К своей круглой дате я написал небольшую брошюрку с автобиоаграфическими заметками и размышелниями над уроками жизни. Этот текст я не использовал, но он очень похож на тот, который написан заново. Также для пользы дела я включил в брошюру программу чтения, которую мы уже обсуждали в сети довольно подробно, а также фильмотеку. То и другое в полноте, конечно собрать невозможно. Это скорее напоминание об эпохе: что в эту эпоху читали, какие фильмы смотрели — за последние 50 лет.
Этот пост был опубликован 6 лет назад!
https://savliy.livejournal.com/770462.html?utm_source=embed_post
Не всегда осознанно, но мы с детства строим планы на жизнь. Кем быть, а не «быть или не быть». Вопрос о небытии — это вопрос философов. Одно из моих прозвищ в детстве было: «философ», но это отражало лишь детское понимание, где наивные рассуждения всегда посвящены бытию.
Мой первый план на жизнь возник от очарования Древней Грецией, которой довелось коснуться в какой-то книжке с картинками, где рассказывалось про Спарту, и на нескольких уроках истории в школе. На обложке учебника была всем известная теперь арка из Пальмиры, но, кажется, даже этого слова в учебнике не было. Древность как тайна обнаруживалась в публикациях журнала «Наука и жизнь», а также в популярных фильмах типа «Воспоминания о будущем» Денникера, который я посмотрел вместе с отцом в кинотеатре «Иллюзион» — когда широкого показа еще не предвиделось.
Я мечтал стать археологом, и эта наивная мечта подкрепилась, когда мы с родителями побывали в Херсонесе под Севастополем. Тогда же родители записали меня в детский кружок при Историческом музее, что на Красной площади. Но как-то, думая, что я не слышу, или что это не моего ума дела, руководительница кружка сказала отцу: «Археология — не лучшая профессия для мужчины». И рассказала что-то о низких зарплатах и отсутствии карьерного роста. А тут еще дед мой, думая, что делает что-то полезное, купил мне подписку на журнал «Археология СССР». Четыре толстых тома, которые я получил в течение года, уверили меня в том, что археология — это ужасная скучища. В детский мозг не могло вместиться понимание того, какое отношение классификации черепков и заумные тексты с массой непонятных терминов могут иметь к сражению в Фермопилах или к рисункам в пустыне Наска.
Так сломался первый, еще детский, план на жизнь. От него остался интерес к политической и военной истории, который оставался фоном следующего плана.
Школьные уроки физики меня поразили. Весь класс скучал при строгих учителях и хулиганил, когда учитель был размазней. А мне физика сразу стала очень интересна. Реальность невидимых законов, скрытая от поверхностного взгляда истина были каким-то подобием археологии. Физики «раскапывали» основы окружающей нас реальности и, в отличие от археологов, были способны продвигаться к истине куда быстрее и глубже. Потом я прочел книгу «Занимательная ядерная физика», и был покорен этой глубиной. К тому же, последние два класса школы мне довелось закончить в поселке Черноголовка, известном теперь по «напиткам из Черноголовки». На самом деле это Ногинский научный центр со множеством исследовательских институтов, размещенных прямо в лесу. Чтобы дети научных сотрудников тянулись за родителями, здесь была выстроена Экспериментальная школа. Ничего особенного в этой «экспериментальности» не было — лишь изредка проводились какие-то тесты. Зато здесь была своего рода каста лучших учеников, которые все собирались «поступать на Физтех». Сложившийся интерес к физике и невысказанный вызов со стороны «касты» на многие годы предопределили мой план жизни. От самостоятельной и упорной подготовке к поступлению в МФТИ до момента, когда возник другой план и другая реальность.
Переход из физики в политику происходил постепенно. Всплеск политизации общества в горбачевскую перестройку затронул и меня. Еще в институте я решил, что имею огромные пробелы в образовании, и я пытался восполнить их чтением первоисточников по общественным дисциплинам, которые были обязательными только для довольно рутинного изучения и скорее поддерживали формальную лояльность государственной идеологии, чем требовали знания и понимания. Для большинства моих однокашников они были досадной нагрузкой к математике и физике. Мне же и здесь надо было искать истину. Вопреки распространенному мнению, физики о физике не очень-то спорят. Зато спорят о политике. А раз так, то именно здесь и положено было искать истину. Истина физики исходила от преподавателей, и была непререкаемой. Мы оказались физиками на той стадии развития науки, когда спор был возможен только в каких-то очень узких и углубившихся в очень специальные вопросы группах. Нам «растягивали» мозги не потому что это было полезно в будущей профессии, а по традиции минувших десятилетий. Реальность лаборатории открыла, что никакой романтики в физике уже нет. Или, по крайней мере, нет там, куда большинство из нас угодило после института. Это была сугубая инженерия, пусть и снабженная сложными приборами и сопровождаемая чтением статей в научных журналах.
Еще в студенческие годы мы с другом Шурой попытались вернуться к романтике — перейти на кафедру сверхпроводимости, где нас готовы были принять. Я тогда прочитал книжку по теории сверхпроводимости и надеялся, что все пути нам открыты. Вышло иначе. Наш завкафедрой (и декан нашего факультета) членкор Тальрозе вызвал к себе, выслушал в течение трех минут и отрезал: «Я не дам вам болтаться по кафедрам». Поиски истины заместились лабораторной рутиной, в которой было тоже много привлекательного — прежде всего, люди с «растянутыми» мозгами, с которыми было интересно делать даже весьма скучную работу.
Еще раз вернуться к романтике я собирался после защиты диссертации, когда в нашей лаборатории тема была уже закрыта, и надо было выбирать новое направление. Измерять оптическими методами примеси в атмосфере мне было не очень интересно. Меня увлекла нелинейная динамика сложных систем, о которой я прочел в книге нобелевского лауреата Ильи Пригожина, а потом в целом ряде сугубо специальных книг, которые как раз в этот момент стали издаваться. Быть может, я бы постарался найти себя именно в этой области физики, если бы не случайная победа на выборах в Московский Совет народных депутатов. Моя политизация была выражена в издании весьма агрессивной «комсомольской» стенгазеты, и коллектив научного института выдвинул меня кандидатом в депутаты. Тогда именно коллективы имели такую возможность, и нужно было что-то доказывать людям, которые тебя неплохо знали и могли оценить, а не собирать подписи у незнакомых, как это стали делать в следующую эпоху.
Из физика я стал политиком, отстаивая социальную истину — в доступном мне тогда понимании. И оно в считанные месяцы определило, что «демократы», в которых я (было дело) увидел эту истину, на самом деле лжецы и воры. Я перестал быть «демократом», прочел груду русской философской литературы, которая как раз в ту пору начала издаваться, и стал консерватором, традиционалистом, русским националистом. Одновременно с политикой (которая почти вся выражалась том, чтобы противостоять ворам-приватизаторам во главе с Лужковым) необходимо было выразить социальную истину. Я быстро стал политическим публицистом, а в 1993 году мы с друзьями выпустили первое издание «Манифеста возрождения России», который периодически дорабатывался и последний раз был выпущен в 1996. Но тогда заниматься политикой было практически невозможно: Ельцин репрессировал всех своих противников, включая Моссовет, который был распущен, а депутаты разогнаны без выходного пособия и устройства на работу.
Если бы не случайность, я бы, может быть, стал финансовым аналитиком. Почти год я занимался этим в аналитическом подразделении одного мелкого банка. Но так вышло, что после этого я проработал в политологических центрах девять лет. Издав множество статей и несколько книг, я понял, что воспринимать меня всерьез без научного звания никто не будет. Я оставался физиком, который по какому-то недоразумению публикует политологические статьи. Поэтому была поставлена и решена задача защиты докторской диссертации по теме «Политическая мифология». Меня очаровали аналогии между культурным и политическим мифом, переклички между «Диалектикой мифа» Лосева и юнгианским психоанализом. В эту тему попали и мои детские увлечения древнегреческой историей, и студенческие попытки чтения греческих трагедий, и увлечение психологией на последних курсах института. Все сложилось в научное направление — одно из трех основных и нескольких побочных, которыми мне повезло заниматься.
Я бы так и остался политическим публицистом, аналитиком и философом, продолжил бы преподавать в МГУ или где-то еще, если бы не новый поворот — случайная победа «Родины» на выборах 2003 года. Четыре года политического марафона — новое возвращение в реальную политику, которое наложило отпечаток на всю последующую жизнь, поскольку социальная истина была открыта, и предать ее не было никакой возможности — это было бы преступлением перед собственным гражданским и научным мировоззрением.
В последумский период политика в РФ умерла, а с ней и политическая философия. Политиками позволено было оставаться тем, кто готов был стать врагом социальной истины, своего народа и государства. А политологами — тем, кто готов был все это комментировать в позитивном ключе. Оказалось, что даже преподавание общественных дисциплин заказано тому, кто выступал против политического режима. Практическая политика свелась к малочисленным митингам и конференциям в условиях политических репрессий, которые одних лишали свободы, других заставляли либо рисковать последовать вслед за первыми, либо прекращать всякую деятельность.
Таким образом занятие политикой как план на жизнь была в значительной степени свернута и превращена в упрямое подвижничество вопреки очевидному исчезновению политической субъектности: РФ — не государство, партии — не партии, выборы — не выборы, граждане — не граждане… В этих условиях и политическая наука превращалась лишь в фантазии, в лучшем случае — заявление о возможности иного будущего. Поэтому в 2009 году мы с друзьями после целого года споров и даже ссор опубликовали «Национальный манифест». Какой-либо иной научной работой в политической сфере заниматься было невозможно. Это было несовместимо с социальной реальностью, в которой политика оказалось делом маргинальным. Политология и политика как профессия исчезла. Осталась политика как призвание, от которого нельзя отказаться.
План на жизнь после некоторого всплеска политической активности в 2012-1013 снова стал меняться, и по непонятной причине в нем вновь появилась тема моего детства — древнегреческая история. На основе попутных размышлений над политическим мифом, политической антропологией, теорией государства образовалась и вышла в свет «Настоящая Спарта». Потом были написаны еще несколько книг, но их издание затормозилось, поскольку чтение в путинской ЭрЭфии тоже все больше и больше становилось занятием маргинальным. Когда тираж книги переваливает за 3000 экземпляров, ее содержанием, как правило, оказывается дешевый популизм, конъюнктурщина или просто какие-нибудь безграмотные бредни.
Возможно, я бы вернулся к преподаванию, но после милых бесед с пятью или шестью ректорами, оказалось, что система мстит мне и перекрывает доступ к хоть какому-то заработку в сфере образования. Жизнь на «подножном корму» оставляла свободное время, чтобы писать книги о древней истории и продолжать упорствовать в своей политической позиции и проповеди открытой социальной истины. Есть в этой ненужности и неактуальности особая прелесть — освобождение мышления от любых тормозящих факторов. Может быть, поэтому творец всегда должен быть немного голоден и слегка несчастен.
Один из фоновых планов на жизнь был связан со спортом, и этот фон почти без перерыва сохранялся со школьных лет до седой головы. Самбо, вольная борьба — увлечения юности, которые обычно в юности и остаются. Казалось, что у меня будет именно так. Институт потребовал бросить борьбу и сконцентрироваться на учебе. На старших курсах я начал бегать, после окончания института продолжил стравливать в беге изматывающие проблемы на работе и дома. Чтобы в жизни было место подвигу, пробежал два марафона. Но через несколько лет бег пришлось бросить из-за травм. И только когда дети подросли, я стал водить их в спортзал — на тэквондо и каратэ, а потом сам стал заниматься. Они бросили это дело в подростковом возрасте, а я продолжил, добравшись через полтора десятка лет до «профессорского» уровня. И даже готов был стать тренером, но спрос на тренерские услуги оказался ничтожным. Занятие каратэ продолжало оставаться фоновым планом на жизнь, который по возрасту вроде бы должен быть замещен чем-то попроще, но оставлять молодежный элемент в своих планах все еще не хочется.
Подводя текущий итог, можно сказать, что два плана на жизнь у меня прочно отменились: физика и политология. Здесь сказались и условия, и мои решения, которые пришлось принимать, исходя из них. Сохранившиеся планы на жизнь — это занятие древней историей, боевыми искусствами и маргинальной политикой. Все три плана — скорее зародыши будущего, чем просчитанная перспектива. В деградирующем общества и распадающемся государстве надежно можно представить себе лишь рабский труд, когда планы за тебя будет придумывать кто-то другой. Я постараюсь не превратиться в раба. Это если и не план, то вполне внятное задание для будущей жизни.