[ — Судьба импeратopа Николая II поcлe отречения — Чаcть II ТРАГИЧЕСКИЙ КОНЕЦ — Глaва тpетья ТАИНСТВЕННАЯ МИССИЯ]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
Из Москвы, по свидетельству по крайней мере Кобылинского, Яковлев прислал своему телеграфисту в Тобольск извещение «приблизительно следующего содержания» (у Соколова передается уже как точный текст телеграммы): «Собирайте отряд. Уезжайте. Полномочия я сдал. За последствия не отвечаю». Конец телеграммы более чем сомнителен, ибо мы знаем, что Яковлев-Мячин остался в Москве доверенным лицом советской власти и вскоре в мае был назначен командующим 2 й армии, действовавшей на фронте против чехословаков и русских добровольцев в районе Волги и Урала (он был назначен командующим армией, а не политическим комиссаром, как сказано в тексте следствия). Его штабом была Самара. Вторая армия состояла как раз из тех революционно-боевых дружин, с которыми в недавнем прошлом был так тесно связан бывший «чрезвычайный комиссар» Яковлев. Эта армия была пропитана «анархическими» настроениями, так как вольные дружины противоставляли себя зарождавшейся «красной армии» с принудительным набором и формальной дисциплиной. На такой почве разыгрывался внутренний конфликт, который привел к устранению Яковлева от командования. Его дальнейшая личная судьба с этого момента становится неясной. В книге Соколова сказано: «осенью – зимой 1918 г. он (Яковлев) обратился к чешскому генералу Шенику и просил принять его в ряды белых войск… Ему ответили согласием, и он перешел к ним. В дальнейшем с ним поступили неразумно и неосторожно. Он тут же был арестован и отправлен в Омск в распоряжение военных властей. Не дали надежного караула, и он вместо ген. квартирмейстера штаба верховного главнокомандующего по ошибке, якобы конвоира, попал к некоему полковнику Зайчеку. Здесь он и пропал. У Зайчека не оказалось абсолютно никаких документов на Яковлева» [321]. Соколов сделал дополнительное объяснение с несколько расплывчатыми намеками: «Зайчек возглавлял в Омске контрразведку в Ген. штабе; он – офицер австрийской армии, плохо говоривший по-русски – пришел в Сибирь в рядах чешских войск. Все ли освободители Сибири шли сюда с жертвенной любовью к России и с ненавистью к Германии и большевикам?..»
Оставим намеки Соколова в стороне, дабы избегнуть уклонения в область необоснованных фактами предположений. Самый факт перехода Яковлева в антибольшевистский лагерь нельзя считать твердо установленным. В советской военно-исторической литературе первого десятилетия об измене командующего 2 й армией ничего не говорится – только у Подшивалова вскользь можно найти об этом упоминание. Гусев заявляет, что ему неизвестно ни одного случая измены и перехода на сторону «белогвардейцев» со стороны старых большевиков. Перешедшие на волжско-уральском фронте на сторону «белых» полк. Махин и Харченко вышли из другой среды. Весьма характерно, что в первом издании Быков ничего не говорит о переходе Яковлева, но говорит об этом в позднейшем втором издании, как говорит и Авдеев в напечатанных воспоминаниях – и совершенно очевидно под влиянием литературы противоположного политического лагеря. Последнее подтверждает ссылка на книгу английского журналиста Вилтона, косвенно причастного к следствию Соколова, вернее, вращавшегося в кругах, которые занимались расследованием убийства Николая II и его семьи и, быть может, оказавшего даже влияние на общественно-политическую сторону сибирского расследования. По утверждению Вилтона, Яковлев получил назначение в одну из армий на Южном фронте. Если бы это было так, то не могли быть тщетными все попытки Соколова отыскать Яковлева в Сибири через военного министра Степанова [322]. Также неопределенна оказалась и ссылка на уфимские газеты, где будто бы появилось покаянное письмо Яковлева. Были еще сведения, что Яковлев остался в Советской России, ушел в частную жизнь и занимался огородничеством на Урале.
Не немецкий агент во всяком случае переходил в войска, боровшиеся в Сибири с большевиками. Этот своеобразный агент возглавлял на волжско-уральском фронте большевистские части, склонные продолжать революционную борьбу с немцами после «похабного мира», и недаром пресловутый полк. Муравьев, предпринявший в лево-эсеровской тоге авантюрную попытку на Волге повернуть советский фронт от чехов против Германии, назначил у себя одним из политических комиссаров ближайшего помощника Яковлева по тобольской экспедиции Гузакова. Если Яковлев действительно перешел на сторону антибольшевистскую, то психологическая сторона этого поступка лежит в иной плоскости – той самой, которую отметил еще Дитерихс: «Совесть его, как старого честного социалиста, не могла примириться с ложью – вероятно, кровавая расправа с царской семьей должна была произвести на него сильное и отвратное впечатление».
* * *
Подождем делать окончательные выводы, пока не рассмотрим вопроса во всей его совокупности. Мы видим, с какой осторожностью и с какими оговорками приходится подходить к категорическому утверждению, что Яковлев поехал в Тобольск с инструкцией, которой люди Екатеринбурга не должны были знать, что его миссия заключалась в вывозе царской семьи далеко от Урала, не останавливаясь в Екатеринбурге. Так приблизительно Керенский подводит итоги сибирского следствия. Трудно свести концы с концами в той мешанине, которая получается, если принять во внимание, что Тобольск, где по-прежнему пребывала интересовавшая немцев царская семья и в частности Наследник, оставался в руках «сподвижника Яковлева» и в то же время ставленника уральцев, матроса Хохрякова. Этот «немецкий агент» после отъезда Яковлева и задержки Царя в Екатеринбурге получил специальные полномочия из ЦИК и Уралсовета и имел в своем распоряжении особый отряд латышей-красногвардейцев, заменивший отряд Кобылинского и подчиненный уральскому областному военному комиссару Голощекину. Его конкурентом по власти в Тобольске был комиссар Родионов. Выяснить роль этого неизвестно откуда появившегося «комиссара» следствие оказалось бессильным. Впрочем, ген. Дитерихс точно знал, что Родионов, бывший жандармский офицер, находившийся еще до войны на службе у германского ген. штаба, был одним из руководителей (вместе с переодетым немецким офицером) убийства ген. Духонина в Ставке. Подобный метод расследования может завести лишь в непролазные дебри ничем необоснованных догадок. Вернее всего, этот «таинственный незнакомец» представлял еще какую-то неопределенную комиссию по эвакуации «Романовых». Очевидно, это был тот следователь Рев. трибунала в Петербурге, который вел дело Пуришкевича и о котором рассказывал Винберг в своих воспоминаниях «В плену у обезьян». Свидетели, прошедшие перед следствием, показали, что «немецкие агенты» – и Хохряков, и Тарасов (Родионов) – отнюдь не проявили в отношении членов семьи джентльменства Яковлева. Некоторую ясность в путаницу следствия может ввести судьба «матроса Хохрякова». Соколов о нем говорит так: выполнив свою «миссию» по увозу Наследника из Тобольска (все еще в интересах немцев), Хохряков не вернулся. На деле Хохряков в борьбе с наступавшими из Омска чехословаками погиб на подступах Тобольска, будучи начальником тюменьской флотилии.
«Маленький» Марков в воспоминаниях упоминает, что по сводке Екатеринбургского военного комиссариата, пересланной в тюменьский штаб, Царь был задержан по постановлению екатеринбургского совета. Следствие на это как бы отвечает: без разрешения Москвы Екатеринбург не посмел бы задержать Царя. Аргумент сам по себе не очень убедительный, ибо в этот первоначальный период советской власти, как не раз уже приходилось указывать, областные власти держали себя независимо по отношению к центру («каждая провинция превратилась в государство» – определял административное положение на местах весной 18 г. в своем донесении английский консул в Петербурге («Белая книга»); своевольничал не только совет народных комиссаров петроградской «трудовой коммуны», но и совет народных комиссаров уральской «республики».
Сибирское следствие делало определенный вывод – «Кремль» вел двойную игру: посылая по требованию немцев Яковлева с миссией «особой важности», имевшей задачей вывезти Царя из Тобольска и переместить его в сферу непосредственного влияния немцев, руководители ВЦИК одновременно готовили екатеринбургский совет к задержке поезда, в котором перевозили Царя. Будущие убийцы царской семьи исполняли лишь приказания председателя ВЦИК Свердлова – Царь был опасен для большевиков и в немецких руках. Тут каждый из принимавших то или иное участие в следствии вводит свой нюанс. Для Дитерихса это было вообще делом «изуверов-евреев советской власти» – последователей «религии зла», «религии дьявола по духу». Генерал-мистик настолько загипнотизирован своей idee fixe, что идейным главой большевиков и организатором системы советской власти делает не «дегенерата» Ленина, а Бронштейна-Троцкого. Но истинные вдохновители всех преступлений находятся в другом месте «мира» – там, очевидно, где заседают «сионские мудрецы». План этого таинственного центра с точностью исполняется послушными агентами главарей… Фантастическая концепция ген. Дитерихса не так уж чужда самому следователю Соколову – только он не одержим в такой степени навязчивой идеей о роли «революционного Израиля». Для Соколова центром всей интриги расследуемой им трагедии царской семьи все же являются немцы.