Русская традиция и русская революция (С.П.Пыхтин)


[ — Возврaщение pyсскoй иcтоpии (2011)I. Крacная нить pyсcкой иcтoрии. Пeрекличкa эпoх]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]

Русская история динамична и насыщена событиями. Россия не Китай, прошлая тысячелетняя «недвижность» которого стала общим местом историософских рассуждений. Россия в постоянном движении. Только так ей удалось превратиться из загнанной на северо-восточный край Европы Владимиро-Суздальской земли, данницы монголо-татар до конца XV века, в великую мировую державу, Российскую империю. Смысл русских революций поэтому ничего общего не имеет с тем, что происходило под тем же названием в Европе. В отличие от Европы, каждая революция в которой ниспровергала государственность, русские революции ее укрепляли и развивали. Если Европа совершала модернистские революции, то Россия – консервативные. В русском сознании для революций европейского типа принят иной термин – смута.
В русской истории, к сожалению, имели место не только консервативные революции, являвшиеся ответами на вызовы и угрозы времени, после чего Российское государство поднималась на гораздо более высокий уровень развития, но и революции модернистские. Первая из них произошла в начале XVII века. Ее назвали «Смутным временем», и народная память предала анафеме ее активных деятелей, вроде Лжедмитрия, бунтовщиков-булавинцев, тушинских воров, семибоярщины Московии, как ее пренебрежительно называли в Европе, тогдашних олигархов. Когда мы говорим о преодолении этой «смуты», то надо иметь в виду, что эту модернистскую революцию, подогреваемую папской курией, подавил сам русский народ. По собственному почину создав ополчение, изгнавшее польских интервентов и крамольников, к ним примкнувших, он восстановил в 1613 году монархическую традицию. Попытка модернистской революции, замышленная прозападным дворянством, произошла в 1825 году, но решительными мерами Николая I она, слава Богу, была подавлена в самом начале.
Происходившие в России в XX столетии революции, в результате которых с неизбежностью наступали смутные времена, также были по своей природе модернистскими. И если первую из них (ее принято связывать с событиями 1917 года) русскому народу удалось в основном преодолеть за последующие двадцать лет, и тем обеспечить России победу в Великой отечественной войне и превратить страну в мировую сверхдержаву, то вторая, ультралиберальная революция (пик ее пришелся на 1991 год), пока еще бушует на русских просторах, превращая все ценное и основательное, само русское будущее, в прах и тлен. Обе революции ХХ века, одну из которых принято датировать 1917 годом, вторую – 1991, вопреки их взаимному отчуждению, принципиальной несовместимости, имеют одну общую черту – отрицание Традиции, свойственной многовековой истории России.
Что значит следование традициям в жизни политического социума Московии, как ее пренебрежительно называли в Европе, прежде народа, а ныне нации? Верность традициям соединяет их будущее и их Прошлое через настоящее. Традиция придает жизни нации смысл. Следовательно, процесс преодоления традиции – это попытка нации сменить смысл своего существования в мире, смысл своего государственного бытия. Но чаще всего такой акт, именуемый революцией, оборачивается утратой национальной государственности, а вместе с государством прерывается и само национальное существование как таковое. Опыт нового времени показывает, что вне государственной формы, игнорируя государство или пренебрегая им, нация не может ни существовать, ни развиваться. Тем более такая закономерность проявляется в истории крупных, ведущих наций мира, к которым, безусловно, принадлежат и русские.
В отличие от многих мировых революций прошлого, прежде всего Английской и Французской, русским революциям XX столетия как раз свойственна именно такая тенденция. Они радикальны не только тем, что пронизывают все сферы человеческого существования, ниспровергая старый и воздвигая новый политический режим, экономический строй и государственный уклад. Они стремятся перевернуть само традиционное мировоззрение, духовный мир, который обеспечивает создание и сохранение национальной культуры.
А ведь человеческий мир, являясь частью всеобщего мира естественной природы, в свою очередь обусловлен им и не может не быть связан с нею множеством нерасторжимых нитей. И поскольку природа земли чрезвычайно разнообразна, изменчива и самобытна, то точно так же разнообразна, изменчива и самобытна природа людей, человеческих сообществ, в которых, с одной стороны, отражается и преломляется история развития природы, а с другой – она дополняется и обогащается их собственным развитием. Так сначала в человеческой истории появляются народы, обладающие самобытным образом жизни, а затем и нации с неповторимым национальным характером и собственным государством.
Народ и нация – явления одного порядка: это социумы. И все же отождествлять их нельзя. Если народ – устойчивая этно-социальная группа, возникшая в результате естественноисторического развития, сложившаяся на
основе племенного родства, общего языка и общности территории обитания, то нация – устойчивая этно-социальная, культурно-историческая и духовная общность, которая сложилась в процессе формирования современного государства и укоренения высокоразвитой экономики и культуры. Обычно нация формируется вокруг народа или группы родственных народов, несущих на себе основную нагрузку государственного строительства и создания единого хозяйственно-экономического и культурного мира. Ядром русской нации, которая находится в настоящее время в фазе становления, является русский народ, и она включает в свой состав многочисленные народы, тесно связанные с русской культурной, духовной, экономической и государственной традицией, а русским является народ, состоящий из великорусов, малороссов и белорусов, сообща сформировавших экономические, хозяйственные, общественные, культурные, духовные и государственные традиции России. Русская уникальность, отличающая ее от того, что, к примеру, имеет место в Европе, состоит в том, что ее история есть история ее государственности. Это подтверждает труд Н.М. Карамзина и мнение А.С. Пушкина. Само бытие России совершенно немыслимо вне, помимо или отдельно от полноценных государственных форм.
Отрицание, высмеивание, упразднение и уничтожение традиций в России поэтому, с одной стороны, обязательно посягают на ее государственные институты, а с другой, имеют своим объектом единственный системообразующий субстрат русской нации – русский народ. В самом деле, о какой России может идти речь, если будут утрачены традиции русской государственности, если русский народ забудет сам себя, если он потеряет собственную идентичность?
Никакая другая революция, известная современной истории, не отличалась таким радикализмом и нигилизмом, как русская революция начала XX века. Ее фундаментальной идеей было тотальное, безоговорочное отречение от традиций, от народности, от национальности, от государственности, даже от естественных особенностей природы – климата и почвы – свойственных России. Именно такая мысль превратилась в ее лозунг. Именно эта цель воодушевляла ее вождей. Именно эту задачу ставила перед собой ее интеллигенция. Слава Богу, программа, с которой социал-демократия овладела государственной властью в России, была нежизнеспособной. Ее осуществление, решительное на словах, пришлось столь же решительно опровергать на деле. Разумеется, не все, не всегда и не сразу.
Во всяком случае, оказалось отвергнутым, правда частично, мнимое право любого народа на самоопределение вплоть до отделения. Если в 1917 году с необыкновенной легкостью большевики без каких-либо видимых причин, в силу одной лишь партийной идеологии, отказались от суверенитета Российского государства над Финляндией, Карелией и Лапландией, имеющих общее официальное название Великого княжества финляндского, то уже в 1920 году они направили свои армии на захват Польши и Бухары. А когда исчезли какие-либо иллюзии в отношении возможности «мировой пролетарской революции», бывшей одной из краеугольных марксистских догм, в пропасть которой большевики были уже готовы бросить первую «завоеванную» ими
страну, то возникла объективная потребность в хозяйственном и культурном развитии России. При этом некоторые выводы «научного коммунизма» не противоречили традициям и особенностям русского государственного развития.
Что имеется в виду? Ну хотя бы «экспроприация земельной собственности» и «обращение земельной ренты на покрытие государственных расходов», о чем говорится в «Коммунистическом манифесте». Русская земля никогда в полной мере не являлась частной, а превращение земельных угодий поместий и крестьянских общин в собственность дворян и крестьян являлось главной причиной аграрных беспорядков, бунтов, восстаний, в конце концов – самой революции. Или «централизация транспорта в руках государства» и «общественное и бесплатное воспитание всех детей», о чем также указано в манифесте Маркса-Энгельса? А также ставка на крупное, централизованное производство, вообще на развитие производительных сил, на прогресс промышленности и науки? Все эти условия имели место в России имперской, традиционной, тем более они приобрели главенствующее значение в России «социалистической».
Что менее всего сохранилось в результате первой русской революции XX столетия от традиций, так это внутренний, духовный мир, система идеологический отношений, словом – политическая и художественная культура. Территориальная целостность государства была восстановлена, но понятие «Россия» оказалось упраздненным. На ее месте возник, хотя и виртуально, Советский Союз, состоящий сначала из шести, а затем из пятнадцати мнимых государств, так называемых республик. Государственное единство было обеспеченно, но вместо унитарного, неделимого государственного устройства, каким являлась Российская империя, власть создала, в угоду своим предубеждениям, искусственные государственные образования, до неузнаваемости перестроив внутренние отношения в стране. Все традиционно русское, включая русский народ, было предано официальному забвению, даже запрету, его сменило «советское»: советская власть, советская литература, советский человек, советский народ.
Но никакая революция, даже если ее отличает слепой фанатизм, не в состоянии отменить устойчивые, неизменные условия самой жизни, такие как природа и климат, способы осуществления первичной по времени появления формы производства – земледелия – и систему трудовых привычек, основанную на земледелии. Прибавим к этому исторический процесс, насчитывающий никак не меньше пятнадцати веков, и возвышающийся над ним грандиозный результат совокупных усилий сотни поколений, известны как русская культура и русская цивилизация. Как ни старались большевики вытравить из русского сознания русское содержание, им это плохо удалось. Противоречия, возникшие между субъективными идеологическими канонами и объективными потребностями, между иностранной теорией и отечественной практикой, между безжизненным словом и живым делом, между космополитизмом догмы и патриотизмом духа, между интернационализмом формы и национализмом содержания, были так или иначе разрешены в пользу объективной потребности, правда – только через 20 лет после Октябрьского
переворота. Последние залпы Первой русской революции XX века прозвучали не в октябре 1917, а в 1937 году.
Вряд ли кто-то может всерьез сомневаться в том, что дальнейшее развитие России, в том числе ее выдающаяся победа в Великой Отечественной войне, последующее восстановление разрушенного на оккупированных территориях, научно-техническая модернизация 60–70-х годов, прорыв в космос, ракетно-ядерная мощь, словом – превращение России в сверхдержаву было результатом соединения русских традиций и революционной энергии, которая всегда и везде имеет своим источником большие надежды, веру масс в реальную возможность жить лучше. О каких объективно обусловленных традициях, присущих России, идет речь?
В сфере хозяйственно-экономических отношений прежде всего надо отметить очевидное преимущество, которое оказывалось обычаем, законом и властью – производителю по сравнению с посредником; заводчику, фабриканту, мастеровому по сравнению с купцом, стряпчим или ростовщиком. В русской жизни деньги никогда не играли доминирующей роли в качестве источника развития, его стимулом служили власть и обычаи. Поэтому не кредит или долг был источником капиталовложений, как это имело место в Европе, и конечно же, в Новом Свете, а накопления, не банки, не ссудные конторы, а сберегательные кассы.
На протяжении 300 лет существования русской промышленности, начало которой положила революция Петра Великого, ее основой, если угодно стержнем, всегда были крупные и средние предприятия, по преимуществу казенные, а не мелкий частный бизнес, государственная монополия, а не частная конкуренция, экономические отношения, основанные на аренде имущества, принадлежащего государству, а не на изначальной приватности, порожденной денежными спекуляциями.
Наконец, налоги. Их система исходила из того очевидного факта, что русское самосознание, отдающее предпочтение прямым налогам перед косвенными, не видит ничего выдающегося в том, чтобы возводить в гражданскую добродетель уплату налогов. Вот почему налоги уплачивали преимущественно ассоциации, юридические лица, тот же крестьянский мир, а не индивиды, лица физические. Добавим, что логика подсказывает еще одну особенность русской налоговой системы перед западной: при этих условиях ее базой должны быть не доходы, источники и размеры которых на огромных русских пространствах ни один фиск не в состоянии обнаружить, а расходы, которые невозможно сохранить в тайне. Даже если очень стараться.
В сфере политических традиций, присущих России, следует указать на отсутствие в ее истории того, что в Европе именуют гражданским обществом, то есть системы самостоятельных институтов, отчужденных и противостоящих государственным институтам. Русское общество никогда не было и никогда не будет гражданским обществом, а русское государство – надстройкой или «ночным сторожем» при нем. Для этого у России нет главных условий, которые всегда имелись в наличии в Европе и на известном этапе в Северной Америке, – избытка денег и населения. Наоборот, Россия всегда испытывала дефицит в этих специфических ресурсах, являющихся основным материалом для
строительства гражданского общества. Вот почему русская традиция состоит не в противопоставлении государства и гражданского общества, а в их слиянии, не в противоречиях между городом и деревней, таковых в России никогда не было, а в их взаимном дополнении, не в эгоистическом индивидуализме, а в преимуществах, которые приобретают различные виды коллективизма.
В личной жизни род и семья, а не индивид; не обособленный труд на свой страх и риск, а артельность; общинная форма организации поселений и соборность в государственном устройстве и управлении, где неприемлема формальная демократия, в которой интерес 51 процента перевешивает и может пренебречь интересами 49 процентов.
Наконец, безусловный авторитаризм, а если необходимо – и диктатура верховной власти, соединенная с практически ничем не ограниченным или минимально ограниченным местным самоуправлением общин. Идеал не в сухом, формальном законничестве, не в судейских тяжбах, не в правах индивидов, а в справедливости, в принципиальном, искреннем отрицании лжи, в обязанностях.
Результатом этих особенностей в России явился специфический жизненный уклад, такие социально-экономические формы существования и духовно-нравственные основы, которые отдают предпочтение не уровню жизни, что предполагает распространение роскоши и удовольствий, а значит и массовой нищеты на противоположной стороне, зависимых от размера доходов, а качеству жизни, которое определяется величиной и направлением расходов, средствами и ресурсами, концентрируемыми государственной властью.
Все до сих пор известные во всемирной истории революции не отрицали традиций – они их развивали. Они не являлись орудиями варварского разрушения, их задача была – созидать, они не ввергали политически социумы в безумие междоусобиц, их миссия – быть локомотивами истории. Русские революции, которые историкам достаточно хорошо известны, мало чем отличались ото всех остальных. Революция Ивана Третьего, покончив с политической зависимостью Руси от татаро-монголов, возродила русскую государственную независимость, революция Ивана Четвертого, преодолев княжеский удельный сепаратизм, расширила пределы государства до Тихого океана, превратив Московию в Россию, революция Петра Первого дала ей возможность стать европейской державой и вернуть себе все прежде утраченное на Западе и Юге, революция начала XX века позволила, «вопреки очевидности», построить из европейской державы сверхдержаву.
Революция конца XX столетия, свершившаяся в России, – исключение. Вот уже почти двадцать лет она разрушает, ничего не созидая. Она не сплачивает нацию в общей борьбе, а создает бесконечные поводы для всевозможных внутринациональных конфликтов – то этнических, то территориальных, то имущественных, то религиозных, в которых погибло уже больше 10 миллионов нерожденных детей и преждевременно скончавшихся стариков (наши ужасные демографические потери). Она не раскрывает новые возможности для использования имеющихся в наличии производительных сил и интеллектуальных ресурсов, она, словно обезумевший Молох, обращает их в прах.
Что происходит? Почему историческая закономерность, предполагающая поступательные свойства революции, дала сбой, породила процесс, чреватый очевидной деградацией, разложением и распадом? Причины такой мутации, которой вряд ли есть аналог, следует искать не только вне русских пределов, они были выращены и в самой России. Прежде всего большие ожидания, господствовавшие в обществе в середине 80-х годов и давшие первоначальный толчок революционному движению, пробудили как социальные силы, готовые к творчеству, к положительному участию в строительстве новых отношений (как оказалось – достаточно безынициативные), так и силы, стремившиеся, и весьма активно, к одному лишь разрушению. Ожило и пришло в движение то, что было создано вопреки русским традициям: сепаратисты-чиновники, выпестованные властью в так называемых союзных и автономных республиках, этнические шовинисты, воспитанные советской школой и советским вузом, органически ненавидящие не только русское, но и «советское», наконец, расплодившийся во множестве «мыслящий пролетариат», у которого, как известно, «нет и не может быть отечества», но десятилетиями паразитирующий на стране, которую ненавидит.
Конечно, Советский Союз конца 80-х годов прошлого века принципиально отличался от исторической России, даже от той советской России, которая была победительницей во Второй мировой войне и которая вышла в космос. Проблема состояла не в «классическом» несоответствии между наличными, многократно умноженными на протяжении этого столетия «производительными силами» и обслуживающими их «производственными отношениями», не в противоречии, которое надлежало преодолеть. Не они привели систему к краху. Распад государственной власти, утрата социальной общности и их следствие – дезорганизация экономики и деградация культуры – произошли из-за того, что ведущая роль в новой русской революции досталась не интеллектуалам, а интеллигенции, хронически и неизлечимо больной ксенофилией – любовью к чужому. И если в предыдущую революционную эпоху события заставили руководящие силы страны говорить одно, а делать другое, клясться в верности мировой революции, а строить национальное государство, толковать о его скором отмирании, а на деле укреплять все его элементы, славословить марксизм, а на практике опровергать чуть ли не все его заповеди, то теперь слова не разошлись с делами. Фантомы, дремавшие в прежнем строе, химеры, содержавшиеся в его законодательстве, призраки, бродившие в его сознании, ожили и пришли в движение, словно нечисть из гоголевского «Вия».
В Первой русской революции Ленин-политик постоянно противоречил Ленину-публицисту, а Ленин-премьер чуть ли не ежедневно опровергал Ленина-революционера. Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть на практику революции и ее теорию, изложенную в «Государстве и революции». Вторая революция в России, наоборот, есть буквальное воплощение того, что проповедовали ее идеологи: Гавриил Попов в «Что делать», Александр Солженицын в «Как нам обустроить Россию», Андрей Сахаров в «Проекте конституции». Каждый из этих «властителей дум» по-своему был олицетворением «мыслящего пролетариата», презирающего Россию и ее
традиции, являясь кумиром антисоциальной группы, состоящей из людей, получивших образование, но не научившихся профессии. Преподаватель, захотевший стать политиком, беллетрист, претендующий на роль пророка, физик-теоретик, возжелавший стяжать славу законодателя. А на самом деле они демонстрировали хаос в мыслях, неизбежно порождающий хаос в поступках.
Однако генетические разрушители, прежде всего засевшие в электронных средствах информации, могут встретить в обществе должный и организованный отпор. Раболепное влечение к чужому может сменить в сознании большинства интерес к своему. Понятию «русский» легко возвратить его подлинное значение. В голове, сердце и душе русских по происхождению, крови или воспитанию может воскреснуть «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». Политику легкомысленного и высокомерного отрицания традиций высшие институты власти могут сменить на их настойчивое, последовательное и повсеместное утверждение. Россия способна к смене сложившихся в конце ХХ века тенденций, русские готовят эту смену, русские способны преодолеть смуту.
Нации давно пора раз и навсегда вылечить застарелую болезнь, которая называется «интеллигенцией». И тогда у революционного процесса, покончившего со смутой и бунтом без смысла, появится возможность возродить, восстановить, усилить и возвеличить Россию. Так что ошибочно, малодушно, даже преступно полагать, что все потеряно. Ничего не потеряно, если остается традиционное для русских желание сражаться с врагами Отечества, тем более что их не так уж и мало. Как утверждал Петрарка, «жизнь человеческая на земле не просто воинское служение, а бой».


[СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]