3.
-В каком году вас арестовали? — спросил Вальдерзее.
-Летом тридцать седьмого.
-А какова причина?
-На Дальнем востоке я был адъютантом командующею байкальской группой Дальневосточной армии у полковника Гобачева. Гобачев же до этого работал в военной миссии в Германии. Руководителем ее был соратник Тухачевского Путна.
Немец прошелся по комнате, разминая затекшие мышцы. Подошел к окну. Посмотрел на улицу. И задал неожиданный вопрос:
-Как вы считаете, заговор Тухачевского действительно был? Или это параноидальные страхи Сталина?
Тарасов удивился:
-Лично я не знаю. Тогда я был всего лишь майором.
-Но ведь вы были адъютантом, и какая-то информация до вас все же доходила?
-Герр лейтенант, Вы плохо себе представляете нашу жизнь..
Тарасов вдруг задергал щекой.
А лейтенант вдруг наклонился над старым столом.
-Не понимаю вас, господин Тарасов.
-И не поймете, господин лейтенант…
-Нихт ферштеен…
Тарасов грустно посмотрел на Вальдерзее. Шмыгнул. Потер спадающую на левую бровь повязку…
**
-А как ты думаешь? Это моя страна! Понимаешь? Ленин, Сталин, Троцкий, даже Николашка! Причем тут эти говнюки, а?
Николай так шарахнул по столу стаканом, что кот сбрыснул с кухни в комнату.
-Коль, ты не горячись так. Ты майор?
-Майор. Что это меняет?
-Все Коля, все меняет, — полковник Гобатов махом кинул в себя пол-стакана кваса, запивая горький водочный вкус, липко осевший на корне языка. — Ты — майор. Ты старший. Так это с латыни переводится?
-Так. Дальше-то что?
-Под тобой десятки. Нет. Сотни бойцов. Значит что?
-Что? — пьяно покачиваясь на табуретке спросил Тарасов.
-Что ты не один. Понимаешь? — хлопнул его по плечу Гобатов.
-Нет, — качнулся Николай.
-Сейчас я тебе объясню… Вот ты, — полковник положил на кривоногий стол кусок хлеба с тарелки.
-Ну?
-Не нукай, не запряг… Где твой батальон?
-У меня нет батальона. Я ж адъютант твой, забыл что ли?
Гобатов откинулся на спинку единственного в квартире стула.
-Будет у тебя батальон когда-нибудь. А может и полк. Или бригада.Или дивизия. Да хоть отделение. Какая разница? Дело не в количестве! Дело в отношении. Понимаешь?
Тарасов почесал щеку:
-Не понимаю.
-Твою мать… Начну сначала. Какая разница — кто у власти? Кто нынче царь? Ты же не за царя в атаку идешь? Так?
-Так… Ну и что?
-Что? Вот тебе вопрос, — Гобатов оперся локтем на столешницу. — Что такое Родина?
Тарасов взялся за бутылку:
-Бхнем, тарищ плкник?
-Бахнем. Но чуть позже. Ты на вопрос-то ответь. Или слабо?
Тарасов подержал бутылку на весу, подумал…. И поставил ее:
-Надя.
-Что Надя?
-Надя — моя родина. А вот родит…
-Поздравляю. Но не в этом суть. Значит Надя — твоя Родина?
-А кто еще?
-Тебе виднее, кто еще…
Тарасов вдруг вскипел:
-Да никто больше! Слышишь, никто! Отца еще в двадцать четвертом в распыл пустили. Сука, ревкомовец тот. Отец же у меня попом был, понимаешь? Я в Вятке тогда, в училище был, а он… А братья…. Наливай-ка!
Как это часто бывает с пьяными, майор Тарасов вдруг нахмурился, поскучнел и двинул граненый стакан к центру стола. Гобатов широко плеснул водкой по стаканам, непременно залив столешницу…
-Мужики, вы спать-то собираетесь? — Надя стояла в дверном проеме, осторожно держа одной рукой тяжелый живот. Второй она держалась за ручку двери.
-Наденька, мы по последней за тебя и спать! Служба ждет! — спас Тарасова Гобачев. Почему-то друзья всегда первыми начинают такой смешной, но острый разговор с женами. Чуют запах беды, что ли?
-Вот еще секундочку, Надин… Коль, думаешь, Тухачевский предатель? Я, когда в Германии работал, понял одну вещь, — почему-то Гобатов казался трезвым. — Надо что-то менять. Что и как не знаю… Но немцы нас сделают. На раз-два сделают. Легко и непринужденно. У них нет ничего. Есть только одно — организация. Они злые. По хорошему злые. На весь мир. И они выиграют следующую войну. А мы просрем все. У нас есть все — техника, люди, оружие. А они все равно выиграют. Потому что они за Фатерлянд, а мы против Родины. Согласен?
Тарасов покачнулся, почти упав, и, на всякий случай решил согласиться — тем паче, кто такое Родина он не знал. Просто пытался не думать. НЕ ДУМАТЬ!
Надя презрительно покачала головой и тяжело унесла беременный живот обратно в комнату. ‘Завтра опять ругаться будет… Надо бросать пить. А то ведь беда….’
А настоящая беда пришла позже. Под утро…
-Открывайте! НКВД!
Бешеный стук ломал дверь.
Еще пьяные они открывали двери. Еще пьяные тряслись в открытой полуторке. Еще пьяные затянывали: ‘Черный ворон, чооооорный вороон!’
-Имя, звание?
-Тарасов… Майор…
-Цель заговора?
-Какого еще заговора? Не понял!
Конвоир так двинул прикладом, что все вопросы снялись.
Особая тройка дала пять лет. Полсотни восемь дробь три.
А освободили в сороковом. За примерное поведение. Статью не сняли, но хотя бы поражения в правах не было. Живи где хочешь, работай кем хочешь. Но не в армии.
В Харькове его встретила Наденька с дочкой на руках. Со Светланкой…
Четыре года он просидел в одиночке. Есть такой город — Ворошиловск. Родина, говорите?
А потом он работал инструктором по парашютному делу. В парке развлечений. Ну лекции еще читал. Сто семьдесят прыжков! Сто семьдесят!
А двадцать четвертого июня его снова призвали в армию.
Двадцать четвертого июня сорок первого…
(С) Ивакин Алекей Геннадьевич
to be continued