разрушительному движению и доставляло возможное могущество хотя бы и той временной реакции, которая при всей непригодности своей не допускала до сих пор французский народ вступить на путь окончательного разложения. Ни у греков, ни у болгар, ни у сербов нет и не может быть ни ультрамонтанов, ни династических партий с идеями (какую новую идею, кроме фактической власти, может, например, представить в Сербии Карагеоргиевич?); крупной и прочной собственности нет нигде; родов с надменными и оправданными историей претензиями нет; серьезных сословных и корпоративных преданий нет… Все эти народы, столь близкие нам, начинают свое эфемерное возрождение прямо с того состояния, которое можно назвать плутократией, т. е. господством денег и грамотности. У кого есть деньги и кто достаточно обучился в какой-нибудь школе, чтоб иметь возможность стать негоциантом, доктором, адвокатом, чиновником, учителем или депутатом в греческой вули [25] или сербской скупщине, тот и господствует над пахарем, над пастухом, над лавочником, солдатом, даже над попом (явно) и тайно – над епископом, у которого он по обычаю целует почтительно руку…

Самые крайние консерваторы в среде восточных христиан, перенесенные мысленно в любую из великих держав Европы, попали бы разве-разве в члены правого центра, не более.

Куда же должна пойти при таких условиях средняя диагональ общественного движения? Конечно, она должна гораздо быстрее и сильнее отклониться налево, чем диагональ общественного движения в тех странах, где есть люди, вкусы, убеждения и целые партии несравненно более резко выраженного белого цвета.

Мы видим это даже и у себя в России… в России, где есть древнее и популярное самодержавие, где не погибло еще вконец дворянское воспитание, где в простом народе и в высшем обществе несравненно больше сердечного мистицизма, чем у стольких сухих в религии единоверцев наших…

Мы видим, напр., в России, что большинство учащейся молодежи (частью даже дворянского происхождения) с упорством, нигде не виданным, держится одних разрушительных учений; мы видим, как бич отрицания закрался в суды, в которых постоянно происходит потворство политическим преступникам и какая-то озлобленная травля то на игуменью, то на генерала, то на офицера, осмелившегося ударить студента за то, что он назвал царский мундир ливреей, и т. д. Мы видим петербургскую печать, всю (почти) защищающую Веру Засулич и восхваляющую ее пустозвона-защитника!..

Чего же мы можем ожидать от освобождения и предоставления самим себе христиан Востока, неопытных, жаждущих жить политической жизнью, страстных в политике, в религии холодных и сухих, не имеющих ни дворянства родового, ни могущественного, независимого от народа духовенства, ни старинных и любимых династий, ни той внутренней независимости ума, которую дает народу сознание старой или новой, но славной и, главное, собственной цивилизации.

Турки ушли; они забыты; надо жить и действовать… Явились новые требования, новые интересы, новые претензии, новые неудобства и страдания. Все помешались исключительно на деньгах, ибо, кроме денег, нет пути к преобладанию в народе… Свободная плутократия господствует безгранично на первую пору и этим вызывает новую крайность – свободное же обеднение других граждан… А идеи всеобщего благосостояния и благоденствия распространяются своим чередом… Вырастает молодежь, не помнящая почти турок; молодежь, которой дела нет ни до православия, ни до тех русских, которые легли костьми во стольких битвах, еще со времен Петра и Екатерины и до дней последней борьбы за свободу Востока…

И вот в средоточии этого мира крайнего индивидуализма и утилитарной сухости, среди этого хаоса непрочной плутократии и легкомысленной интеллигенции воздвигается на Босфоре, по соглашению солидарной Европы, великая и обновленная столица; свободная, нейтральная, всем и всему чуждая по господствующему в ней какому-то неуловимому духу, но до всего и до всех касающаяся; парализующая все односторонние, национальные и религиозные влияния и потворствующая всему от наций и религий уклоняющемуся или к интересу их равнодушному…

Итак, на почве этого-то уже и теперь крайне либерального и демократического христианского Востока, в этой среде, где, как я сказал, самый крайний консерватизм не белого, а бледно-серого цвета, Россия должна создать, в угоду державам Запада, исполинский очаг разрушения, республику, по существу своему отрицающую все крайности: мусульманство, православие, грецизм, славянство, папизм, русский царизм, все крайности, кроме тех космополитических крайностей, которые должны выйти из отрицания всех других особенностей…

Царьград нейтрализованный станет очень скоро столицей всесветного нигилизма. Революция, которая не могла себе до сих пор найти живого центра во всех этих старых и характерных национальных столицах, в Париже, Берлине, Риме, Вене, Лондоне, – обретет, наконец, юридически утвержденную и политически оправданную резиденцию в этом городе, чуждом всему национальному, всему священному для каждой нации у себя дома…

Вот что такое «нейтрализованный» Царьград!


[СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]