[ — Две cилы]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
Заместитель товарища Медведева на посту чекистского диктатора Средней Сибири, товарищ Меснис, был пожилым латышом, пробившимся на этот пост своим собственным горбом, старый службист, не слишком обуянный жаждой власти и чинов, совершенно равнодушный к какой бы то ни было партийной догме и предпочитавший ни с кем не ссориться и не брать на себя никакой ответственности. Так сказать, тот же майор Иванов, только достигший предельной для данного сорта людей ступеньки. Сейчас, когда Берман и Медведев временно выбыли из строя, товарищ Меснис оказался в состоянии полного душевного одиночества. Сейчас ответственность автоматически падала на него. Военное положение, которое объявил товарищ Берман, было совершенно понятно, это старая система массовой репрессии, при которой не было речи ни о вине, ни о невиновности, репрессии, которая террором и страхом должна компенсировать очередное поражение власти. Но приказ прекратить поиски Светлова? Конечно, поиски в данном направлении были уже безнадёжны, но принцип репрессии всё-таки оставался, нельзя же было оставить безнаказанным такое почти беспримерное происшествие, как побег Дубина и Паркера, как пожар дома №13, как взрыв аэродрома. По тем спискам, которые на всякий случай лежали в каждом отделе НКВД, было произведено несколько сот арестов, товарищ Меснис был совершенно убеждён, что никаких следов они не дадут, но страх наведут совершенно достаточный. Однако, дальнейшие шаги оставались неясными. Что-то нужно было предпринимать, но что именно?
Товарищ Меснис приказал разбудить заведующего шифровальным отделом и долгое время просидел у прямого провода в Москву. Но в Неёлове было уже под утро, в Москве была ещё ночь. Только после полудня товарищ Меснис получил краткий ответ: “Ждите прибытия генерала Буланина”.
Этот ответ внёс полное успокоение в смятённую душу товарища Месниса. Он ещё раз осмотрел ещё дымившиеся развалины части дома №13 и ещё раз выслушал полуизвинение начальника пожарной команды: люди, де, боятся ещё одного взрыва, и, вот, поэтому тушение пожара так затянулось. Товарищ Меснис сделал вид, что верит этому объяснению, но он знал, что тушить дом №13 никому не было никакой охоты, да и он сам не стал бы из кожи лезть вон. Во всяком случае, пожар был потушен, кое-что ещё дымилось, вокруг стояла усиленная стража, и запасные сотрудники соответствующих отделов ещё рылись в дымящихся развалинах, делая вид, что они что-то стараются разыскать и спасти. Товарищ Меснис знал тоже и то, что даже гибель ведомственных материалов этих сотрудников не интересует вовсе, но никаких дальнейших философских выводов из этого знания не сделал.
На аэродроме, куда поехал товарищ Меснис, картина была ещё более простой, там, вообще, ничего не осталось. Ямы от взрывов, обожжённые и изуродованные скелеты самолётов, развалины караулки, из которых команда пограничников и санитары извлекали обожжённые трупы. В лесу, неподалеку от аэродрома, был найден связанный и почти бесчувственный красноармеец. От него нельзя было добиться ничего, стоял, де, на часах, потом прыгнуло что-то вроде медведя, а больше не помнит ничего. Немного нового внёс и шофёр, который оказался около остатков аэродрома. Его показания были очень просты, тоже что-то вроде медведя, схватили, связали, по дороге у самого аэродрома выбросили вон, он кое-как развязался, и, вот, пришёл сюда, идти почти не может, рука почти исковеркана, ноги были перекручены верёвкой, вот, посмотрите, на ногах, действительно были ссадины. Тов. Меснис хорошо понимал, что если этот Дубин мог выломать решётку на окне дома №13, то с человеком этот Дубин мог обращаться, как с куском сырого теста. Так что и тут – ничего нового. Товарищ Меснис поехал домой на свою холостую и пустую квартиру, выпил полбутылки водки и лёг спать.
Генерал Буланин, вопреки своему чину, оказался совершенно штатским человеком, без мундира, погон, орденов и всего такого. По внешности он очень походил на Чеховского интеллигента из старинного дворянского гнезда. Был одет тщательно и даже изысканно. И костюм, и галстук были явно заграничного происхождения, вероятно, немецкого. Его профиль указывал на”породу”, и в учреждении говорили, что генерал Буланин происходит от Рюриковичей. Но спереди это было лицо дегенерата – ассиметричный подбородок и нос, отчего генерал Буланин предпочитал смотреть на своего собеседника в три четверти, если и не совсем боком. И в глазах его от времени до времени появлялось выражение то ли презрения ко всему окружающему, то ли озлобленности, то ли, может быть, безумия. Говорили, что он долгое время был в эмиграции. Знали, что его и Бермана разделяет лютая ненависть, но это было обычным явлением в данном учреждении. На вид ему было лет под шестьдесят. Был у него высокий и узкий лоб, давно поседевшая, но всё-таки холёная бородка, и на носу – пенсне на тесёмке, образца прошлого века. Пенсне и тесёмка казались вызовом всей современности, демонстрацией остатков девятнадцатого века всем достижениям двадцатого. Говорил он медленно, спокойно, с какими-то барственными нотками, от которых Медведев приходил в состояние, близкое к бешенству.
Прибыв на самолёте в Неёлово, генерал Буланин прежде всего вызвал к себе товарища Месниса. Беседа происходила в одной из уцелевших частей дома №13, и чад пожарища ещё висел в воздухе комнаты. Генерал Буланин очень изысканным жестом пригласил товарища Месниса сесть, но руки ему не подал. Товарищ Меснис испытал некоторый прилив Медведевских чувств, вот, аристократ, сукин сын, барина из себя корчит.
– Ну-с, – сказал генерал Буланин, – вы, я надеюсь, объясните мне, что, собственно, у вас произошло?
Товарищ Меснис по возможности кратко и обстоятельно передал всю фактическую сторону событий этой достопамятной ночи и от всяких иных объяснений уклонился:
– Разрешите доложить, что я не знаю, как товарищ Медведев, но лично я – абсолютно не в курсе данного производства.
– Это, конечно, я знаю, – спокойно сказал генерал Буланин. – Полагаете ли вы, однако, что побег арестованного находится или может находиться в какой-либо связи с какой бы то ни было местной организацией?
Вопрос о “местной организации” был для товарища Месниса, как и для Медведева, ножом в сердце, наличие этой организации было бы непосредственным служебным упущением Средне-Сибирского отдела.
– Организация? – товарищ Меснис недоумённо пожал плечами. – Если она и существует, то только, как филиал какой то центральной. Вы сами, товарищ Буланин, знаете, до происшествия вот с этим самым Светловым у нас в отделе всё было спокойно. Что же касается побега арестованного, то предварительное обследование показало, что ни о какой организации и речи быть не может.
– Почему это?
– Разрешите доложить. Арестованный доставлен в верхнюю комендатуру. Это человек, действительно, Геркулесовой силы. Он рвёт на себе наручники и в темноте, заметьте, в темноте, бьёт дубовой скамейкой налево и направо. Если бы в комендатуре и находился какой- нибудь член организации, как арестованному было бы это установить? Дальше, арестованный выбегает в коридор. Куда ему деваться? В первую же попавшуюся открытую дверь следовательских кабинетов. Он ударом кулака убивает вышедшего в коридор следователя, выламывает решётку, подхватывает с собой вызванного на допрос американского шпиона, оба заводят автомобиль, проламывают им решётку ворот. Нет, для теории организации нет никаких оснований!
– Ну, а Лысково и прочее в этом роде?
– Об этом я положительно не информирован.
– А как сейчас положение товарищей Бермана и Медведева?
– Как я полагаю, с товарищем Медведевым можно установить контакт. У товарища же Бермана, кажется, сотрясение мозга…
Генерал Буланин снял своё пенсне и близорукими глазами посмотрел на товарища Месниса, стараясь, впрочем, смотреть несколько искоса.
– Тэкс… Ну что ж, проводите меня к товарищу Медведеву.
Товарищ Медведев лежал на койке с загипсованной и подвязанной на кронштейн рукой. Его жирное лицо как-то пожелтело и осунулось. Физическая боль в раздробленной руке доставляла ему сравнительно небольшое беспокойство. Гораздо хуже был тот факт, что Берман приказал прекратить дальнейшее преследование Светлова и его сообщников, что призрак “организации” с каждым происшествием вырисовывается всё яснее и яснее, и что его, Медведева, служебное положение принимает очень шаткий характер, а товарищ Медведев достаточно точно знал, чем пахнет провал такого служебного положения, какое занимал он. Малейшее колебание – и сразу вцепятся все. И тогда? Тогда можно рассчитывать на самое худшее.
Товарищ Меснис из простой служебной корректности уже доложил ему о предстоящем приезде генерала Буланина. И если товарищ Медведев не питал никаких симпатий к товарищу Берману, то его отношение к генералу Буланину было ещё более сложным – какой-то бывший чуть ли не белогвардеец, аристократ, смотрит свысока… Встречи с генералом Буланиным товарищ Медведев ждал ещё с меньшим удовольствием, чем встречи с товарищем Берманом.
Товарищ Меснис раскрыл дверь комнаты, в которой лежал товарищ Медведев, и пропустил генерала Буланина вперёд. Войдя в комнату, генерал Буланин осмотрел её как-то искоса и так же искоса посмотрел на Медведева. Того передернуло, вот, сволочь, даже и смотреть прямо не хочет… Буланин как будто искал глазами стула, но не сделал ни одного движения, чтобы пододвинуть его к кровати. Товарищ Меснис уловил этот ищущий взгляд и не без служебной почтительности поставил стул у кровати. Настроения товарища Месниса приблизительно соответсвовали Медведевским. С той только разницей, что товарищ Меснис ясно понимал закономерность этого”Рюриковича” в стенах дома №13: нужно было сопоставлять людей, питающих друг к другу максимальную антипатию. И так как местные советские источники всех этих антипатий были по необходимости ограничены, то, вот, в чисто советскую среду всажен этот бывший белогвардеец, который как-то продал своих и который на какие бы то ни было симпатии в этой среде не имел никаких шансов. Говорили, кроме того, что он – бывший дипломат, знает иностранные языки и что он, в частности, получил от Вождя задание навести на данное ведомство хоть какой нибудь внешний лоск.
“Вот… заноза,” – подумал товарищ Меснис и предпочёл при дальнейшем разговоре не присутствовать.
– Разрешите отлучиться, товарищ Буланин?
– Пожалуйста.
Генерал Буланин сел на стул у кровати и так же искоса осмотрел Медведева ещё раз.
– Сильно ранены?
– Не в первый раз, товарищ Буланин, на советской службе имел уже семь ранений, это восьмое…
Генерал Буланин чуть-чуть поджал губы, он не имел ни одного ранения, a ссылка Медведева на его личные заслуги перед властью была в данный момент несколько бестактной.
– Я знавал одного прапорщика, – сухо ответил он. – Тот имел восемнадцать. Однако, дальше прапорщика он всё-таки не пошёл. Но сейчас вы в состоянии вести деловой разговор?
– Сколько вам будет угодно. – Медведев хотел ответить, что прапорщик-то, вероятно, был белогвардейский, и что в Советской Армии ранения расцениваются иначе, но не ответил. – Я к вашим услугам, – сказал он, по мере возможности, великосветски.
– Так вот, товарищ Медведев. Всякое из происшествий, случившихся здесь за последнее время, взятое в отдельности, вы понимаете, взятое в отдельности, может быть объяснено, скажем, случайностью. Но как вы объясняете себе их, взятых вместе?
– У меня есть только одно удовлетворительное объяснение – вместе с этим Светловым, или немного перед ним, сюда, в наш отдел, прибыл летучий отряд.
– Какой летучий отряд?
– Какая-то группа, которой до приезда Светлова у нас здесь не было. Если бы была, она чем-то дала бы о себе знать.
Генерал Буланин снял пенсне и посмотрел куда-то в угол комнаты.
– Тэ-экс… Так что, вы полагаете, что, например, товарищ Жучкин, начальник охраны на станции Лысково, он тоже прибыл совместно со Светловым?
– Разрешите доложить, этот самый Жучкин, как сейчас установлено, ограбил Лысковский кооператив. Я очень сильно сомневаюсь в том, что в программу атомного заговора входило бы также и ограбление кооперативов.
– А вовлечение конного отряда в засаду?
– Жучкин, вероятно, спасся случайно, знал, что его призовут к ответственности, ограбил кооператив и скрылся.
– И скрылся как раз на заимку своего тестя. Согласитесь, что это как- то не совсем укладывается в теорию летучего отряда.
– Я уже докладывал товарищу Берману, обо всём этом деле мы не имели никакого понятия. Я лично просматривал в картотеке личную папку этого Светлова, там, собственно, ничего. Позвольте сказать совершенно откровенно, я тут совсем с толку сбился, а что бы вы ни говорили о моих ранениях, служебный опыт у меня всё-таки есть.
– Не спорю, не спорю, мне только хотелось бы знать вашу точку зрения.
– Даже и точки зрения нет. Вот, например, товарищ Берман приказал прекратить дальнейшие розыски. Само собой разумеется, что у товарища Бермана есть для этого достаточно веские основания. Но только я о них и понятия не имею. Если, конечно, не говорить, что у человека сотрясение мозга. Товарищ Берман вёл всё дело лично сам. Нам, по крайней мере, этого Дубина удалось захватить, кто ж его знал, что так выйдет?!
– Так что этого Дубина вы захватили не по распоряжению товарища Бермана?
– Никак нет.
Генерал Буланин надел своё пенсне и посмотрел на Медведева en face.
– Так сказать, работа по двум линиям? – иронически опросил он.
– Мы работаем по нашей линии, – слегка раздражённо ответил Медведев. – Впрочем, арест этого Дубина был произведён в порядке личной инициативы одного из наших работников, он, кстати, ранен пулей в живот.
Генерал Буланин снова надел своё пенсне.
– А что эта жена, или вдова, Гололобова, что ли, кажется, Серафима Павловна?
– Дура, – просто отрезал Медведев.
Генерал Буланин вопросительно поднял брови.
– В этом можно сомневаться. Если товарищ Берман нашёл нужным иметь с ней какое-то дело, то, очевидно, что качества этой Гололобовой не исчерпываются только глупостью…
– Можно предполагать, что товарищ Берман хотел ознакомиться с положением в Лыскове, так сказать, по первоисточнику.
– А что вы знаете о положении в Лыскове?
Товарищ Медведев хотел было пожать плечами, но вовремя удержался – левая рука была в гипсе.
– Полагаю, товарищ Буланин, решительно то же, что и вы. О Лыскове у нас до этого происшествия не было, вообще, никаких данных, всё было совершенно спокойно. А о происшествии в центр было доложено во всех подробностях.
– Что вы предприняли бы сейчас, если бы не было распоряжений товарища Бермана?
– На это трудно ответить, не имея данных. А данных, повторяю ещё раз, наш отдел не имел никаких. Я бы, конечно, послал бы парашютистов на эту таинственную заимку.
– Там, я думаю, никого уже нет.
– Вероятно. Но какие-то следы мы могли бы, может быть, найти, вот нашла же эта дура телефонный провод.
– Телефонный провод, дорогой товарищ Медведев, указывает на существование организации. В этом, мне кажется, не может быть никакого сомнения.
Товарищ Медведев понимал, сомнений оставалось очень мало. Но если существует организация, то вина за её существование падает главным образом на него, Медведева. И тут, вот этот дурацкий перелом руки… Берман убеждён в существовании организации, в том же убеждён и генерал Буланин. От этого убеждения только один шаг к обвинению в том, что он, Медведев, как-то прикрывал организацию, или, по крайней мере, проявил недостаточную служебную бдительность. Теперь Буланин, а через некоторое время и Берман, вцепятся в него, Медведева, с двух сторон. Товарищ Медведев решил пойти на риск.
– Видите ли, товарищ Буланин, у меня есть достаточно оснований предполагать, что товарищ Берман находится в какой-то связи вот с этим самым Светловым. – Тон товарища Медведева был сух и деловит.
Генерал Буланин снял своё пенсне и уставился в товарища Медведева почти в упор.
– Связь? У Бермана со Светловым? Какие у вас есть основания?
Товарищ Медведев продолжал всё так же сухо и деловито:
– Товарищ Берман во главе достаточно сильного конвоя отправился обследовать этот перевал. Они там снова наткнулись на какую-то засаду, впрочем, вы об этом уже информированы. После товарища Бермана туда же отправился и я, с целью усилить охрану перевала, хотя он, собственно, находится вне территории Союза, но это неважно. Там я совершенно случайно установил тот факт, что товарищ Берман сидел и разговаривал с этим Светловым. Минут, вероятно, десять – двадцать.
Генерал Буланин повертел в воздухе своим пенсне. На его высоком и узком лбу вырисовывались глубокие морщины.
– Позвольте вас спросить, как вы это могли установить?
– Будьте добры, товарищ Буланин, вот тут, в ящике ночного столика, мой портсигар, мне трудно шевелиться.
Генерал Буланин встал и достал из ящика Медведевский портсигар.
– Будьте добры, откройте его, мне одной рукой трудно.
Генерал Буланин открыл портсигар.
– Вот здесь окурки, которые я подобрал на месте этой беседы. Часть их – от папирос товарища Бермана, таких больше, кажется, нет ни у кого. Остальные – от папирос этого самого Светлова. Такого табаку здесь в Сибири тоже нет. И, кроме того, этот обрывок записки написан именно Светловым, я сравнивал почерк по его личной папке. Обрывок я нашёл почти там же. Выводы мне совершенно неясны.
Генерал Буланин снова надел своё пенсне и тщательно осмотрел и окурки, и обрывок.
– Тэ-э-эк-с… Вы, конечно, товарищ Медведев, понимаете, что может значить ваше заявление. Или ваше открытие.
– Я, приблизительно, понимаю. Но, как я полагаю, в отношении этих окурков и этого обрывка сомнений быть не может. Место беседы находилось шагах в ста от самолёта, у которого сидел товарищ Берман. Светлов был не один, по-видимому, с ним был этот Геркулес, но он лежал, вероятно, с винтовкой, шагах в тридцати от места беседы. У самолёта товарищ Берман сидел совершенно один, я это установил путём конфиденциального и косвенного опроса команды. Полагаю, что в этом факте не может быть никаких сомнений, но объяснений у меня нет никаких.
– Вы вполне уверены, что это почерк Светлова?
– Вполне. Повторяю, я специально проверял по его личной папке. Да и, вообще, такой почерк не так уж часто встречается.
Генерал Буланин закрыл портсигар и откинулся на спинку стула.
– Т-э-экс… Товарищ Берман, конечно, не в курсе ваших… изысканий?
– Нет, не в курсе.
Генерал Буланин посмотрел на товарища Медведева понимающим взором.
– Вы, конечно, понимаете мое положение, – продолжал товарищ Медведев. За отдел отвечаю я. В отделе то ли организация, то ли, чёрт его знает, что. Никакой активности этой организации, если она и в самом деле существует, мы до сих пор не замечали. Информации из центра обо всём этом деле мы, практически, не имели никакой, да и сейчас, собственно, тоже не имеем. Лично я не знал даже и о том, что этот самый Светлов направляется сюда из Москвы, если бы я это знал, мы могли бы встретить его совершенно иначе. Всё-таки, я на этой работе больше двадцати лет, кое-что понимаю…
Генерал Буланин не отвечал ничего и только шевелил морщинами на лбу.
– Дело получается совсем дрянь, – продолжал товарищ Медведев, но уже не столь сухим тоном. – Едет этот Светлов. По дороге ликвидирует двух или даже трёх филеров. Высаживается в Лыскове, почему, в самом деле, в Лыскове? Истребляет целый конный взвод, не мог же он один это сделать? Исчезает начальник железнодорожной охраны. Кто-то грабит кооператив, имейте ввиду, что участие в этом грабеже Жучкина или только Жучкина, ещё вполне не установлено. Очень вероятно и так, Жучкин сбежал и кто-то ограбил кооператив, чтобы свалить вину на сбежавшего. Потом совершенно непонятное происшествие на мосту. Потом вот этот перевал. И всё это на моей территории. Я отвечаю, а информации у меня нет никакой. И вот, этот разговор со Светловым. Кто его знает, был, вот, во Франции такой министр полиции, забыл, как его…
– Фуше, – любезно подсказал генерал Буланин.
– Ну, да, Фуше, так чёрт его знает. Вот была же история с Ягодой. А кто бы мог подумать?
– Так что вы предполагаете, что товарищ Берман собирается идти то- ли по путям Фуше, то ли по путям Ягоды?
– Я, товарищ Буланин, – сказал Медведев несколько раздражённым тоном, – не предполагаю решительно ничего. Чёрт его знает! Вот вы говорите, организация. И товарищ Берман говорит, организация. Да ещё и какая – научная и атомная. А я сижу тут, как дурак. Поймал всё-таки этого бродягу, и тот сквозь пальцы выскользнул. Потом поймал этого Дубина, ну, Дубин, тот, конечно, обошёлся и без организации. Теперь эта беседа, посмотрите на окурки и записку ещё раз…
– Нет, спасибо, если они, действительно, аутентичны, то это кое-что может значить.
– Что значит “если”? Что ж, выдумал я всё это? Откуда мне было взять Светловскую записку…
– Вот всяком случае, – сказал генерал Буланин, – эту таинственную заимку нужно всё-таки прощупать.
– По моему, совершенно ясно. Только самолётов у нас нет, армейских на такие дела, знаете, пускать не следует…
– Но могут быть армейские самолёты и наши пограничники, это вопрос чисто технический. Но только, я думаю, что в тот момент, когда мы начнём посадку команд на самолёты, эта организация, или как её там, будет об этом знать. А, может быть, и на заимку дадут знать, радиосвязь у них налажена хорошо.
– Ну, вот, – ещё более раздражённым тоном сказал Медведев, – вы говорите, радиосвязь, а я об этой радиосвязи ни тютельки не знал. Если радиосвязь, тогда многое понятно, вот, хотя бы на мосту, дали знать, кому следует, устроили засаду. Если бы я об этой радиосвязи знал, то в засаду попали бы эти голубчики. Согласитесь сами, всё это несколько странно.
Генерал Буланин снова снял пенсне и посмотрел куда-то в угол комнаты.
– Н-да… Конечно… Предположения могут быть разными. Например, жена этого Светлова, как вы знаете, находится в изоляторе. Может быть, между Берманом и Светловым шёл какой-то торг? Такая возможность тоже, ведь, не исключена?
– Думаю, что перевал – самое неподходящее место для такого торга. Это одно. И, второе, как, собственно говоря, могли они там встретиться? Тоже по радио договорились? Светлов исчез в тайге, как иголка в стоге сена, и вдруг он оказывается как-то связанным и с этим бродягой, и с Дубиным, и даже с Берманом. Предположения, конечно, могут быть разными…
Генерал Буланин снова собрал все свои морщины. Медведев смотрел на него уже с несколько меньшим чувством ненависти, нет, с этим дядей можно разговаривать, он всё равно чужак. Как-то купленный чужак и в партии, и в ведомстве. Ни на какой риск он не пойдёт и будет доволен, если Берман его не съест. Положиться, конечно, нельзя, а разговаривать можно.
– Тэк-с, – ещё раз сказал генерал Буланин. Вынул из кармана чистенький батистовый носовой платок и стал протирать им стёкла своего пенсне. – Тэк-с. Я попытаюсь всё-таки поговорить и с товарищем Берманом и с этой, как вы её называете, дурой. Полагаю, однако, что заимку нужно проверить и осветить, что-то там можно будет, вероятно, установить. Мне очень жаль, но я не уполномочен передать вам все подробности этого атомного заговора. Сегодня я поговорю с Москвой… Заимку нужно осветить. Но, организация, или не организация, операция должна быть предпринята не отсюда; здесь, в Неёлове, какие-то опорные точки у Светлова есть.
– Из Иркутска или Читы?
– Я ещё не решил. Среди тех пограничников, которые вернулись после ареста Дубина, есть, вероятно, люди, которые знают местность?
– Есть. Да, местность не так трудно установить и по карте.
Генерал Буланин наклонился над кроватью, что привело в некоторое изумление товарища Медведева. Но изумление оказалось напрасным, над кроватью висела груша электрического звонка. Генерал Буланин нажал кнопку. Как-то слишком уж скоро раздался стук в дверь, и из неё появился всё тот же жовиальный доктор всё с тем же запахом коньяку и одеколона, и со стетоскопом в руке. Не подслушивал ли он? Для тайных разговоров комната, в которой лежал товарищ Медведев, не была приспособлена и у неё было что-то вроде маленькой передней. Доктор очень хорошо мог бы, засев в этой передней, подслушать весь разговор, кстати и стетоскоп мог очень облегчить это подслушивание.
– Послушайте, позовите сюда дежурного по отделу, – сказал генерал Буланин, искоса и свысока посмотрев на доктора.
– Слушаюсь, сию минуту, – доктор собирался ещё что-то сказать, но холодный взгляд генерала Буланина к дальнейшему разговору не предрасполагал.
Доктор мячиком повернулся вокруг своей оси и исчез.
– А это что ещё за тип? – брезгливо спросил генерал Буланин.
– Старый пьяница, но хороший врач. Он тут давно, ещё до меня.
– Не подслушивал ли?
Товарищ Медведев пожал одним плечом.
– Эта комната, конечно, не приспособлена для секретных разговоров, но я не думаю…
– Вид у него какой-то всё-таки подозрительный. Что, он – еврей?
Медведев усмехнулся.
– ”Беспочвенный космополит”, как теперь принято выражаться. Фамилия его – Шуб. Повторяю, это очень хороший врач. Не думаю, чтобы он был подозрителен.
– Кто-то, во всяком случае, информирует Светлова и компанию о всех наших замыслах. Мы должны подозревать всех! – При этом генерал Буланин снова снял своё пенсне и снова посмотрел куда-то в угол. В этот момент раздался стук в дверь, и на ответное”войдите”, в комнату вошёл майор Иванов.
В виду тех потерь, которые нанёс ответственным работникам дома №13 Еремей Павлович, товарищу Иванову приходилось дежурить почти бессменно. Это не изменило деревянно-автоматического выражения его лица, но это лицо побледнело и осунулось. Товарищ Иванов остановился у двери, ожидая приказаний. Генерал Буланин повернулся к нему и, вскинув своё пенсне, осмотрел товарища Иванова сквозь нижние края стёкол.
– Будьте добры, выберите из участников последней операции двух человек, которые наилучше знают местность. Я их возьму с собой. Закажите мне на завтра в шесть тридцать утра гражданский самолёт с полным запасом горючего. Направление я укажу лётчику. Позовите мне этого доктора. Всё.
– Слушаюсь, – ответил товарищ Иванов, повернулся налево кругом и исчез.
Генерал Буланин продолжал сидеть, вертя на шнурке своё пенсне и глядя куда-то в угол. Через несколько секунд в комнату вкатился жовиальный доктор. Генерал Буланин надел пенсне.
– В каком состоянии находится сейчас товарищ Берман?
– В смысле опасности для здоровья?
– Нет, – генерал Буланин раздражённо пожал плечами, как будто желая подчеркнуть, что здоровье товарища Бермана, взятое само по себе, его нисколько не интересует. – Нет. Но можно ли с ним разговаривать?
– Опасаюсь, что нет. Сотрясение мозга. Были некоторые симптомы воспаления мозговых оболочек, но, к счастью, исчезли. Товарищ Берман находится под влиянием морфия, а так как организм…
– Да, я знаю, привычное отравление. Я всё-таки попытаюсь с ним поговорить. Вы проводите меня раньше к этой Серафиме Павловне, а потом к товарищу Берману. К вам, товарищ Медведев, я ещё загляну.
Перед дверью комнаты, в которой лежала Серафима Павловна, доктор суетливо извинился:
– Разрешите мне пройти вперёд и посмотреть, всё-таки, женщина, может быть, неудобно…
– Да, пожалуйста, пожалуйста.
Генерал Буланин остался в коридоре, безразличным взглядом осматривая стены и потолок. Серафима Павловна по-прежнему лежала на своих передовых частях, тыловыми формированиями кверху. Повернуться на спину она ещё не могла. Спина и прочее всё ещё болели и зудели от десятков мелких дробовых ранений, но это искупалось мечтами о настоящей жизни, которая, по мнению Серафимы Павловны, находилась где-то за порогом завтрашнего дня.
Доктор вкатился бесшумным мячиком.
– Ну, как наши дела? А к вам жалует генерал Буланин, сам генерал Буланин, слышали вы о таком?
Серафима Павловна слышала. Все партийные события, совершавшиеся в Москве, доходили до”периферии” в форме какой-то странно изломанной легенды. Было известно и о генерале Буланине, что он – бывший белогвардеец, эмигрант, аристократ. Ходили слухи о том, что Сталин собирается объявить себя царём, что он женится на какой-то великой княжне, что генерал Буланин имеет некую специальную миссию установить связь между Советской властью и белой эмиграцией, иначе, зачем бы он был нужен? Поворот к патриотизму, национализму, признание церкви и всё такое придавали этой легенде вид полного правдоподобия. Та часть партийной верхушки, которая не очень была в курсе дела, скрипела зубами, вот, недорезали эту сволочь фронтами и террором, теперь посадят на нашу шею. Партийные низы, вот, вроде покойника Гололобова, тяжко вздыхали и выражались в том смысле, что, слава Богу, наконец, какой-то порядок будет, а для них, Гололобовых, всяких мест на Руси всё равно хватит, хуже не будет. Словом, в представлении Серафимы Павловны имя генерала Буланина было окутано густым туманом легенды. Во-первых, настоящий генерал из старых, не то, что этот мужик Медведев или цыган Берман. Во-вторых, настоящее обращение, как в кино, воспитанный человек, может, и при старом царском дворе бывал. В-третьих, вся та таинственность, которая была связана с появлением генерала Буланина из заграницы, с его деятельностью по формированию новых гвардейских частей, с его неслыханно быстрой партийно-военной карьерой и с его близостью к самым верхам и старой, и новой власти. Словом, при упоминании имени генерала Буланина, Серафима Павловна разомлела окончательно.
Войдя в комнату, генерал Буланин увидел, прежде всего, спину и прочее Серафимы Павловны, отчего его глаза приняли несколько маслянистое выражение.
– Добрый день, Серафима Павловна, ну, как вы себя чувствуете? Разрешите присесть и поболтать, не будет для вас это слишком утомительным? Нет, нет, не шевелитесь, я вам сам поправлю подушку, пожалуйста, не шевелитесь…
“Вот это настоящее обращение,” – подумала Серафима Павловна, – “не то, что эти мужики и пролетарии”. Генерал Буланин нагнулся над койкой и поправил подушку так, что Серафима Павловна, лёжа на животе, могла, всё-таки, повернуть лицо, более или менее, вверх. При виде этого лица, маслянистое выражение в глазах генерала Буланина исчезло мгновенно. Но тон его оставался прежним.
– Ну, я надеюсь, так вам будет достаточно удобно, так разрешите сесть?
Жовиальный доктор услужливо пододвинул генералу Буланину стул и поспешил исчезнуть.
– О всех ваших приключениях и злоключениях я уже слышал, – говорил генерал Буланин. – Но, всё-таки, как вам пришла в голову мысль искать телефонный провод? И что, собственно, произошло у вас там в Лыскове?
У генерала Буланина была старая светская выдержка. И только очень внимательный наблюдатель мог бы установить нарастание полного разочарования в его глазах. Серафима Павловна несла совершеннейший вздор. Вздор этот, описывая всякие круги, элипсы и даже параболы, неизменно упирался в эту паршивую Дуньку, в которой было пять пудов и которая, вот, и заварила всю эту кашу. Смерть её собственного мужа, исчезновение товарища Жучкина и даже знаменитый телефонный провод, как-то прошли мимо сознания Серафимы Павловны. Смерть мужа была объяснена чрезвычайно просто – напился и, должно быть, застрелился, туда ему и дорога. Исчезновение Жучкина приняло чисто романтический характер: эта вертихвостка Дунька сбежала с этим Светловым, а этот дурак, Жучкин, конечно, погнался, тоже, подумаешь, папу нашёл? Телефонный провод тоже оказался как-то связанным с той же Дунькой. Весь этот вздор генерал Буланин выслушал с внимательным и даже любезным видом, от времени до времени прерывая повествование Серафимы Павловны всякими сочувственными междометиями. Но уже минут через десять генерал Буланин сообразил, что этот поток вздора может длиться неопределенно долгое время, Серафима Павловна слишком долго была обречена на вынужденное молчание и теперь судорожно пыталась наверстать потерянные возможности. Генерал Буланин поднялся со своего стула.
– Ну, а теперь прошу вас меня простить, разрешите заглянуть к вам в другое время, я только что прибыл сюда, нужно осмотреться. Да, всё это очень, очень интересно, что вы мне рассказывали. Так что, пока позвольте откланяться…
Серафима Павловна замерла от восторга, вот оно, настоящее обращение. Генерал Буланин вышел в пустой коридор, ещё раз осмотрел его стены и потолок, и, не постучавшись в дверь, вошёл к товарищу Медведеву.
– Вы были правы, товарищ Медведев, совершеннейшая дура.
– Кто это? Ах, эта Серафима? Конечно, совершеннейшая дура. А, может быть, только притворяется?
– Ну, для этого нужно быть гениальной артисткой. Так сыграть дуру не могла бы и Сарра Бернар.
– Кто?
– Сарра Бернар. Была такая. Но, всё-таки, почему этой дурой заинтересовался товарищ Берман?
Медведев пожал одним плечом.
– Здесь, товарищ Буланин, есть слишком много “почему”, и нет ни одного толкового ответа.
– Я, всё-таки, попытаюсь поговорить с товарищем Берманом, может быть, оттуда придёт какой-нибудь ответ. Но, во всяком случае, вашей теории о папиросах и прочем вы никакой огласке не предавайте!
– Эта само собою разумеется. Это я сказал только вам. Я очень хотел бы от всей этой истории отделаться совсем, мне ничего не сообщили, а, как видите, отвечаю я. Вот и вы сами, вероятно, предполагаете, что я проворонил какую-то здешнюю организацию…
Генерал Буланин сделал неопределённый жест.
– Предполагать можно и предполагать нужно всё, что угодно. Но, нет, вашего бездействия власти я не предполагаю. Очень вероятно, что организация, действительно, существовала в, так сказать, скрытом, потенциальном виде и проявила себя только с прибытием Светлова. А раз она раньше себя ничем не проявляла, то как вы могли бы установить её существование?
– Постарайтесь доказать это товарищу Берману.
Комната, в которой лежал товарищ Берман, была затемнена, и только в углу горела слабая электрическая лампочка. При полусвете лицо товарища Бермана казалось лицом мертвеца. Основные черты этого лица выступали ещё резче, чем обыкновенно. На голове лежал пузырь со льдом. Жовиальный доктор, слегка посуетившись около койки, исчез. Товарищ Берман медленно открыл глаза, посмотрел на генерала Буланина и не сказал ничего.
– Я не знаю, в состоянии ли вы разговаривать, товарищ Берман, – сказал генерал Буланин, усаживаясь у койки. – Доктор, собственно говоря, запретил, было, это посещение.
Товарищ Берман опять закрыл глаза.
– Могу. Но с трудом. Вам, вероятно, поручено взять всё это дело в ваши руки?
– Да, пока вы находитесь, так сказать, вне строя.
– Нового я вам ничего сказать не могу. Я приказал прекратить поиски в направлении этой заимки.
– Вы думаете, там никого уже нет?
– Не совсем. Там, наверняка, будет организована засада. А мы уже и так потеряли слишком много людей.
– Ну, это не так важно.
– Это зависит от людей. Нет никакого смысла слать кого-то, вот, вроде Кузина, а если примете участие, например, вы, то, почти наверняка, вы не вернётесь. Здесь работает организация.
– Полагаете ли вы, что побег Дубина есть тоже результат организации?
– Я этого ещё не знаю. По-видимому, да. То есть, организация наспех что то симпровизировала, используя гигантскую силу этого Дубина… Во всяком случае, этот след нужно бросить. Нужно искать другие пути.
– Какие именно?
– Нужно использовать жену Светлова в качестве приманки. Выпустить, установить наблюдение и потом взять обоих…
Генерал Буланин вспомнил о папиросах и подумал о том, что при выполнении проекта товарища Бермана они останутся и без добычи, и без приманки. Не по этому ли поводу шёл разговор на перевале? Но всё это было ещё очень неясно. Генерал Буланин не сомневался в том, что разговор между Светловым и Берманом действительно имел место. Могло быть так, что Светлов чем-то шантажировал Бермана, могло быть и так, что Берман хотел использовать Светлова для своих личных целей, целей, направленных против Кремля и его сегодняшних правителей. Во всяком случае, жизнь Бермана была, по-видимому, в распоряжении Светлова, и Светлов эту жизнь пощадил…
– Что ж, – сказал генерал Буланин равнодушным тоном, – может быть, и эта идея заслуживает внимания. Но я не стану вас больше утруждать…
– Да, мне очень трудно. Позовите, пожалуйста, врача…
Товарищ Иванов сдал, наконец, своё дежурство очередному ответственному работнику, заглянул в закрытый распределитель НКВД, обеспечил себя полным портфелем выпивки и закуски, и с чувством великого облегчения вышел на улицу, у него было впереди двенадцать часов, чтобы выпить, закусить и отоспаться. Правда, дома была жена. Как бы её сплавить? Его ведомственное супружество с каждым годом всё больше и больше становилось ему в тягость, даже и дома приходилось носить на себе всё ту же деревянно-автоматическую личину и бояться даже и того, как бы во сне не набредить чего-либо лишнего. Может быть, в перемене ориентации товарища Иванова его домашний уют сыграл решающую роль…
Но в данный момент товарищ Иванов бодро шагал по улице, тускло освещённой редкими фонарями. Мимо него проехал какой-то автомобиль и, тихо скрипнув тормозами, остановился шагах в десятке от него. Из шофёрского окна выглянула чисто выбритая и вполне благожелательно улыбающаяся физиономия бывшего Степаныча.
– Добрый вечер, товарищ Иванов, садитесь, мы вас подвезём…
Товарищ Иванов давно перестал удивляться чему бы то ни было. Согнувшись, он пролез на место рядом с бывшим Степанычем, сидевшим у руля.
На задних местах сидело ещё двое. Товарищ Иванов, пролезая в автомобиль, кинул свой взгляд на этих пассажиров и обнаружил в них знакомых ему Ваньку и Ваську.
– Ах, и вы тут? – не без некоторой иронии сказал он.
– И мы тут, – подтвердили хором Ванька и Васька. И после того, как товарищ Иванов уселся, один из них заявил не без гордости:
– А мы в пещере сидели, ага!
Бывший Степаныч, не оборачиваясь, пробурчал:
– Если ты ещё болтать будешь, так я в твоей голове пещер понаделаю, понял? – Ванька и Васька замолкли.
– Так вот, товарищ Иванов, – самым дружественным тоном продолжал бывший Степаныч, – я вас довезу домой, не совсем кратчайшим путем, вы мне пока что расскажите все новости.
Товарищ Иванов рассказал всё, что знал. Бывший Степаныч прерывал его рассказ одобрительными междометиями “ага”, “так-так” и иногда кое о чём переспрашивал. Товарищ Иванов ясно чувствовал, что у бывшего Степаныча, действительно, есть и другой источник информации. Заканчивая своё повествование, товарищ Иванов сказал:
– Как я предполагаю, генерал Буланин устроит всё-таки налёт на эту вашу заимку.
– Да, и у меня такие данные имеются.
– Откуда он будет действовать, я не знаю. Может быть, из Читы. Может быть, из Иркутска. Большая сволочь этот Буланин. Вероятно, он хочет подсидеть и Медведева, и Бермана.
– И вы думаете, ему это может удаться?
– Ну, это нет. Он ведь тут, как в лесу, чужой. А, впрочем, чёрт его знает, какая там у него в Москве зацепка…
– Зацепка есть, – таинственно сказал бывший Степаныч.
– Так что, чёрт его знает. Завтра вылетает, значит. Неизвестно куда.
– А как в Чите, или в Иркутске с самолётами? Есть свободные?
– Вот этого, говоря по совести, не знаю. Гражданские – так те всё время в ремонте. Военные – так армия не сразу даст. Тут, я полагаю, нужно человек на сто. Очень сомнительно.
– Что сомнительно?
– Чтобы Буланин получил бы транспортные самолёты на сто человек.
– Ну, это мы, даст Бог, тоже узнаем. А вы нас информируйте обо всём, что здесь будет происходить.
– А как вас информировать?
– Вы, уж, не беспокойтесь, вот встретил же я вас Встречу и ещё. В пещере мы, действительно, неделю просидели, теперь сидим в другой, поближе. Не думайте разыскивать – всё равно не найдёте.
– А мне зачем? Информация нужна вам, а не мне.
– Ну, в конечном счёте, и вам понадобится.
– Пока мы до конечного счета дойдём, немного от нас останется.
– Это тоже, конечно, возможно. Но нужно постараться остаться. Так что вы дежурите опять только завтра?
– Да, опять с шести утра.
– Если что-нибудь будет новое, постарайтесь быть у центральной аптеки около восьми. Если вам это не удастся, в половине девятого я вам позвоню, есть такой способ. Пока что, вылезайте, на улице нет никого, а подвозить вас к вашему дому не совсем удобно.
Товарищ Иванов вылез из машины. На улице, действительно, не было никого. Ванька и Васька пожелали ему спокойной ночи. Бывший Степаныч дружественно пожал руку, и машина исчезла за поворотом улицы. По служебной своей привычке, товарищ Иванов постарался рассмотреть её номер, но задние огни машины были погашены. До дому осталось полверсты. Ах, если бы не эта ведомственная жена! Можно было бы закусить, выпить и подумать. Но при жене товарищ Иванов даже и думать боялся. Во-первых, будет молоть языком, во-вторых, придут ей в голову всякие подозрения, с чего это человек думать стал? Если бы лето, можно было бы посидеть где-нибудь под деревом. Но наступала холодная осенняя ночь, и под деревом было бы не очень тепло. Шагая несколько нерешительно по направлению к дому, товарищ Иванов заметил слабо освещённое окно столовки Пищепрома и на этом окне знакомую уже надпись: “с продажей пива”. Товарищ Иванов знал, что кроме продажи пива, заведующий потихоньку продавал и водку, по каковому поводу однажды чуть, было, не познакомился с ведомством товарища Иванова. В некоторой нерешительности товарищ Иванов потоптался у двери и потом решил, что хуже, чем дома всё равно не будет.
Столовка была маленькой, грязной, полутёмной и пустой. За прилавком, на котором ещё были разложены ломти чёрного хлеба, намазанные грибной икрой, расставлены пивные стаканы, вымытые в последний раз ещё перед революцией, солонки и прочая такая роскошь, стоял заведующий столовкой, монополизирующий в своём лице и весь её обслуживающий персонал. Заведующий, конечно, знал в лицо товарища Иванова, знал и по фамилии. Товарищ Иванов помнил только лицо. Но это не помешало короткой и вполне непринуждённой беседе о вкусной и серьёзной закуске.
Заведующий сделал уклончивый жест.
– Как видите, товарищ Иванов, по официальной части, только вот эти бутерброды. Но я могу вам из своего личного снабжения уступить.
– А что вы могли бы уступить?
– Ну, допустим, яичницу? – сказал заведующий разведывательным тоном.
– И водчонки тоже можете уступить? У меня, собственно, и своя есть, но своя и дома может пригодиться…
Заведующий посмотрел на товарища Иванова и испытующе, и умоляюще: подведёт или не подведёт? Ведомство товарища Иванова с очень большой степенью точности знало о всех продовольственных и прочих махинациях, совершавшихся в распределительном аппарате СССР, но на все эти махинации смотрело сквозь пальцы. Во-первых, всё равно ничего не поделаешь, во-вторых, никакой социальной опасности здесь видно не было. Но майор Иванов был в военной форме, и на лице заведующего боролись по меньшей мере три чувства: опасение, желание заработать и любопытство.
– Водчонки? Есть у меня начатая бутылка…
– Ну, в случае крайности, можно ведь начать и вторую?
На жуликоватом лице заведующего отразилось четвертое чувство – восхищение перед дипломатической тонкостью товарища Иванова.
– Хе-хе-хе… – засмеялся он почтительно, – конечно, в случае чего, можно и неприкосновенный запас, знаете, на случай простуды, или чего там.
– Так что, если вы мне уступите, скажем, полдюжины яиц, и, допустим, начатую бутылку и, кстати, закроете ваше учреждение, всё равно уже поздно, то мы на этом и сойдёмся.
– Закрыть? Это совершенно правильно, я сию минуту. —
Заведующий выбежал на улицу и стал закрывать ставни у окна.
С улицы донёсся его приглушенный голос:
– Столовка закрывается, катись, браток, дальше, там, вот, за два угла есть ещё одна.
Чей-то хриплый голос ответил:
– Так ты хоть стакашку дай, открыто ли там или нет, чёрт его знает…
– Никаких тебе стакашек, сказал, катись к чёртовой матери.
Закрыв двери и вернувшись в столовку, заведующий сказал деланно пренебрежительным тоном:
– Вот, тоже, всякие пьяные тут шатаются… Я, товарищ Иванов, мог бы ещё и грибков уступить.
– Уступите и грибков…
Заведующий исчез в кухню, товарищ Иванов вынул из портфеля свёрток с копчёной севрюгой, коробку килек и белый хлеб. Несколько подумав над создавшимся положением вещей, он выбил пробку из своей бутылки и прямо из горлышка предварительно отхлебнул около стакана. Попытался усесться поуютнее, но на деревянной табуретке это сделать не удалось. Товарищ Иванов передвинул стол и табуретку так, чтобы можно было опереться спиной в угол, так получилось несколько комфортабельнее.
“Вот собачья жизнь, – ещё раз подумал товарищ Иванов, – даже и выпить по-человечески негде”.
Заведующий вернулся с яичницей и грибками. Коробка килек вызвала некоторые затруднения, открыть её оказалось нечем. Заведующий снова исчез в кухню и принёс оттуда топор. При помощи топора и некоторой изобретательности коробка была открыта. Товарищ Иванов понял, что не предложить заведующему этих килек было бы неприлично.
– Хочите перекусить? – спросил он.
– Н-да, – сказал заведующий, – это, можно сказать, деликатес. В Москве говорят, ещё можно достать, а здесь мы уж сколько лет не видали. А что касается бутылки, так у меня ещё одна не начатая есть.
– Ну, скажем, две. Я ведь не собираюсь их считать…
Заведующий опять сказал: “хе-хе”. Соскрёб грибную икру с ломтя хлеба и положил на него две кильки. Налил два стакана и пожелал здоровья обеим участвующим сторонам. Товарищ Иванов понял, что и от заведующего отделаться будет не так просто.
Выпив свой стакан, заведующий сказал таинственным тоном.
– В городе, можно сказать, возбуждение. Говорят, атомная бомба. Вот, сегодня зашла компашка, рабочие тут со стройки, элемент, конечно, несознательный. И, потом, на взводе. Человек, знаете, голодный, хватит стопочку и, смотришь, уже и пьян. Мы, говорят, это всё строили, мы, говорят, всё это к чёртовой матери разнесём.
– Ну, пусть только пошебуршат, мы им салазки загнём, – сказал правительственным тоном товарищ Иванов.
– Ну, да, оно, конечно, я же и говорю, несознательный элемент. А только большое возбуждение, – жуликоватые глаза заведующего как будто хотели проникнуть в самые сокровенные тайны происшествия в доме №13. – Я это вам, товарищ Иванов, для информации, потому что, как наша Советская власть, так мы все… Разрешите ещё по стаканчику, у меня, собственно, ещё две не начатых бутылки есть…
– А если и три?
Заведующий опять сказал: “Хе-хе”, – и налил очередные стаканы.
– Так что, я вас информирую, столовка, как сами видите, пустяковая, а народ толчётся. И всё больше в подпитии. Какой-то генерал, сказывают, из самой Москвы прилетел… Тут и пожарники выпивали, то есть, не выпивали, а уже на взводе пришли и пивом лакировались. Пусть, говорят, горит ко всем чертям, станем мы ещё это дерьмо тушить… Я это только для информации, люди мне вовсе незнакомые, придёт, выпьет, ну, и мелет. Однако, нету дыму без огня… Бо-ольшущее возбуждение… Бастовать, говорят, собираются..
– Бастовать? – в тоне товарища Иванова проснулся ведомственный интерес. – Бастовать? Ну, этого то у нас не водится.
– Но, конечно, трудовая дисциплина, но как публика полагает, что власть, так сказать, пошатнулась, то, вот, по пьяной лавочке и мелют. Однако, всё-таки нет дыму без огня…
Заведующий сверлил своими жуликоватыми глазками деревянное лицо товарища Иванова, но скоро понял, что ничего он из этого лица не высверлит. Несколько тягостное молчание было прервано сумасшедшим грохотом на кухне. Заведующий столовкой сорвался туда со скоростью кота, к носу которого шутники поднесли бутылочку нашатырного спирта. Из кухни донеслась брань и новый грохот, какие-то удары, потом наступил некоторый минутный перерыв, использованный, по некоторым соображениям товарища Иванова, для ещё не начатой бутылки, потом стук закрываемой двери. Потом около товарища Иванова снова появился заведующий, на лице которого помимо свежих следов недавно початой бутылки, отражалось ещё и искреннее негодование.
– Вот, посмотрите, не успел отвернуться, как коты. Посуду перебили на полставки. Если теперь списывать в расход, так, кто свидетель котам? А отвечать мне, полставки вычтут. Где, я вас спрашиваю, социальная справедливость? А? Где?
– Г-м, – сказал товарищ Иванов.
– Тарелки перебиты, стопочки перебиты, кусок мяса спёрли, а кто отвечает? Я отвечаю. И за кого? За котов. Где, я вас спрашиваю, социальная справедливость? И откуда я новые тарелки достану? А?
– Давайте ещё по паре килек, – ответил дипломатически товарищ Иванов. Вечер для размышления был всё равно потерян, может быть, вместо этого вечера, товарищу Иванову удастся узнать что-то о забастовках?
Однако, заведующий кильки съел, стакан выпил, но о забастовках предпочёл говорить в совершенно отвлечённой форме:
– Да, вот, рабочие или там пожарники, личности мне неизвестные, мало ли кто заходит, ну, разговоры всякие. Большое, я вам скажу, возбуждение… А котов этих развелось – пропасть. И все голодные, только и норовят, что бы где стянуть, вот, ещё и вождя разбили.
– Какого вождя?
– Здесь на стенке висел. Кто-то с пьяных глаз пивной бутылкой запустил. Я сам не видел, в кухне был, тут не разорвёшься. Прихожу, смотрю, рама разбита, кусок стекла выбит. Ну, я этого вождя в кухню поставил. На шкаф. А теперь коты. И стекло вдребезги, и сам вождь вымазан.
– Какой вождь?
– Ну, этого я не знаю, висел себе и висел. А теперь кому отвечать? Опять же мне. И из-за кого? Из-за котов. Я вас спрашиваю, где тут социальная справедливость?
На вопрос о социальной справедливости, в особенности в применении её к котам и разбитому вождю, товарищ Иванов никакого ответа дать не мог. Но он понимал, что не получил никакого ответа и на вопрос о забастовке.
– Так сколько с меня полагается за ваши уступки? – спросил он.
Заведующий жуликовато и искоса посмотрел на деревянное лицо товарища Иванова, потом на потолок и назвал, более или менее, подходящую сумму. Товарищ Иванов расплатился, запихал в свой портфель остатки своей закуски и пожалел только о том, что открытую коробку килек взять не удастся, соус выльется весь.
– А эти кильки, товарищ заведующий, я вам уж оставлю на память.
– Премного благодарен, это, можно сказать, такой деликатес. Может быть, в Москве и можно достать, а здесь, в глуши, так сказать, во глубине сибирских руд…
Товарищ Иванов дальше слушать не стал. Распрощавшись с заведующим, он вышел на улицу. Выпить, и то по-человечьи негде! Хорошо это было на охоте: пойдёшь в лес, выпьешь, отоспишься и кончено. Теперь предстояла встреча с его ведомственной женой, чесалась оставшаяся в портфеле выпивка и закуска. Широкие улицы Неёлова были пустынны, темны и грязны. Дверь товарищу Иванову открыла его жена. Потянув воздух своим востреньким носом, она спросила чисто деловым тоном:
– Опять нализался?
– Пошла к чёртовой матери, – сказал товарищ Иванов тем же тоном. – Видишь, совсем с ног сбился. Пошла к чертям спать.
Ведомственная супруга, видимо, встала с кровати, чтобы открыть дверь, и в одной ночной рубашке долго выдержать в передней не могла. Товарищ Иванов намеренно долго стал стаскивать с себя сапоги и отскребывать налипшую на них грязь, влез в туфли и стал стаскивать мундир. Супруга, поёжившись от холода, спросила:
– Ну, что нового?
– Завтра сама узнаешь то, что полагается узнать. Пошла к чертям!
Супруга кинула косвенный взгляд на неопределённые контуры портфеля и решила в дальнейшие нежности не пускаться. Когда она ушла, товарищ Иванов разгрузил свой портфель, порылся в кухонном шкафчике, где обнаружил два солёных огурца и кусок холодной дичины, уселся за стол и стал размышлять. Это занятие было, однако, прервано довольно неожиданным для товарища Иванова образом – он как-то незаметно для самого себя положил голову на стол и заснул сразу.
Ведомственная супруга, услышав сдержанный храп товарища Иванова, просунула в кухню свой востренький носик. Потоптавшись немного у двери, она пошла в переднюю, надела пальто, в квартире было довольно холодно, вернулась в кухню, присела за стол, допила водку и доела закуску. У неё на языке вертелся целый ряд тонких и дипломатических вопросов, но задать их было некому. Товарищ Иванов спал, как убитый.
Высадив из машины товарища Иванова, бывший Степаныч поехал куда-то дальше, избегая центральных улиц города и рискуя сломать машину на ухабах окраины.
После окраинных улиц пошли какие то просёлки, очень скупо освещённые светом тусклой луны, нырявшей за тяжёлые осенние тучи. Потом машина выехала на что-то вроде шоссе, потом свернула на какую- то лесную тропинку, и тут бывший Степаныч обратился к Ваньке и Ваське с чем-то вроде речи, содержание которой сводилось к следующему:
– Так что, вот, лоботрясики, мы подъехали к гражданскому аэродрому – это где стоят самолёты, понимаете? На этом аэродроме стоит сейчас только один. Нужно его взорвать. Ты, Ванька, оставайся здесь, у машины, только не в ней, а около, за деревом. И никого к машине не подпускай. Если кто нибудь появится – отгони, только старайся говорить басом, а то у тебя козлетон какой-то. Если будет лезть дальше – стреляй без никаких. Мы вернёмся минут через десять-пятнадцать. А ты, Васька, возьми вот это. – Степаныч достал из авто спинной мешок и из мешка коробку, весом килограмма в два-три. – Это бомба. Видишь, вот тут такая палочка? А тут проволока. Эту бомбу ты прицепи к самолёту, как там тебе будет удобнее. Потом, но только потом, поверни эту палочку вот сюда. Понял?
– Чего тут не понять! А попробовать можно?
– Вот, я тебе попробую! Если этот рычажок защёлкнуть, бомба разорвется через пять минут. Понимаешь?
– Чего тут не понять?
– Значит, пошли. Возьми с сиденья одеяло, там забор из колючей проволоки. Сможешь перелезь?
– Я-то?
– Ну да, ты, кто же больше?
– Это раз плюнуть…
– Пошли!
Бывший Степаныч ориентировался в темноте, как летучая мышь. Минут через пять ходьбы по лесу путники, действительно, натолкнулись на довольно небрежный забор из колючей проволоки. Где-то в полуверсте светился огонёк – это была комендатура аэродрома. Он почти не охранялся, так как только раз в неделю на нём приземлялся очередной пассажирской самолёт, остальное время аэродрому была представлена полная возможность зарастать бурьяном. Сейчас, где-то в темноте, ещё невидный путникам, должен был стоять самолёт генерала Буланина, на аэродроме НКВД спуститься было невозможно.
– Тут может быть и часовой, держи пистолет наготове. Вот тебе сумка с бомбой. Так не забудь, раньше привяжи её проволокой к самолёту и только потом поверни эту палочку. Понял?
– Чего тут не понять?
Васька закинул рюкзак за плечи, прошёл вдоль забора до первого столба, положил одеяло на землю, это ни к чему. “Вот посмотрите, как я сигану,” – и с ловкостью беспризорной обезьяны, прошедшей высшую школу акробатики, перемахнул через забор.
– Не сбейся по дороге обратно. В случае чего, смотри на огонёк, вот тот, а я тут, если будет нужно, зажгу папиросу.
– Ладно, – мужественным тоном сказал Васька и исчез в темноте.
Самолёта пока что видно не было. Но пройдя шагов сто, Васька заметил его неясный силуэт. Васька замедлил шаги, нет ли часового? Часового видно не было. Дальше Васька всё-таки двинулся ползком, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к шорохам ночи. Его звериный слух скоро установил наличие часового. Тот шагал то вокруг самолёта, то вперёд и назад. Васька проверил пистолет. Подползши поближе, он кое- как стал различать и скучающий силуэт часового. Продвигаясь ещё дальше на животе, Васька скоро очутился под самолётом и, памятуя суровые наставления бывшего Степаныча, привязал бомбу почти у самой кабинки, щелкнул рыжачком и стремительно пополз назад. Пять минут ничего не говорили его воображению, задерживаться всё-таки не хотелось. Шагов через сотню Васька поднялся и, пригнувшись, побежал к забору, от времени до времени оглядываясь на огонек комендатуры, чтобы не сбиться с направления. За забором мелькнул еле заметный огонёк папиросы и раздался тихий свист. Тем же способом Васька снова перемахнул через забор и в тот момент, когда он спрыгнул на землю, с аэродрома раздался грохот взрыва.
– Здорово, Васька, шоколадку получишь, – сказал бывший Степаныч.
– Вот, подумаешь, невидаль!