[ — Рукoвoдящиe идeи рyccкoй жизни — НАЦИОНАЛЬНАЯ РЕФОРМА — РУССКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПОРЯДОК]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
Нас спрашивают, почему мы в своих статьях нередко употребляем слово «конституция»? «Неужели Московские Ведомости признают конституцию?» — спрашивают нас. Считаем небесполезным объясниться, чтобы недоразумения в понимании терминов не затемняли столь необходимого в настоящее время понимания самой сущности нашего политического положения.
В общем смысле конституция есть нечто такое, что никак не может быть отрицаемо при каких бы то ни было политических программах. Это есть ни более, ни менее как государственное устройство, необходимое и при республике, и при Монархии Самодержавной, и при монархии ограниченной. Приводим определения первых попавших под руку авторов государственного права.
«Всякий постоянный союз нуждается в порядке, согласно которому создается и исполняется его воля, ограничивается его компетенция, регулируется положение его членов в самом союзе и по отношению к нему: такого рода порядок, — говорит известный Г. Еллинек („Право современного государства“), — называется конституцией».
«У каждого государства, — продолжает он, — имеется, таким образом, своя конституция. Государство без конституции было бы анархией. Конституция свойственна даже „тирании“ в античном смысле, так называемым деспотиям, равно как и такому строю, где правление находится в руках комитета общественного спасения 1793 года».
«Что такое конституционное право?» — спросим мы Эсмена.
«Конституционное право, — отвечает он, — имеет тройной объект. Оно определяет форму государства, форму и органы правления и пределы прав государства» («Общие основания конституционного права».)
Итак, что же значит «признавать конституцию», что значит употреблять слово «конституция» в отношении какой-либо страны? Ровно ничего другого, кроме признания, что, стало быть, в данной стране имеется какой-то общегосударственный строй.
Московские Ведомости и употребляют это слово в самом обычном научном смысле, так как мы предполагаем и признаем, что как ни смутна наша «конституция», однако мы имеем все же государство, а не анархию. Россия имеет конституцию издавна и не утратила ее только оттого, что за последние годы было много беспорядков, ломок, разрушений, и в то же время новые произведенные построения весьма противоречивы, не согласованы между собой и со строем общественным. Московские Ведомости, говоря о недостатках нашей конституции, не могут не признавать факта существования у нас некоторой «конституции».
Однако же, говорят нам упомянутые лица, в обычном, ходячем смысле слова под термином «конституция» подразумевается нечто более узкое, а именно «ограниченная Монархия».
Это бесспорно, и такое употребление слова имеет свои исторические причины.
Дело в том, что устроение, конституирование государства в своей основной сущности есть устроение Верховной власти. Коренную задачу государственного устройства (то есть этой инкриминированной «конституции») составляет определение способов действия Верховной власти государства. Верховная власть юридически неограничима, и ограничивается только сама собой («самоограничение» считается свойством Верховной власти), или, как правильнее будет сказать, она ограничивается «содержанием своего собственного идеала». Но определение правильно и твердо установленных способов действия Верховной власти совершенно необходимо для возможности порядка и права. Достигается оно установлением законов и законоустановленных властей, а также законом защищенных прав граждан и подданных.
Это старинная задача государства, а не какое-нибудь новшество. Она стояла перед Россией и до 1906 года, осуществлялась и прежними Основными законами, давно утвердившими тот принцип, что Российская Империя управляется на твердом основании законов. Да иначе и быть невозможно.
Но в новейшей истории Европы задача определения способов действия Верховной власти осложнилась борьбой против монархии и слилась с задачей построения самой Верховной власти. Как известно, это выразилось в том, что король, утратив полное значение Верховной власти, сохранил лишь некоторое место в новой «сложной Верховной власти», составленной уже не из него одного, а также из «народных представителей». Это — компромисс между республикой и монархией. Он запечатлел собой «конституирование» государств XIX века, так что «конституция» неизменно сопровождалась «ограничением» монархической власти. Это обстоятельство и запечатлелось в умах настолько, что стало давить даже на мысль научную. Вот откуда возникает смешение понятий, вследствие которого термин «конституция» так легко сливается в представлении общества с термином «ограниченная монархия». Насколько это ошибочно, видно из того обстоятельства что, например, никто же на станет отрицать существования конституции в Соединенных Штатах Америки, но кому же не известно, что там «ограниченной монархии» не существует? Итак, ходячий способ понимания слова «конституция» совершенно неудобен для понимания политического строя и устроения. Если, конечно, журналист не может не сообразоваться с ходячим смыслом слов, то и публика, в свою очередь, должна приучаться понимать термины правильно. Иначе ни для ученого, ни для журналиста не окажется способов выяснять ей сущность стоящих перед данной страной политических задач.
Московские Ведомости за краткое время действия новой редакции не раз уже отмечали недостатки нашей современной конституции, а никак ее не восхваляли. Быть может, наиболее разностороннюю и всепроникающую критику этой конституции сделал не кто иной, как нынешний редактор Московских Ведомостей в публичном чтении 1907 года в Клубе умеренных в Санкт-Петербурге, которое чтение было потом напечатано в Московских Ведомостях в редакции В.А. Грингмута, а потом вышло отдельным изданием («О недостатках конституции 1906 года»). Казалось бы, все это не оставляет места ни для каких недоразумений относительно того, как мы к этой конституции относимся.