Политическое животное в ожидании брачного контракта

Дмитрий Рогозин – о патриотизме, национализме, КРО, президентских амбициях и о том, как едва не началась война России с НАТО

— Звонит сегодня журналистка и говорит: «А можно задать Дмитрию Олеговичу несколько вопросов о его возвращении в большую политику?» Я смеюсь: «А сейчас он где — в малой, что ли?» — Помощница Дмитрия Рогозина действительно заразительно смеется. «То, чем я занимаюсь, — это большая политика. А то, куда мне предлагают вернуться, — это пока не политика…» — соглашается и сам Рогозин. Тем не менее это и в самом деле едва ли не главная политическая интрига накануне парламентских выборов — вернется ли Дмитрий Рогозин в Россию и в каком качестве. Еще больше заинтриговала всех регистрация Минюстом Конгресса русских общин (КРО). Корреспондент «РР» провел с нашим постпредом при НАТО два дня, чтобы понять, чем же он занимался в последние годы в своей тихой Европе и не утратил ли политическую хватку.

Аэропорт Дюссельдорфа, представительский «мерседес», готовый в любую минуту сорваться в сторону Брюсселя…

— Сейчас поговорю с Сердюковым, и начнем, а то забросал меня министр эсэмэсками, пока летели… Толя, привет…

Неспешный, тягучий разговор — конференции, визиты, переговоры. «Я как раз вчера обсуждал это с Путиным…» — и не поймешь, естественно у него это выходит или специально ввернул как дополнительное подтверждение: он и в самом деле в центре большой политики, судьбы мира решаются здесь. Вернее, не здесь, а в 200 километрах к западу — в штаб-квартире НАТО, где он уже три с половиной года представляет интересы России.

Его назначение было неожиданным и скандальным. Рогозин долго пребывал в опале после разгрома его партии «Родина». Пока бездельничал, написал жесткую,

едкую книгу «Враг народа», в которой досталось и Путину, «заложнику системы власти, которую сам и выстроил — прогнившей, коррумпированной и неэффективной». Тем удивительнее было назначение.

— Я думаю, что он понимал мои возможности, — объясняет теперь Рогозин. — Такое предложение он не сделал бы какому-то идиоту, отморозку, которого надо было убрать куда подальше. Есть же масса возможностей куда-то убрать — от Краснокаменска до Улан-Батора. Меня же отправили работать при НАТО. В самый ответственный момент, когда в альянс готовы были вступить Украина, Грузия. О чем это говорит? О том, что, будучи государственным человеком, он прекрасно разбирается в людях.

 

Медведь на тонком поводке

В самолете я читал документы WikiLeaks, где упоминается ваша фамилия, и обратил внимание на удивительную смесь неприязни и уважения со стороны американских дипломатов. «Харизматичный и умный политик» и в то же время «союзник расистов, шовинистов и антисемитов», а рядом: «Может быть эффективным дипломатом и переговорщиком». Возникло ощущение, что работа постпредом при НАТО сказалась на вашей репутации в лучшую сторону. Как вам это удалось?

Работой. Спокойной работой, аргументированной позицией. Конечно, я видел, как они смотрели на меня в первый раз в январе 2008 года, когда я заходил на первое заседание совета Россия — НАТО. С нескрываемым любопытством, но одновременно и со страхом. Знаете, когда в сад выводят медведя, причем медведя на цепи, но цепь какая-то тонкая, ты гадаешь: порвется, нет? Я один раз такое испытал, когда с внуками пошел в цирк и там на арену стали выходить какие-то дикие животные, — я стал инстинктивно детишек к себе прижимать. Вот примерно так начали прижиматься друг к другу те, кто был в том зале. Я это просто кожей чувствовал.

И долго было такое отношение?

А меня почти сразу пустили по кругу дружбы, что называется. Сначала один посол пригласил на обед, потом второй, потом третий пригласил не только меня, но и еще парочку послов. Вот так они щупали, нюхали, пытались понять, что я за фрукт.

Потом было несколько сложных ситуаций с руководством НАТО, когда они были в шоке от моей публичной деятельности. Я ведь все время апеллировал к общественному мнению, часто рассказывал о том, с какими проблемами мы сталкиваемся, о пустозвонстве, о схоластике дискуссий.

И прошло какое-то время, пока им стало ясно, что я никогда не смешиваю официальную и публичную дипломатию. Есть вещи, которые говорятся сугубо конфиденциально и не разглашаются, а есть политические аргументы, которыми можно оперировать публично.

Я частенько пользовался этим приемом, особенно активно — в августе 2008 года, когда у нас было на несколько порядков меньше ресурсов, чем у западной пропаганды, пытавшейся продать свою версию событий в Южной Осетии. И именно благодаря жесткости нашего поведения, определенной изобретательности постпредства при НАТО удалось — по крайней мере в Европе — разоблачить очень многие антироссийские мифы, отбить наиболее гротескные нападки на нас.

При этом я никогда не ставил перед собой цель нанести ущерб репутации НАТО. Просто глупости надо называть глупостями, ошибки — ошибками.

Между тем в донесениях Госдепа США есть рассказ о том, как начальник одного из департаментов МИДа Владимир Воронков в разговоре с натовцами отзывался о вас иронично и признавал вашу склонность выходить за рамки инструкций Москвы.

Я не сотрудник МИДа, поэтому иногда выхожу за рамки инструкций. Особенно тогда, когда их нет. Вот, скажем, в августе 2008 года я инструкций от МИДа не видел. Вообще. Поэтому я сам себе был инструкцией. Об этом я докладывал президенту — что мало понимаю ситуацию, когда в такое тревожное время, находясь в НАТО, которое готово было вмешаться в события военным путем, я должен был действовать в режиме подводной лодки — оторванным от центра.

Неужели из МИДа тогда действительно не приходило никаких инструкций?

Никаких. Наоборот, я в тот момент послал несколько важных бумаг МИДу для аргументации нашей позиции, в том числе о международном праве ведения скоротечных локальных операций по защите соотечественников. Это был предмет моей докторской диссертации, поэтому я писал и давал МИДу не инструкции, конечно, а подсказки — как себя в этой ситуации вести. Потом президент меня за это поблагодарил.

Это я к тому, что есть ситуации, в которых я должен принимать решения самостоятельно, брать на себя ответственность. Кому-то это не нравилось, особенно в первое время, в том числе и в МИДе. Но потом жизнь показала, что так и надо себя вести.

И потом, я же четко руководствовался той установкой, которую Медведев давал на совещании послов. Он говорил, что послы — это не ретрансляторы информации: услышал, побежал, телеграфировал в Москву. Надо отражать эту информацию, отбивать атаку, быть самостоятельным, инициативным. Кстати, я первый из российских политиков завел твиттер, до президента еще, и превратил его в инструмент распространения информации и идеологической борьбы.

И сейчас на самом деле у меня отличные отношения с МИДом. Сергей Лавров, который, насколько мне известно, изначально был против моего назначения и напрямую об этом высказывался, потом мне лично в присутствии большого количества послов признался, что это была одна из немногих его ошибок в жизни. Я благодарен ему за это признание.

А тогда действительно была реальная угроза военного вмешательства НАТО в конфликт?

Да. И я подозреваю, что это были проделки не очень уравновешенного господина по фамилии Чейни (Дик Чейни, в августе 2008 г. — вице-президент США — «РР»). По крайней мере у нас есть данные, что он активно воздействовал со своего поста вице-президента на Пентагон с тем, чтобы под видом миротворческих сил были введены иностранные войска в Грузию. У меня по этому поводу были очень сложные оперативные разговоры на очень высоком уровне как с политическим так и с военным руководством альянса, и этого удалось избежать.

Говорят, однажды председатель совета послов при НАТО Пер Поульсен-Хансен воспитывал вас словами: «Теперь ты дипломат, парень» — якобы за то, что вы называли своих оппонентов «политическими карликами» и «новобранцами НАТО с тараканами русофобии в рюкзаках».

Политическими карликами я называл, по-моему, не дипломатов НАТО, а некоторых депутатов Совета Европы, причем очень давно. Но они достойны этого. И обратите внимание: когда я даю кому-то такие оценки, это значит, я закрываю для себя тему общения с этими людьми. Но я никогда не допускаю такой лексики в переговорах с моими коллегами, партнерами по НАТО. Всегда надо спорить с позиции парт­нера, но никогда не переходить на личности.

Конечно, и в Брюсселе я допускаю иногда жесткие высказывания. Например, когда в твиттере я опубликовал информацию, что нашим американским коллегам надо знать, что подбираться к берлоге медведя опасно, потому что он может вылезти и надрать охотникам задницу, я имел в виду, конечно, приближение военной инфраструктуры альянса к российским границам. Был большой скандал. «Нью-Йорк таймс» посвятила мне целую статью — как это так, что это за российский дипломат, который обещает надрать нам зад­ницу! Но я добился самого главного: они меня процитировали, они услышали и задумались.

***

В НАТО действительно следят за словами. Даже в местной столовой на стене объявление аршинными буквами с призывом не вести деловые разговоры во время еды. В здешних кулуарах рассказывают, что оно появилось после скандала с увольнением командующего силами НАТО в Афганистане Стэнли Маккристала — якобы именно здесь, где кебабами за демократичные 4,87 евро питаются даже заместители генсека альянса, журналисты из «Роллинг Стоунз» подслушали нелицеприятные для вашингтонского истеблишмента откровения генерала.

Штаб-квартира НАТО вообще с первого взгляда может разочаровать. Солидная на фотографиях, в действительности она больше напоминает студенческий кампус с одно-, двухэтажными обшарпанными зданиями и неубедительной охраной. «Телефоны со встроенными камерами у вас заберут», — предупреждает сопровождающий, но охрана спокойно отдает мне оба. Не заметили. На въезде только легкий шлагбаум. Российский офис тих и пуст, людей почти нет.

— Все официальные совещания мы проводим в основном помещении миссии, которая находится на территории посольства. А здесь все, знаете ли, шипит и трещит, — заговорщицки понижает голос Рогозин.

Российский офис расположен в четырехэтажном здании, где находятся представительства еще десятка государств. Но на одном этаже с нами только швейцарцы.

— Когда мы здесь появились, соседями были молдаване, украинцы, боснийцы. Но их сразу как корова языком слизала. Причем под самыми благовидными предлогами: нам, мол, здесь душно, солнце в глаза светит. Я так понимаю, что «солнце» — это был я, когда периодически прохаживался мимо их кабинетов и говорил: «Ну что, вступаете в НАТО, предатели?..»

Главное помещение российского представительства — огромный зал для пресс-конференций.

— Мы здесь кувалдами стены сносили. Было это 18 августа 2008 года. НАТО собрало внеочередное собрание министров иностранных дел здесь, в штаб-квартире. Именно тогда они приняли заявление о замораживании сотрудничества с Россией. Я заявил ответную пресс-конференцию — обычное дело. И тут вдруг выясняется, что у них якобы все залы заняты и пресс-конференция невозможна. Я тогда искренне рассмеялся: с кем угодно можно такие штучки проделывать, но только не со мной. Я ведь из той породы политиков, которые могут и с броневичка выступить. Ажиотаж был огромный, все хотели услышать мнение российского посла. Что мы сделали? Переломали перегородки в нашем офисе — получился большой холл, но было видно, что вся арматура выкорчевана, а штукатурочку вокруг мы оставили, чтобы было понятно, на какие жертвы пошла наша делегация, чтобы СМИ могли испить глоток правды… И когда я зашел в зал, чтобы сделать заявление, он был до отказа забит западной прессой.

 

Уважайте нашу паранойю!

Заместитель министра обороны Анатолий Антонов недавно признал, что переговоры о создании совместной европейской системы противоракетной обороны (ПРО) зашли в тупик. Якобы на предложение Дмитрия Медведева о создании общей ПРО с секторами ответственности России и НАТО американцы не реагируют. Одновременно Румыния в мае подтверждает, что на ее территории появятся элементы американской ПРО. Ваша миссия близка к провалу?

Переговоры застопорились, это правда. Они упираются в вопрос гарантий. Мы настаиваем на том, чтобы были даны юридические гарантии, что система ПРО в Европе не будет развернута против нашего ядерного стратегического потенциала. Причем гарантий не вербальных, не словоблудия какого-то, а основанного на критериях. То есть мы для начала хотим знать четыре вещи: где конкретно разместятся системы ПРО, каков радиус их действия, сколько их будет и возможности ракет-перехватчиков. Просто так похлопать нас по плечу, потрепать за щечку, сказать: «О, рашенс, все будет о’кей, это не против вас, а против плохих иранских парней» — ну, это просто знак неуважения.

Но, судя по всему, дела плохи, если замминистра иностранных дел Сергей Рябков грозит выходом из договора СНВ-3, в случае если позиция России не будет услышана.

Дело в том, что в самом соглашении СНВ-3 сказано о неразрывной связи между наступательными и оборонительными стратегическими вооружениями. То есть в случае, если какая-то сторона наращивает оборонительные вооружения, укрепляет свой щит, тогда теряет смысл сокращение наступательных вооружений, укорачивание меча. Поэтому мы не можем все время сокращать, сокращать, когда американцы все время повышают качество и количество ракет, которые способны перехватить наш стратегический потенциал. Эти вещи надо говорить прямо, не надо тушеваться — вот пределы нашей гибкости, а дальше мы не гнемся, дальше мы сломаемся. А если мы сломаемся, то сломается все.

Но позиция России в этом вопросе иногда походит на блеф. На слушаниях в Госдуме, где прозвучало заявление Рябкова, выступал и директор Института США и Канады Сергей Рогов, который сказал: скоро у России и так останется стратегических ракетоносителей меньше, чем записано в договоре СНВ-3. Так что глупо грозить выходом из договора.

Ну, все-таки Рябков — лицо уполномоченное, ответственное, обладающее возможностями читать секретные документы. А Рогов — уважаемый ученый, который пользуется только открытыми источниками. В этом разница. Один что-то знает, другой чего-то не знает.

Адекватна ли вообще шумиха вокруг этой темы, если учесть, что практически все эксперты уверены: создаваемая американцами система ПРО неэффективна, максимум, что она может, — перехватить одиночную баллистическую ракету, так что военной угрозы для России она не представляет. Да вы сами недавно заявили американцам: «Я не верю в вашу ПРО. Ее невозможно создать вообще». И что тогда кипятиться?

ПРО не существует самостоятельно, в некоем вакууме. Есть другие системы вооружения. ПРО — это часть чего-то более сложного, более важного. И наши военные видят, что по периметру России формируются новые военные институты. Системы ПРО создаются не только в Европе, но и на Дальнем Востоке, на Аляске. К нашим берегам подтягиваются корабли, обладающие возможностью ракетного перехвата, причем никто не будет фиксировать акватории этих кораблей. Нам говорят: это будут только южные моря. Мы говорим: ну хорошо, ну давайте зафиксируем, что эти корабли смогут находиться только в Средиземном и Красном морях — что вам делать в Северном Ледовитом океане или на Балтике? Давайте положим это на бумагу, распишемся. Не соглашаются.

Да, сейчас задел, созданный еще в СССР, позволяет нам многократно преодолевать любую ПРО. Но после 2018 года, когда будет реализована третья, а затем и четвертая фаза так называемого адаптивного подхода ПРО, у нас возникнут достаточно серьезные проблемы, в случае если американцы по-партнерски не дадут убедительные гарантии того, что эта система ни при каких условиях не будет развернута против нас. Если этого не произойдет, мы, безусловно, будем развивать свой военно-политический ответ, приложим для этого все усилия.

Какие?

Мы знаем какие. У нас есть и НИОКР необходимый, и деньги. Просто жалко их тратить, чертовски жалко. Но мы видим, что сталкиваемся с какой-то чрезвычайной твердолобостью наших американских коллег.

Почему нам новость с той же Румынией, которую вы упомянули, сильно не понравилась? Не потому, что сис­тема, развернутая в Румынии, может блокировать наши межконтинентальные баллистические ракеты, — ничего они не могут блокировать. Дело в другом: идет поэтапная реализация общего плана. То есть наши американские коллеги действуют по принципу «уж если я чего решил, то выпью обязательно». Мы пытаемся договориться, а у них полным ходом идет строительство.

Осталось только вступить в НАТО, чтобы не было у нас разногласий.

Знаете, в НАТО мы вступим тогда, когда бабушка станет дедушкой.

А каким тогда может быть идеальный вариант нашего сосуществования?

На мой сугубо личный взгляд, это альянс с Альянсом. Не вступление в него, но союзнические отношения. Грубо говоря, разделение ответственности за обеспечение мира в Европе. Это совместные операции, глубокий уровень обмена информацией по стратегическим вопросам, совместная ПРО в Европе.

И я в этом вопросе оптимист. НАТО стало очень большим. И в этом плане оно как «Единая Россия», настолько широкая, что с ней уже можно работать. Когда есть ядро, довольно жесткое, которое нацелено против тебя, работать сложно. А когда к тебе есть разные отношения, уже проще…

Почему проект совместной ПРО, который предложил Медведев, является таким важным? Не потому, что мы боимся каких-то ракет, летящих от плохих парней, а потому, что он укрепит доверие, которого сейчас между нами нет.

Я объясню, что имею в виду. Когда вы партнера уважаете, девушку любите например, вы ведь цените не только ее достоинства, но и недостатки. Вот вам нравятся блондинки, а она брюнетка. Это ж не значит, что надо взять ведро краски и ей на голову вылить.

Истинное партнерство — это уважение партнера с его достоинствами и недостатками, с его сильными сторонами характера и с его фобиями, даже с его паранойей. Мы считаем, что сегодня ракетная угроза для Европы — это чистая американская паранойя. А они говорят: а вы параноики в вопросе, что мы якобы угрожаем вам своей ПРО. Хорошо, получается, и мы параноики, и вы. Но давайте уважать друг друга с нашими паранойями, давайте мы будем участвовать в вашем проекте, хотя и считаем, что это паранойя, а вы, уважая нашу паранойю, дадите нам юридические гарантии, что ПРО нам не угрожает. Они говорят: «Интересная мысль…» И продолжают свое.

***

В самом НАТО к эксцентричному послу России, похоже, привыкли. Вот он презентует в штаб-квартире свою книгу «Ястребы мира» — адаптированную для западного читателя автобиографию. «Эта книга о том, в каком месте оказалась моя страна, мой народ, в котором я сам оказался и люди моего поколения», — говорит Рогозин в зал. Узнать, в каком же месте оказалась Россия, решили около десятка послов при НАТО, то есть каждый третий, и еще несколько десятков сотрудников рангом пониже. Каждый отдает за книгу 10 евро и встает в очередь за автографом. Шутки, смех. Ругаться будут потом — на заседаниях. А может, и не будут — если Дмитрий Рогозин неожиданно отбудет на родину, о чем тут ходят упорные слухи.

 

«Мы — герои гражданской войны, а они — шушера болотная»

Не заскучали вы в Брюсселе, когда в России столько всего интересного происходит?

Если бы я занимался какой-нибудь международной организацией труда или здравоохранением, я бы наверняка стал коллекционировать тараканов или запил горькую. А в НАТО совсем не скучно. Там масса интереснейших противоречий, возможности участвовать в их решении. Поэтому, когда у меня спрашивают, когда вы вернетесь в политику, мне смешно. Потому что то, куда мне предлагают вернуться, — это пока не политика, а то, чем я занимаюсь, — это большая политика. Что касается России, то я, конечно, вернусь. Когда — этот вопрос обсуждается. Обсуждается мной самим с собой и будет обсужден мною с политическим руководством страны, которое направило меня на эту работу.

Желает ли кто-то в России видеть меня в качестве фигуры, скажем так, усиливающей определенный партийный сигнал? Да. И самые разные силы. Ну, может, кроме ЛДПР. Хотя не исключаю, что Владимир Вольфович в силу своего естественного старения тоже когда-нибудь об этом подумает. Поэтому я, безусловно, вернусь. Но скоропалительных решений принимать не буду.

Сейчас появилась большая спекуляция, связанная с Конгрессом русских общин. Я когда услышал, что нас зарегистрировали в тот же день, когда Путин выступил с идеей народного фронта, понял: сейчас начнется. Но это абсолютная случайность. Мы подали документы еще в начале февраля. Я был уверен, что нас зарегистрируют. Организация — старейший проект в патриотическом движении. Но она никогда не была спекулятивной, экстремистской. Занималась проблемой соотечественников. Поэтому я рад реинкарнации конгресса. И думаю, что он, в случае если какая-то политическая партия предложит ему контракт…

Контракт?

Да. А по-другому я не вижу возможности для сотрудничества. Как брачный контракт: партия берет на себя реализацию целей и задач, а КРО берет на себя поддержку этой партии. Возможно, это будет поддержка двух партий сразу. Здесь должен присутствовать очень жесткий расчет. Ни с кем по любви брататься я смысла не вижу.

Выбор партнера для брачного контракта у вас небольшой.

Конечно. Поэтому максимальный прагматизм.

Не скучаете по старым временам, когда выбор был побольше, партийная жизнь поживее?

Да о чем мне жалеть? Коли это случилось, значит, на то были какие-то веские причины. Объяснять, что это злой дядя выключил рубильник, смешно. Значит, общество было не готово, значит, не смогло побороться за свои права — сами виноваты. Вернутся ли времена большего демократизма, большей политической конкуренции? Однозначно. И думаю, что достаточно скоро. Поэтому не жалею. Но как политическое животное с тонкой, чувствительной кожей думаю, что те же думские выборы будут намного интереснее, чем мы предполагаем. У меня на этот счет есть и ощущения, и информация.

В общем, я нахожусь в гуще российских событий, я слежу за всем. Есть определенная сеть людей, которые меня поддерживают и готовы были бы немедленно влиться в активную общественно-политическую деятельность. Но пока — вот сегодня, в среду, 18-го числа — я не вижу для этого оснований. Может, 19-го числа они появятся.

Надо сказать, что условия у КРО едва ли не тепличные. Очевидно, что существует большой общественный запрос на появление легальной националистической силы. И сейчас в лице КРО появляется единственная такая легальная сила — после запрета всех других крайне правых организаций вроде Славянского союза или ДПНИ.

Мы не они. Они — погромные организации, а мы — интеллигентная.

Но факт остается фактом: кроме КРО на этом фланге нет никого, и политические партии вынуждены бороться за ваше внимание…

Так это хорошо, что политические организации проявляют огромный интерес к работе с патриотическим электоратом и с определенным носителем этой идеологии. Вопрос только в том, насколько искренне их желание сотрудничать или они хотят КРО просто в компанию записать под 17-м номером, до кучи, для коллекции. Это не получится. Надо понимать, что КРО — это не одна из сотен организаций, это организация, которая принесет победу на выборах тому, кто заключит с ней соглашение.  

А не тревожит вас возможность заработать имидж очередного кремлевского проекта? Я уже встречал определение «фиктивный националист» применительно к политику Рогозину.

Честно скажу: мне вообще глубоко по барабану, что там про меня говорят. Между моим поколением, национал-патрио­тами, и теми, кого сейчас принято называть националистами, — огромная пропасть. Мы формировались как личности и входили в политику в период распада большого государства, когда была куча полей брани в прямом смысле слова. Была война в Приднестровье, где я был добровольцем, были Босния, Чечня. Я же это все прошел. Это зарубки на моем политическом стволе.

А те, кто называет себя сегодня молодыми националистами, — у них какая жизненная история? Они могут сказать, сколько раз подрались или сколько раз они вышли с прокламациями на какой-то дурацкий митинг, который уже никто не помнит. Поэтому они могут что угодно про нас говорить, но мы — герои гражданской войны, а они — шушера болотная, спекулирующая на тех словах, значение которых не понимает.

Вряд ли они трогают ваше славное прошлое — скорее конформистское, как им кажется, настоящее. В их понимании вы конформист, а у них настоящая борьба.

Да это не борьба! У них просто много свободного времени, вот они и изображают какую-то борьбу. Потому — неинтересно. За что они борются и чего добились? Мы же были всегда прагматиками. Мы рисковали, но мы и искали всегда союзы, которые могли нас усилить. Мы и сейчас будем искать союзы, которые сделают нас более сильными и позволят добиться того, что является для нас выстраданной идеей.

Я помню этих хлопцев. Когда была первая война в Чечне, кто-то стал на митинге выступать и кричать: да мы там всех порвем! Я ему просто предложил записаться в батальон Ермолова — была такая инициатива. Так вот, из нескольких тысяч горлопанов записались человек двести. Вот и судите, сколько там серьезных людей. А все остальные — просто ребята, которые не заняты серьезным делом.

Каким тогда должно быть реальное содержание деятельности таких групп, кроме драк на Манежной? Вот у вас, говорите, была Чечня, а у них?

А сейчас надо идти служить в армию, в силовые структуры. Тот, кто чувствует себя патриотом своей страны, в это непростое время должен быть в системе, охраняющей основы государственной власти, вернее, государства как такового. Власть меняется, разные люди приходят, а Россия остается.

Служить в армии — это не политическая платформа.

Я имею в виду служить не год, конечно. Хотя они и от этого года косят. Я имею в виду пойти офицером в спецназ, в ВДВ, выучить языки, при этом быть сильным, Родину любить и защищать.

Но они хотят участвовать в большой политике напрямую.

А в большой политике у них никто не отнимает права голоса. Или пусть идут в такие организации, как КРО, и попытаются сделать что-то полезное. А ходить орать… Проблема в том, что я не знаю, сколько ребят с Манежной площади в случае опасности для страны готовы взять в руки оружие.

А нынешнее радикальное националистическое движение можно «цивилизовать», встроить в легальный политический процесс?

Кого-то нет. Но работать с этой публикой крайне важно. И я это делаю, несмотря на все те слова, что сейчас сказал. Я пытаюсь обучать их, объяснять азбучные истины и набирать из них актив. Такой актив в рамках КРО у нас есть — они приходили из разных организаций: кто-то из «Наших», кто-то из левых, из славянских союзов. С каждым из них проводилась профессиональная работа, чтобы придурков, по крайней мере явных, там не было.

И если КРО сыграет свою роль в очищении патриотизма от разного рода шелухи, которая была налеплена и дейст­виями самих националов, и провокациями, то это принесет России пользу.

 

«Я уже не на краю, я где-то в середине»

Когда Путин пришел к власти, вы сказали: «Этот парень оставит КРО без работы». Почему получилось наоборот?

Я что имел в виду: когда Путин появился и начал говорить, мы поняли, что мы не одиноки — оказывается, есть люди в государственной власти, которые говорят то же, что и мы, и, может быть, думают то же, что и мы.

Я о Путине высокого мнения, и что бы кто из патриотов ни говорил, я им всегда отвечаю: знаете что, у меня личное отношение, поэтому я это не обсуждаю. У нас действительно есть сходство в идеологии. И потом, я всегда считал, что он необыкновенный человек, выдающийся. Да, я ему прямо говорил, если мне что-то не нравилось, и занимал позицию, которая вызывала раздражение. Но, по сути дела, Путин для меня как президент всегда был авторитетом, главным авторитетом.

Но, повторюсь, повестка дня КРО осталась. Если брать по конкретным пунктам, то, допустим, программа переселения соотечественников принята, но провалена.

Правильно. Но проблема в чем? В том, что Путин поднимает вопрос, а люди, которые начинают реализовывать, — они, эти люди, неправильные, им эти проблемы по барабану, неинтересны. Когда в свое время у меня спрашивали, являетесь ли вы оппозицией, я говорил, что нет, я не оппозиция, я альтернатива. Я всегда говорил президенту: дайте мне это сделать, я сделаю нормально. И несколько раз доказывал, что так и есть. И поэтому у меня никогда не было идеологических разногласий с Владимиром Владимировичем, а были серьезные разногласия по поводу кадровой политики.

Но вам-то как раз в плюс, что повестка дня КРО актуальна.

Я больше скажу: когда три с половиной года назад я уехал из России, там были одни настроения. Сейчас я возвращаюсь, и мне кажется, что я просто космополит какой-то, либерал недобитый. То есть люди даже из политического истеблишмента, бизнес-элита, сильно поправели, крайне поправели, я бы даже сказал. Мои взгляды сейчас не просто рубеж, край — они где-то в середине, может, даже недостаточно радикальные.

У вас есть этому объяснение?

Отсутствие решения каких-то национальных вопросов вызывает у людей озлобление. Отсюда эти предложения: давайте этих отделим, этих выселим. Это не решение проб­лемы. Но если совсем честно, пока я не могу сообразить, что происходит. Мне надо проанализировать, подольше побыть в Москве, понять тенденцию. Даже отношение ко мне моих друзей изменилось: «Да ты ничего не понимаешь, ты там в Бельгии вообще зажрался, у нас тут такая ситуация, а ты там сидишь…» Наверное, зажрался. Но как зажрался, так и в обратную сторону в себя приду.

Недавно услышал фразу, что президентские амбиции у нас в стране, кроме двух человек, может иметь только сумасшедший. Скажите, вы в таком случае насколько сумасшедший?

Я знаю, что такое… нет, я, конечно, не знаю, но могу представить себе, что такое работа главы государства. Особенно такого, как Россия. Это на самом деле сумасшедшая работа, сложная, без выходных, без отдыха, ночью тебе снятся какие-то государственные кошмары… То есть те, кто думает, что власть, а особенно высшая власть, — синекура, это люди, которые страдают леностью ума. Поэтому амбиции высшего порядка есть у любого человека, который занимается политикой, так же как у любого солдата должны быть амбиции стать генералом. Но это примерно как в том анекдоте: может ли сын генерала стать маршалом? Ответ отрицательный, потому что у маршала тоже есть сын. Поэтому я скажу так: надо лелеять благородную мечту, но при этом быть адекватным по отношению к себе и своим возможностям. Адекватность и мечта должны всегда сочетаться. 

Виктор Дятликович

Оставьте комментарий