Кажется, мы переходим к состоянию бесписьменного народа. Хотя считается, что писать мы все умеем, и читать тоже. Но поколение за поколением соотношение «сигнал-шум» во всем написанном постоянно ухудшается. Из потока лжи и бессмыслицы очень скоро ничего нельзя будет выделить. Библиотеки ломятся от новых книг, которые никто не читает. Объемы набитых на клавиатуре текстов в сети тысячекратно перекрывают то, что разумный человек должен бы прочесть. Поэтому особенно ценна русская классическая литература — уж тут промаха не будет, время на чтение не будет потрачено зря. И при всех недостатках Карамзина, чтение его «Истории…» гораздо лучше, чем повторение советских учебников, убивших ложью любовь к настоящей России у нескольких поколений.
Тиражи печатных изданий сохраняются только для учебной литературы. Это то, что надо «сдать», а потом забыть. Звание «писатель» — все равно что «динозавр». У писателя нет читателей. И (что свежо!) у политиков нет последователей, а только поклонники — на время популярности. Которая тоже имеет бесписьменную природу.
Вообще вся политика у нас бесписьменная. Программы никто не читает. Дебаты — устные. Писать во время выборов смысла нет никакого. Политиков готовы только слушать. Да и то — не более 3-х минут. Люди так ослабли мозгом, что больше не тянут. 10 минут что-то слушать — это уже интеллектуальный подвиг!
Письменность — это, прежде всего, история и философия. И лишь во вторую очередь — поэзия, драма и проза. Так у нас то, что «прежде всего», уже умерло . Современной историографии просто не существует. Никто даже не знает, какой она должна быть. Заново написать. исходя из научных методик, историю России сотни тысяч выпущенных из вузов историков не могут. Просто потому, что их слишком много. Был один Карамзин — он написал. А было бы «сто тысяч карамизиных» — ничего бы не вышло. Перепроизводство. «Философ» звучит как «бездельник» . Нет никакой философии. Загнулась она где-то на рубеже 90-х и 2000-х. Ну а вослед вымирает и то, что «во вторых». Тут уже и перепроизводства нет, потому что писателю положено зарабатывать самому. А книги никто не покупает. Да и публиковать их уже некому. Получается, что от нашей письменности останутся разве что бухгалтерские отчеты. Все остальное будет восприниматься потомками как безумие — убийство самих себя невероятной по размаху ложью, в наращивании производства которой мы все участвуем.