Русская птица-тройка: Вера, Нация, Родина.
Пессимизм и оптимизм
Освальд Шпенглер, как и многие другие европейские мыслители, готовы поддержать идею о том, что Россия и Европа – сущности несовместимые.
Шпенглер писал: «Слово “Европа” следовало бы вычеркнуть из истории. Не существует никакого “европейца” как исторического типа. Глупо в случае эллинов говорить о “европейской древности” (значит, Гомер, Гераклит, Пифагор были “азиатами”) и об их “миссии” культурного сближения с Азии и Европы. Это слова, заимствованные из поверхностной интерпретации географической карты и никак не соответствующие действительности. Одно только слово “Европа” с возникшим под его влиянием комплексом представлений связало в нашем историческом сознании Россию с Западом в некое ничем не оправданное единство. Здесь, в культуре воспитанных на книгах читателей, голая абстракция привела к чудовищным фактическим последствиям. Олицетворенные в Петре Великом, они на целые столетия извратили историческую тенденцию примитивной народной массы, хотя русский инстинкт с враждебностью, воплощенной в Толстом, Аксакове и Достоевской, очень верно и глубоко отмежевывает “Европу” от “матушки России”. Восток и запад суть понятия, исполненные подлинного исторического содержания. “Европа” — пустой звук».
Этот скептический пассаж вполне соотносится с общим принципом его философии: культуры не только несовместимы, но и не способны проникать одна в другую, не могут быть взаимно понятными. Отсюда – не только скептицизм в отношении собственной культуры, но и попытка возвысить ее над другими.
Европейская мысль тщится быть общемировой. И она навязывает такое видение другим народам: Запад растекается по всему мировому пространству. «Но в действительности здесь говорит не обузданное никаким скепсисом тщеславие западноевропейского человека, в уме которого развертывается фантом «всемирная история», — пишет Шпенглер. «Этому тщеславию и обязаны мы с давних пор вошедшим в привычку чудовищным оптическим обманом, силою которого история тысячелетий, скажем китайская и египетская, сморщивается на расстоянии до эпизодических случаев… нам кажется, что темп ранней индийской, вавилонской, египетской истории и в самом деле был медленнее, чем темп нашего недавнего прошлого».
Этот эффект прослеживается в европейской историософии, которая свое собственное бытие выделяет как равное тысячелетним цивилизациям! «Новое Время» уравнивается по мощности с «Древним миром», который вмещается в себя десятки таких «времен». Можно сказать, что Европа меряет свои заслуги перед человечеством и выдвигает претензии на мировое господство (или лидерство, что одно и то же) лишь на основании размеров книжных стеллажей, забитых литературой, которая устаревает через пару лет после выхода из печати и интересна только легковесной досужей публике все более праздных европейских городов.
Шпенглер не мог увидеть связующих нитей Европейской цивилизации, слабо себе представляя, что есть Россия для Европы. Он увлекся случайно подхваченной мыслью о том, что Россия далеко отстоит от Европы. Собственно, это модное убеждение образованных слоев Запада отторгало Россию с момента образования этих слоев.
Шпенглер полагал, что по историческому времени русские отстают от европейских наций. А потому у русской культуры впереди значительное будущее. И русский народ – не народ в смысле европейских наций. Из русского народа родятся новые народы – подобно тому, как во времена Каролингов были порождены германские народы. При этом русская культура лишь внешне напоминает европейскую (восприятие европейских форм было предпринято Петром и продолжено большевиками), а стержневой проблемой для русских всегда оставался религиозный вопрос. Шпенглер полагал, что в России должна возникнуть новая версия христианства, предвестие которого угадывалось в творчестве Федора Достоевского.
Превратные представления Шпенглера опровергнуты не только всем ХХ веком, но и стратегической ошибкой Германии, в которой Шпенглеровский взгляд на русских привел к решению, что русских можно завоевать: простор порождает в них безволие, страсть к бесцельной смене места жительства, бесцельность деятельности, слабое чувство родины. Все оказалось совершенно иначе. В русской душе, безусловно, есть страсть к перемене мест, к странничеству. Но есть и противоположное: любовь к родному очагу, невиданное упорство и терпеливость, которых не знает Европа. Шпенглер, как и многие западные интеллектуалы, как-то позабывал русские победные парады в Берлине и Париже, а ранее – отвоевание Крыма и Кавказа и колонизацию Сибири и Дальнего Востока. Весь русский XIX век – величайший взлет Империи — как будто полностью выпал из внимания Европы.
Цивилизованная Европа относилась к России как к зоне свободной охоты, как к инородной колонии. Поэтому наполеоновские солдаты устраивали в соборах московского Кремля винные пиршества и использовали фрагменты иконостаса как лавки. Примерно так же вели себя гитлеровские солдаты. С варварами можно быть варварами – такая установка шла от образованных слоев и отразилась в немецкой философии. Если Шпенглер говорил о непреодолимой дистанции и будущем России как новой (то есть, иной) великой культуры, то Маркс – о том, что русские как реакционный народ должны быть уничтожены. В этом смысле нечто общее между немецкой философией и марксизмом все же надо признать.
Во многом ошибка Шпенглера относительно России связана с традиционно слабым знанием немцев о своем великом восточном соседе. Так, Шпенглер относил русских к «цветным народам», перечисляя население России наряду с населением Японии и Индии, а также вместе с Польшей и народами Балканского полуострова. (Собственно «белыми» оказываются у Шпенглера разве что немцы, англичане и французы.) Подобную ошибку вложили в свою пропаганду нацисты, убеждая своих солдат, что в России они столкнутся в основном с азиатами – представителями низшей расы.
Сам Шпенглер не предлагал завоевания России военным путем. Он думал, что русские как «рожденная для рабства раса» с удовольствием встретят немецкий патронаж – руководство предприятиями и организации торговли в России. Исходной посылкой для такого асимметричного симбиоза Шпенглер полагал нерусский характер индустриализма, а также отвращение к торговле. Все это, безусловно, не имело ничего общего с действительностью и отражало лишь один из аспектов русского самосознания. В нем Шпенглер увидел только одну сторону, но другая – склонная и к индустрии, и к науке, и к торговле, и к господству – осталась для него неясной.
Идея Третьего Рейха (Третьего Царства) или Тысячелетнего Рейха – это не выдумка нацистов. Это последовательное разворачивание цивилизационного самосознания Запада, который «по эту сторону Средних веков» начал создавать нечто окончательное – конец истории и одновременно ее кульминационный период. Различные философские и политические концепции предлагали себя в качестве конечных. Объединяло их лишь одно – неприятие других цивилизаций, чья миссия в мировой драме ограничивалась лишь участием в прологе истории или подсобной ролью на посылках у Запада.
В европейской интеллектуальной культуре со времен Просвещения стало модным и общепринятым прилагать к тысячелетиям «в качестве абсолютного масштаба господство разума, гуманность, счастье большинства, хозяйственную эволюцию, просвещение, свободу народов, покорение природы, мир во всем мире и тому подобную всячину, при этом доказывается, что сами тысячелетия не сумели понять или достичь единственно нужного, и не учитывается, что на деле они стремились к чему-то другому, нежели мы».
По сути дела все прочие цивилизации, помимо Запада, определяются как бессмысленные, как блуждание человечества в потемках, из которых их через ужасные революции и мировые войны вывели к свету разума.
Не все, конечно, на Западе и в России пребывают в таком прелестном состоянии. Многие понимают, что Запад зашел в тупик как и рухнувший Советский Союз. Грядущую катастрофу ждут даже те, кто не покладая рук работает, чтобы ее избежать. И она непременно разразится. Она уже на подходе. Вместе с новым пониманием мира и истории, которое будет единственно возможным для выживания европейской цивилизации и сохранения исторических наций Европы. Исторический оптимизм середины ХХ века сменился историческим пессимизмом. Разворачивается финальная часть современности, которая была предсказана Шпенглером к 2000 году. Культура пала, а механизм бюрократической машины без культуры изнашивается стремительно и должен рассыпаться в течение столетия. Многие финальные формы управления ведущими государствами уже присутствуют в жизни, но не признаются за реальность. Запад (в том числе и обосновавшийся в России) предпочитает вместо понимания жизни шелест страниц законодательных сборников и рассылку приказов и указаний, которые уже некому выполнять.
Шпенглеровский исторический оптимизм возвышается над современностью. Мыслитель видит: всюду в мировой истории органическая жизнь, которая меняет своеобразные формы, уступающие место одна другой. «Вместо безрадостной картины линеарной всемирной истории, поддерживать которую можно лишь закрывая глаза на подавляющую группу фактов, я вижу настоящий спектакль множества мощных культур, с первозданной силой расцветающих из лона материнского ландшафта, к которому каждая из них строго привязана всем ходом своего существования, чеканящая каждая на своем материале – человечестве – собственную форму и имеющая каждая собственную идею, собственные страсти, собственную жизнь, воления, чувствования, собственную смерть». Поэтому нет и не может быть никакого стареющего человечества.
Шпенглеровский пессимизм предполагает, что человечество произрастает как ботанический сад: одни растения погибают, другие входят в рост. Тысячелетний дуб уже не собирается расти, его ожидает только медленная смерть. Этот образец «органического мышления», действительно не оставляет никаких шансов для Европы, если только не считать, что за садом можно ухаживать. И тогда сроки цветения и плодоношения европейской культуры могут быть существенно увеличены. А тысячелетний дуб и не подумает гнить, намереваясь простоять еще тысячу лет.
И даже если Шпенглер толком не обратил внимания на русскую цивилизацию, то все же он допустил ее существование отдельно от соображений европейских мыслителей. В противоположность Гегелю, которому славяне мешали считать свои концепции завершенными, и потому он решительно отверг реальность славян. Как потом решительно требовал их добровольной кончины Маркс. Как теперь хотят слепить из русских чахлых европейцев, позволивших себе считать Европу старой и увядающей.
Можно сказать, что Шпенглер неплохо понял только сущность большевизма как европейского вируса в русском обществе и сущность русской революции как многосложного процесса: «В России в 1917 году обе революции, белая и цветная, разразились одновременною. Одна мелкая городская революция рабочего социализма с западной верой в партию и программу, революция литераторов, академических пролетариев и нигилистических подстрекателей типа Бакунина в единстве с дрожжами больших городов, насквозь риторическая и литературная, она покончила с петровским обществом большей частью западного происхождения и поставила на сцену буйный культ “рабочего”. Машинная техника, которая так чужда и ненавистна русской душе, стала вдруг божеством и смыслом жизни. Однако снизу медленно, жестоко, безмолвно, ориентируясь на будущее, началась другая революция – мужика, деревни, собственно азиатского большевизма. Ее первым выражением был вечный голод крестьян на землю, который тянул солдат с фронта, для того чтобы участвовать в разделе земли. Рабочий социализм очень скоро распознал эту опасность… Он отнял у крестьян собственность, ввел фактически крепостное право и кабальные работы, отмененные в 1862 году Александром II, и установил в сельском хозяйстве злобное и бюрократическое управление – всякий социализм, который идет от теории к практике, превращается скоро в бюрократию, — поэтому поля сегодня заросли, былое поголовье скота растеклось на части, и голод азиатского стиля стал постоянным явлением, которое может перенести только слабовольная, рожденная для рабства раса».
Страх Европы перед нарастающей военной мощью большевиков и революционным движением у себя дома отразился у Шпенглера в оценках России как центра организации «цветных народов» против европейской культуры и организатора революций. В целом такую оценку нельзя признать справедливой, но политика большевиков определена совершенно верно. Марксистская догма, помноженная на интеллигентский нигилизм и беспочвенный романтизм, требовала содействия брожениям масс в межвоенный период как в Европе, так и в колониях. Большевицкая Москва выступала на мировой арене как интернациональный центр, дестабилизирующий целые континенты. Именно поэтому европейские политики с облегчением встретили победу Сталина над оппозицией. Казалось, что Сталин интересуется сугубо внутренними делами, сохранив от интернационализма только фасад. В действительности это было явление цезаристской политики, которая вовсе не прекратила тенденцию становления сверхдержав и борьбы между ними за статус единственной мировой империи.
Ошибка Шпенглера в оценке русский оказывается типичной не только для западных интеллектуалов, но и для современных российских «образованцев». Они говорят о «врожденном интернационализме» русских, а присутствие на территории Российской Федерации 17% этнических меньшинств представляют как однозначное свидетельство о невозможности построения национального государства. Получается, что РФ не может быть ни империей, ни национальным государством. Чем же она станет? У РФ остается роль глухой провинции, неуклюже имитирующей мировую империю вместе с локальным интернационализмом, требующим подавления всего русского и открытых дверей для мигрантов всех цветов и оттенков. При этом «отставшим» по историческому времени от русских народам, образовавшим титульные республики из осколков СССР, а также внутри России, передается право на формирование своих национальных государств, где дискриминация русских считается делом естественным.
Пропаганда подобного представления о судьбе России и месте в ней русских, серьезным образом подорвала русское политическое самосознание. Но в последние годы взрывной рост русского национализма обещает прорвать плотину, выставленную чужеродными либеральными правителями, и восстановить Россию как русское национальное государство, а в дальнейшем – с последовательным присоединением отторгнутых в 1991 году территорий – и как национальную империю.
Для Шпенглера русские просто чужды категориям западного мышления. Для Гегеля они не должны существовать, поскольку не укладываются в его схему, положенную как всеобщая для человечества. Гегель считает свои выводы абсолютными. Шпенглер смеется над самоуверенностью западных мудрецов и показывает, что эти выводы годятся только для их собственной культуры, что они заведомо могут иметь только относительную ценность и достоверность.
Вот только в понимании Шпенглера никакой диалог культур невозможен, понимание между культурами принципиальной невозможно. И только это является для него основанием говорить об относительности любой философской системы. Собственно, здесь Шпенглер впадает в механицизм, от которого отрекается на все лады. Его система также становится мертвенно-абсолютной: между культурами нет ничего общего, понимание невозможно. В действительности, этот жесткий вывод постоянно опровергается: оказывается, что понимание «до конца невозможно». То есть, сохранятся таинство одной культуры по отношению к другой. И это верно: тогда они принципиально не сводимы в нечто единой и общее. Диалог возможен, понимание возможно, но только в определенных пределах.
Настоящая Европа
Современность характеризуется общепланитарным процессом, осознанным преимущественно в аспекте глобализации – всеобщей зависимости и взаимного проникновения крупных экономик и подчинение их не столько национальным интересам, сколько интересам глобальной конкуренции становящихся структур мировой олигархии. Другой, менее заметной, стороной этого процесса является кризис Европейской цивилизации, сулящий в перспективе исчезновение европейского человека и прекращение европейской истории как таковой. Традиционные ценности европейской цивилизации, включая концепцию суверенитета нации, в последние полвека подверглись дискредитации.
В каком-то смысле Европа пошла по тому же пути, которая превратила Российскую Империю с ведущей ролью русских как самого цивилизованного народа имперского пространства в СССР, где все русское противопоставлялось «советскому» — некоему новому идентификационному комплексу, не имеющему ничего общего с исторической традицией. Европе навязывается подобная же псевдоимперская модель, в которой культурные основы традиционных европейских наций теряют широкое распространение и ограничиваются стенами музеев и рамками рафинированных маргинальных сообществ интеллектуалов и эстетов.
Доминирующей линией в культурном строительстве оказывается американизм, приобретающий все более прочную опору как в политике, так и в экономике. Евробюрократия, оторванная от национальных корней и формируемая вне демократических процедур, не имеет собственной самости и заимствует ее у США, повторяя в ухудшенном варианте американские политтехнологи.
Происходит та же трансформация, которая имеет свой аналог в истории СССР. Советский Союз, приняв культурные и материальные богатства от Российской Империи, не только не смог ими распорядиться, но и превратил страну из европейской в «никакую» — по своему культурному и политическому стилю не имеющую никакой предыстории. Примерно то же грозит европейским нациям, волей глобализированной бюрократии уже ввергнутых в новый «интернационал» Евросоюза, политический стиль которого также не имеет опоры в Традицию. Многими прорисовавшимися аспектами грядущего Евросоюз обещает повторить судьбу СССР. Трагичная судьба русского народа, превращенного в дискриминируемое большинство во всем постсоветском пространстве, угрожает «старым» европейским нациям. Как и для русских, для них готовится превращение в национальные меньшинства, размываемые мощными потоками мигрантов.
Европейская история постоянно ставила перед Россией вопрос: что есть она по отношению к Западу? что есть Европа для России? Продолжение соответствующего дискурса упирается в проблему: Европа уже не та, и Россия уже не та. «Вхождение в Европу» не было задачей для России со времен Петра Великого. Россия себя от Европы не отделяла. Лицом имперской России был Санкт-Петербург – город, с русским своеобразием чисто европейским стилем; культурной вершиной – Пушкин, Достоевский и Толстой, принятые Европой как бесспорно общее с Россией достояние.
Чтобы дискурс о России и Европе не опошлялся соображениями, связанными с поставками энергоносителей, и проблемами гарантий инвестиций, русским, как и всем европейцам надо понять, что есть Европа, где она теперь размещена в социальном и географическом пространстве? Что такое настоящая, истинная Европа? Есть ли в Европе что-то более привлекательное, чем американизированный стиль жизни, чем супермаркет и свободная (в том числе и от нравственности) журналистика? Если не задаваться такими вопросами, то проблема снимается. Россия от Европы неотделима, а вся ее особенность – только в пропорции дележа выгод от производственной деятельности между олигархией и основной массой населения. При беглом взгляде европейцы уже поделились на «общечеловеков» с приличным достатком, асоциальные «низы» и ничтожные группы национально мыслящих интеллектуалов. В России это разделение лишь подчеркивается чудовищной наглостью олигархии, в основном состоящей из нерусских людей.
Увидеть настоящую Европу мешает убеждение о том, что история уже закончилась: социумы неподвижны, межгосударственные границы закреплены и все менее существенны. Миф о конце истории тиражируется средствами массовой информации с невероятной настойчивостью, следуя «бюргерскому» заказу на иллюзию безопасности. В действительности мир подвижен и обещает стать подвижным, как никогда. Крайняя точка зрения — возможность краха Запада как исторического явления (Бьюкенен, а в начале ХХ века — Шпенглер) — не может расцениваться как уж слишком экстравагантная гипотеза. Европейское человечество переживало крах Античности и крах Средневековья. Нечто подобное ожидает нас в будущем, которое может нагрянуть внезапно. В хаотизированном социальном и культурном пространстве, в грядущем хаосе необходимо зафиксировать взгляд на том, что же есть Европа на самом деле, что есть истинная Европа? Только тогда у Европейского человечества будет шанс воспроизвести себя в новую эпоху.
В рамках отношения к политике как к игре, она остается «искусством возможного». «Возможное» в данном случае неизбежно превращается в поток имитаций, мотивирующим избирательное поведение, которое в свою очередь становится своеобразным ритуалом, оторванным от реальных социальных процессов и задач государственного управления. Напротив, восприятие политики, как Проекта, выстраивает деятельность политических субъектов как «искусство невозможного».
Если конструкция Европейского Союза была и остается игровой – «сделанной» политтехнологиями, то государства Европы лишены той идеи, которая позволила бы им остаться суверенными – то есть, иметь свой собственный Национальный проект. Игра в Евросоюз организует европейское пространство, исходя из умозрительной идеи свободы передвижения и снятия всех ограничений на перемещение товаров и рабочей силы. Это идея моделирует культурный выбор, в котором нет никаких масштабных задач, и такой стиль политической деятельности, который в принципе не желает воспринимать проблем выживания и развития европейских наций. Игра в союзную Европу индифферентна к качеству человека, равнодушна к европейской истории.
Проектная конструкция Европы (в противовес игровой) предполагает видение разделительных линий. Европа Отечеств – это мозаика реальных суверенитетов, «концерт» европейских наций. Россия в этом «концерте» играет важнейшую «партию», предопределенную европейской историей.
Вне проекта Европы Россия становится лишь европейской бензозаправкой, а в культурном отношении воспринимается как безжизненная пустыня. Вне проектирования национального бытия статус и России, и Европы в целом – не более чем колония. С переселением на европейские пространства жителей прежних колоний, Европа целиком и полностью наследует статус мировой периферии. Европа как центр мирового развития исчезает, истинная Европа уходит в небытие.
Мировое лидерство, которое Соединенным Штатам единолично не удержать, перейдет к динамично развивающимся нациям других частей света. Временное и неустойчивое лидерство США ведет к гибели Европейского человечества. Игровая политика не способна разрушить этот сценарий, поскольку всегда будет рассматривать его как единственно возможный. Проектная политика должна противопоставить игровым формам политики очерк будущего, в котором европейские нации приобретут новый импульс развития.
Лидерство Европейского человечества возникло и сохранялось только идеей мирового господства. В соперничестве за мировое господство Европейское человечество потеряло десятки миллионов жизней и уступило поле боя двум сверхдержавам – СССР и США. Старые европейские нации во второй половине ХХ века потеряли исторический «драйв» и постепенно стали уступать свое культурное пространство, а к концу ХХ века их земли стали объектом иммиграционной экспансии. То же самое происходит сегодня в России. Закат Европейского человечества происходит на наших глазах.
Настоящая Европа – это теперь не концерт великих наций. Не может представлять идею истинной Европы и бюрократическая затея с Евросоюзом – конфедеративным объединением, размывающим национальные суверенитеты и не создающим никакого собственного суверенитета. Теперь настоящая Европа может олицетворяться только теми, кто понимает идею Европы в ее исторической традиции – сетевой структурой, объединяющей интеллектуалов, носителей знания об истинной Европе.
Ни одно государство Европы не способно стать лидером новой мироустроительной идеи. До некоторой степени у России еще остается надежда вернуть себе это богатство – определенные клерикальные, имперские, националистические тенденции в Российской Федерации присутствуют. Вместе с тем, историческое время стремительно исчерпывает все надежды, оставляя возможными лишь самые жесткие проекты. Либо Европа как культурная, политическая, человеческая реальность исчезает в ближайшие десятилетия, либо в ней возобладает воля к жизни и стратегической экспансии.
Настоящая Европа была подорвана взаимной неприязнью и агрессией среди великих европейских наций. Теперь у нас нет ни сил, ни желания бороться между собой. Но одновременно нами утрачено желание побеждать своих врагов за пределами Европы. Став проходным двором для кочевого капитала и попав под управление режиссеров глобальных процессов, Европа утрачивает своеобразие и энергию нациестроительства. Европа Отечеств уступает альянсу неевропейцев, чужих для Европы в культурном или антропологическом смысле. Европа становится лишь географическим понятием – Европой регионов.
Немыслимо сложный вход из гибельного процесса самоликвидации Европейского человечества и воссоздание истинной Европы может состояться лишь усилиями своего рода «национального интернационала» — альянса сил реакции и реставрации, которые могут и должны поддержать друг друга. Наибольшие перспективы такой альянс может получить в России, поскольку именно здесь силы глобализма встречают самое радикальное отторжение среди масс населения. Россия же является и стратегическим партнером многих европейских стран, зависимых от поставок российских энергоносителей. Политическая деятельность в России – одна из самых малозатратных, население – наиболее отзывчиво на призывы патриотов. Снабжение патриотического проекта возрождения России миссианским смыслом, связанным со спасением Европы, способно воодушевить русских, угнетаемых более всего бессмысленностью существования, но также и материальными тяготами периферии глобального мира. Для русских антиглобализм – это не «левый» стиль уличных беспорядков, не молодежное развлечение, а схватка за жизнь, за кусок хлеба. Материальное и духовное в проекте «истинная Европа» для русских соединяются так, как не соединяются ни в одной другой европейской нации.
Важно, что русский миссианизм может иметь не только абстрактно-идеологическое, но и конкретно-политическое задание – воссоединение Русского мира. В нем Российская Федерация, Украина и Белоруссия должны составить единое государственное образование, имеющее куда больше поводов для подчинения общему политическому центру, чем Западная Европа вместе с новыми членами Евросоюза.
Европейская цивилизация сегодня может построить для себя приют, родной дом в России, где национальные элиты, выступающие против глобализма, будут всегда встречены с любовью и уважением. Ни одна другая европейская страна не имеет шансов вовлечь большинство населения в проект воссоздание истинной Европы.
Формула настоящей Европы состоит в объединении элит, исповедующих традиционные ценности – вера, нация, семья, традиция. Такое объединение может происходить в виртуальных пространствах, открытых интернет-технологиями, но в географическом пространстве самым перспективной точкой приложения сил остается Россия. Русские в процессе либерализации потеряли практически все имущество, приватизированные глобальной олигархией. Но русские еще сохраняют надежду сохранить русский дух – тот «аргумент», которым Россия всегда одерживала свои самые впечатляющие победы. У остальной Европы положение обратное. Здесь имущественные богатства сохранены, здесь не все уступлено глобальной олигархии, но духостроительство исчерпано давно. Русские, уступая в политических свободах и имущественных правах, сберегли традицию близко к сердцу. Запад сберег часть материального богатства, но в погоне за политическими свободами в массе населения потерял желание держаться традиции, которая как будто не дает ничего в повседневной жизни.
России не спастись от уничтожения без Европы. Европе не выжить без России. Европейское человечество – это европейский интеллектуальный и политический ресурс плюс массовый русский традиционализм.
Ассимиляция США: проект Глобальный Север
Осмыслив предпосылки единства, следует понять, что общеевропейская безопасность – это способность европейских государств и народов совместно сдерживать, блокировать и устранять внутренние и внешние угрозы суверенитету, территориальной целостности, культурному, социальному и экономическому укладу европейских наций, основам их государственности и совместному существованию как единой цивилизации.
Взамен новым конфронтациям и вытеснению России из Европы предлагается совместное создание «эшелонированной обороны», защищающей от очагов мировой нестабильности и общей системы противодействия внутренним угрозам, как привносимым из зон нестабильности, так и порожденным негативными тенденциями в развитии европейских наций.
Проект выживания Европейского человечества в условиях наступления новой эпохи глобальной нестабильности означает коллективное противодействие европейских наций олигархической группировке, захватившей власть над миром и стирающей все культурные достижения Европы, всю ее историю.
Солидарность европейских наций возможна с введением общего стандарта потребления (потолок потребления для богатых, запрет на роскошь, гарантированный минимум потребления для бедных). А также уважение национального суверенитета и национального своеобразия. Только в этом случае могут соединены стратегические ресурсы – средства обороны и безопасности, энергетические источники и ресурсы. Достижение согласия по жизненным стандартам и выстраиванию внешнего периметра безопасности позволит вести общую работу над освоением арктикических месторождений энергоносителей без ненужной конкуренции, оптимизировать транспортные сети, создав общие транзитные коридоры по широтному направлению (в противовес предложениям об интеграции по направлению север-юг). На глобальном Юге придется удерживать только те анклавы, которые будут интегрированы в общую систему и примут общие «правила игры» — жестокие, но единственно возможные для выживания.
Общая проблема Европейского человечества – противостояние агрессии Юга, приобретающей новые формы. Разграничение с Югом должно носить не только политический и военно-стратегический характер, но и утверждение собственной культурной парадигмы, изживающей все признаки мультикультурализма. Единство европейских культурных ценностей возможно только в рамках христианских традиций. Все прочие религии должны быть существенно ограничены в сравнении с христианством. Потребуется преодоление взаимных антипатий, обусловленных пропагандистской обработкой создания людей.
Циркумполярный северный альянс должен закрыться от миграционных потоков, позволить человеческому типу приобрести устоявшиеся формы и естественную дифференциацию, устранить последствия противоестественной (нигде в природе не существующей) мобильности населения, коренное население должно быть защищено от нежелательных мигрантов. Национальный уровень ответственности может быть определен общей системой реадмиссии — за выдворение нелегалов отвечает бюджет той страны, которая допустила их проникновение на территорию Глобального Севера.
Глобальные связи с Югом должны быть разорваны. Прежде всего, ноу-хау Севера должны быть закрыты для Юга. У Севера должен быть общий проект научного прорыва, для чего необходим контроль уровня образования по единому стандарту оценки квалификации. Необходимо не достижение частных преимуществ, а общий успех Глобального Севера – опережение интенсивно растущих цивилизаций Юга.
Военная часть безопасности должна касаться двух аспектов – глобального и пограничного. При отнесении основных комплексов военной безопасности к границам нового договорного альянса, Европа сэкономит огромные ресурсы и переместит военную инфраструктуру от густонаселенных территорий. Россия при этом создает выдвинутый ближе к зонам нестабильности эшелон военной безопасности. При этом общеевропейская система ПРО может выдвинуться к южным границам России.
Судьба военных альянсов прежней эпохи может быть решена их участниками в будущем, а сегодня они могут быть трансформированы за счет отказа от применения пунктов соглашений о коллективной безопасности в рамках соглашений по новому альянсу. Замораживание этих пунктов легко компенсируется заключением двусторонних соглашений с теми, кто не войдет в новый альянс, но сохранит свое членство в старых альянсах, а гарантировано будет практикой совместного военного строительства в новом альянсе.
Военная организация нового альянса может напоминать русскую матрешку, в которой каждая из европейских наций может считать себя спрятанной за несколькими защитными слоями: первый слой – национальные системы безопасности, второй – старые альянсы (включая НАТО), третий – новый альянс с участием России. В принципе нет никаких препятствий для того, чтобы в новом соглашении о европейской безопасности снимался запрет на участие в двух прежних альянсах одновременно – в НАТО и ОДКБ. Это снимет напряженность в сложных случаях, когда присоединение к тому или иному альянсу приобретает политическую окраску в цветах ушедшей эпохи и ее конфликтов.
Новая конфигурация политического союза, спасительного для Европейского человечества, может обеспечить ряд условий, облегчающих обмены между европейскими нациями: отмена внутренних виз (при согласованном введении виз с другими странами – потенциальными источниками угрозы), режим свободного перемещения рабочей силы (при снижении иммиграционных потоков из других регионов мира и общем контроле за ними), свобода информации (общее информационной пространство), возможность двойного гражданства и другие.
— Солидарность Европейского человечества. Сохранение культурного и антропологического типа Европейца. Осознание хрупкой роли доминирующего меньшинства (США+Европа+Большая Россия – около 1 млрд. человек, основные энергетические и интеллектуальные ресурсы, хранилище богатств мировой цивилизации)
— Выход Европейской цивилизации к естественным границам, замыкание в них и опора на внутренние силы. Национальная дифференциация без политического соперничества.
— Северные цивилизации (США, Европа, Россия) – преимущество диалога и обмена творческими импульсами. Иные цивилизации – настороженный интерес, фильтрация.
— Опасность демографического и культурного размывания наций. Задача демографического замыкания, выделения ядра, периферии, границы и внешней среды Европейского человечества, Глобального Севера: не мировая экономика, а Глобальный Север, дорогие, но достойные и квалифицированные трудовые ресурсы, отказ от соблазна нового рабства южных народов.
— Соблазн локального могущества, беспомощного перед фрагментацией общества, деградацией нации и проникновением подрывных элементов. Требование расширенной (сверхатлантической) солидарности.
— Страховка: неизбежный переход от фазы могущества к фазе ограниченных возможностей и сильных противников. Страховка на случай глобальных изменений (потепление климата, глобальные катастрофы, войны).
— Освоение пространства «вглубь» — заселение пустых территорий, удержание пространства, богатого ресурсами.
— Власть мозгам Севера, а не массе, наращиваемой Югом. Поддержание локального соотношения осведомленных в новейших технологиях и потребляющего большинства, снижение опасности «массификации» — переполнение социума неосведомленными переселенцами с Глобального Юга.
Восстать против зла
Проблема России в том, что ей некуда отступать. И так за последние десятилетия она только и делала, что отступала. Первая же остановка на этом гибельном пути – и шквал возмущения на Западе. Они не узнают Россию! И мы тоже не узнаем, воодушевляясь надеждой, что больше уже отступать не будем.
Европе надо это пережить: Россия проявляет свойство суверена. Либо после этого и во всех прочих делах суверенный статус будет упорно подтверждаться, Запад придет к пониманию того, что с Россией спорить не стоит, и она больше не будет уступать, как раньше. И тогда Запад станет лишь одним из политических течений Европы – своеобразной вакциной, которая поддерживает европейский цивилизационный организм в состоянии бодрствования и готовности к испытаниям.
России надо только изжить Запад в самой себе, чтобы помочь Европе сделать то же самое. Все, что вызовет у России необходимость бороться за свое существование, принесет нам временный ущерб, но зато подвигнет к отказу от догматов последних лет, убивавших страну с гарантией. Переоценка ложных ценностей и возвращение к ценностям традиционным – вот тот главный подарок, который мы можем сделать самим себе.
Может показаться, что русские уже смирились с тем, что над ними встала необоримая сила местной и мировой олигархии. Но это не так. Стоит из недр народа выйти по-настоящему выдающемуся человеку, и народ, втоптанный в грязь, восстанет. И на этот раз наверняка не бессмысленным бунтом. Просто русская масса отвернется от нынешних кумиров, а голые короли будут подняты на смех.
Шпенглер пишет, что слабость революций обусловлена слабостью вождей, не способных ни к чему, кроме демагогии. Они не знают пути от партийного к государственному мышлению. «Все действительно великие вожди в истории движутся вправо, из какой бы глубины они ни поднимались: по этому признаку узнают прирожденных господ и властителей». «Можно опираться только на то, что выдерживает сопротивление. По такому подходу проверяется истинный вождь. Тот, что вышел из массы, должен хорошо понимать, что массы, большинство, партии не являются преданными сторонниками. Они хотят только привилегий. Они предают предводителя, как только он потребует жертв. От того, кто думает и чувствует исходя из массы, не останется в истории ничего, кроме репутации демагога. Здесь расходятся пути влево и вправо: демагог всегда живет в массе себе подобных. Рожденный для господства может использовать массу, но он презирает ее. Наиболее ожесточенную борьбу он ведет не с врагом, а с толпой своих слишком преданных друзей. Поэтому армии, а не партии, являются будущей формой власти, армии самоотверженных преданных людей…».
Шпенглер пишет: время радикально. Время не терпит компромиссов. Частный компромисс позитивен, когда вписывается в исторический процесс, становясь уступкой ему. «Центризм», под маску которого постоянно пытается спрятаться олигархия, — декларация ее полной несостоятельности, отсутствия стратегии. «Воля к середине есть старческое стремление к покою любой ценой, к швейцаризации наций, к историческому отречению, посредством которого надеются избежать ударов истории».
Молодая нация – это не власть незрелых юношей. Это власть людей, оснащенных живым умом и воображением, способных мечтать и действовать, пренебрегающих пустой болтовней и исполненных отвращения к бюрократическим процедурам и регалиям.
Юность может иметь старческие ухватки. В стареющей нации дряхлость молодежи еще более отвратительна, чем стариковская. «И сегодня опять появляются все те же вечные юноши, недозревшие, без какого-либо опыта или стремления к нему, но скорые на руку писать и говорить о политике, воодушевленные униформой и значками, с фанатичной верой в какую-нибудь теорию. Существует социальная романтика мечтательного коммунизма, политическая романтика, для которой дело – цифры на выборах и упоение от митингов, и экономическая романтика, которая следует за денежными теориями воспаленных мозгов без какого-либо знания внутренних форм реальной экономики».
Советский социализм сделал Россию индустриальной силами молодежи, но спас ее от гитлеровцев силами дореволюционных поколений. Этот всенародный героизм так и не был оценен по достоинству. Героические поколения, пожив до пенсионного возраста, превратились в попрошаек, а новая малочисленная молодежь лишилась перспектив раскрытия своих талантов. Власть оказалась в руках геронтократов – живых мертвецов. Преемники советской власти еще более усугубили позор поколения победителей, у которого отняли и страну, и славу, и родину. При всей помпезности празднования Победы, в этом празднике сегодня нет души, нет памяти. Молодежи этот праздник говорит только о праздности, о дне разрешенных патриотических эмоций.
Русская молодежь при торжествующем зле – олигархии — лишена жизненных перспектив, как лишены почета и уважения герои, подвижники и святые России. Прежде всего, потому что в либеральной системе образования сломана воля целого поколения. У молодежи сформированы извращенные взгляды на жизнь. С такими взглядами можно быть только несчастным. В условиях резкого сокращения численности молодежи (итог демографической политики коммунистов и либералов) произошла дискредитация представлений о роли труда и профессиональных навыков. Молодой человек теперь трудится ради зарплаты, а зарплату тратит на развлечения. Из его системы ценностей выпадает труд и семья – то, что формирует жизнь. Досуг ставится во главу угла. И не просто досуг, а досуг распущенных и развратных натур. Все меньше в досуге спорта, самообразования, продуктивного общения.
Русские верят в чудеса и знамения. Это органично для подвижных натур. Сидя на месте, мало увидишь чудесного и символичного. Но молодежи внушают, что настоящее чудо – это внезапно разбогатеть. То есть, либо выиграть в азартных играх или рекламных акциях, либо заключить сверхудачный контракт. Успех должен свалиться как снег на голову: получить сразу и все! Сказки о таком успехе усиленно распространяются либеральными СМИ, представляющими, что в успешных странах именно так и строится жизнь: американская мечта достигается, якобы, чудесным образом. Человек этими сказками уводится от реальности и прожигает свою жизнь, чтобы в конце концов оказаться совершенно разбитым нуждой и неудачей.
Русскому, чтобы противостоять злу, надо вернуть понимание труда и семьи как пожизненной задачи. Любой внезапный успех должен быть взят под подозрение. Игровой бизнес – отчаянно постыдное занятие, нажива на низменных страстях, развращение людей. Шоу-бизнес – не лучше. То и другое обслуживают деградацию нации. Либо этот род «предпринимательства» будет уничтожен, либо он уничтожит нацию. Спорт, образование, семья – вот главные ориентиры молодежи, а ориентир нации — молодежь. Так строится молодая нация.
Не богатство, а достаток – этически оправданная цель полноценного гражданина. Кто ставит себе целью разбогатеть, наверняка хочет только избавиться от труда и погрузиться в праздность. Соблазн стать рантье – это донациональный инстинкт. Молодого человека он досрочно обращает в старика, а в русском убивает все русское. Рантье, как и разбойник – «общечеловеки». Национальный организм строится понятием долга, а долг – в труде. Русский успех – это успех мастера своего дела, а не стяжателя. Наше совокупное мастерство обеспечит материальный успех нации духовно богатых людей. Не успех одних за счет других, а успех национального целого.
Альтернативы мировоззрения принципиально несовместимы: тирания денег или диктатура нации, успех как добыча или успех как результат труда, богатство или ранг как престиж, демагогия или авторитет как стержень политики. Молодая нация – это нация победителей, героев, подвижников. Все остальное – старческие ужимки вымирающего типа человека, лишенного «расы».
Русским для восстания против зла не нужны бунт и резня. Как писал Шпернглер, «великая страсть не может быть заменена ожесточением». Это будет ирония силы, которая перевернет ублюдочную иерархию и вновь поставит производителя над торговцем, промышленника над бухгалтером, сыщика над уголовником, политика над бюрократом, деятеля над болтуном, творца над эпигоном. Русское восстание будет возвратом к естественному состоянию – реваншем, реставрацией, реакцией.
Русский – природный националист. Иначе откуда бы взялась великая Империя? Откуда бы взялись силы победить мировые нашествия – от Наполеона до Гитлера? Его способен увлечь инстинкт крови – как только этот инстинкт откликнется на идею, уже живущую у него в душе. В душе и в теле русского – идея русского государства, русской Империи. Никакая другая идея не греет русскую душу, не призывает его к героизму.
Если француз – прирожденный буржуа, немец – рабочий, то русский одновременно воин и пахарь. Русскому претит спекуляция денежными знаками, перепродажа готового товара, которую Генри Форд называл бесстыдной спекуляцией и узаконенным воровством. Русский ждет службы и подвига. Если его труд – не подвиг, то он лучше будет спать на печи. Если его армия – только шагистика и дедовщина, то он лучше «откосит» от такой армии. Русский готов умереть за Отечество, но служить негодяям – ни под каким видом. Не хочет русский служить антирусскому государству! Он и в торговлю ударился оттого, что это государство для него – чужое, а кровное родство сильно замутилось внутренней враждой.
Русские уже прочувствовали на себе расовый садизм объединенного сброда либералов, ведущих себя по отношению к России как враждебные инородцы. Многие из них изобличаются физиономически – настолько избороздил порок эти лица. Иные прямо бравируют своей нерусскостью – намеренно картавят, усиливают акцент, коверкают русский язык, особенно не по-русски оформляют себя в облике и поведении. Но главное – какой-то совершенно особенный бюрократический стиль, высокомерие, подчеркнутая самоуверенность, лукавство, неискренность. Именно такой стиль диктуется любому, даже самому незначительному, чиновнику действующей в России антирусской властью.
Русская натура – героическая. Она идет либо к смерти, либо к победе. И даже танатос Смуты у русских оборачивается жизнелюбием, становящимся в новую государственность. В нынешней Смуте русские могут и должны найти свою государственность, прогнав из власти либералов, как в свое время выгнали из московского Кремля польских оккупантов.
Для отдельного человека сегодня кажется совершенно невероятным собрать вокруг себя хотя бы небольшой пучок тех связей, которые соединяли бы его с русской нацией. Кажется невозможным противостоять наркозу средств информации и бесстыдному давлению власти. Русский человек одинок, поскольку его русскость, по видимости, никому не нужна. Русские не узнают друг друга и не ищут друг друга. В этом все дело.
Как только русские начнут строить свою жизнь свободно, не признавая зависимость от оккупационной власти, они тут же начнут замечать друг друга и помогать друг другу. Русская солидарность будет рассыпать русофобские «проекты» как карточные домики. Как только мы станем нацией, Россия вернется к нам, и русское восстание победит, низвергнув олигархию. Это будет наше государство «все за всех», потому что чужие будут изгнаны. Мы легко победим, когда начнем жить из принципа «все за всех» хотя бы в политическом действии. Потому что либеральная власть живет по обратному принципу: «все против всех и каждый только за себя». Они будут корчиться уже от одного нашего презрения к ним.
Позитивное социальное строительство состоит в восстановлении связей между русскими людьми. Нация у нас есть настолько, насколько мы узнаем вокруг русских и помогаем русским.
Шпенглер предвкушал повторение исторического образца – диктатуры Суллы, который вырезал класс финансистов полностью. Возродиться этому классу в условиях Империи невозможно, поскольку он оказался тесно связан с партийной анархией и бандами, совершавшими политические перетряски и передел собственности. А в Империи ничего подобного уже не было. Мир устаревшей республики пошел под нож. Слава Сулле — он подготовил почву для Империи! Нам нужно сделать то же самое методами, приемлемыми для нашей эпохи. В любом случае они означают ликвидацию всевластии денег и финансовой системы, ликвидацию олигархии и реквизицию всей ее собственности капиталов вплоть до домашней утвари. Только тогда будет возможна русская национальная империя.
Если революция-смута в своем массовом сознании не знает, что хочет, то русская национальная идея прекрасно ориентирована на цель – суверенную Россию с ее изначальной этикой, образующей все стороны современности и конкурентоспособности русских в сравнении с другими народами. Презрение к злу и воля к добру построят русское государство и защитят русскую нацию.
Русским есть что терять и что защищать. Русским есть чему учиться и что отвергнуть. Русские должны вернуть себе историческую перспективу и вспомнить ту науку, в которой почти всегда были лучшими – науку побеждать.
Русская птица-тройка: Вера, Нация, Родина.