Ален де Бенуа

[Ecologist]

Алексей Белов. Ален де Бенуа. Как можно быть язычником — пер. с англ. С.А Петров — М.: «Русская правда», 2004 г. – 240 стр.

Ален де Бенуа родился в 1943 году. Начав свою политическую деятельность в 1960 году в Федерации студентов-националистов, в 1969-м он стал главным идеологом Группы изучения европейской цивилизации (ГРЕСЕ). В том же году он возглавил журнал «Нувель Эколь», в 1973 году — официальный орган ГРЕСЕ «Элеман», а с 1988 года под его редакцией выходит тематический альманах «Кризис».

Среди важнейших его работ: «Взгляд справа. Критическая антология современных идей» (1977). Книга получила Большую премию Французской академии и была переведена на ряд языков. «Идеи как они есть» (1979). Эта работа призвана ознакомить широкую публику с идеями «новых правых». Этот термин движение получило от журналистов, развернувших в этом году кампанию против него. «Как можно быть язычником» (1981), «Европейские традиции» (1982, 1996), «Ориентиры для решающих людей» (1982), «Проблемы демократии» (1985), «Европа и Третий мир – одна борьба» (1986), Манифест объединённого фронта Европы и Третьего Мира против американского глобализма, «Против расизма» (на испанском языке, 1992). Развивает тему предыдущей работы в контексте противостояния расистскому подходу в антиглобализме. «На линии прицела» (1995-1996, 2 т.), Сборник выступлений с 1972 по 1995 г., «Коммунизм и нацизм» (1998), Размышления о тоталитаризме в XX веке, «Восстание культур. Европейский манифест XXI века» (1999), Европейская самобытность против глобализма.

***

Название нынешней книги – парафраз известного высказывания Вольтера «Как можно быть персом?» Современникам Вольтера было трудно представить себе, как можно быть персом. О такой возможности они заговорили после «Персидских писем» Монтескье, в которых тот подверг критике современное ему общество. Подобно Монтескье, Ален де Бенуа доказывает современным европейцам возможность быть язычником.

Чрезвычайно информативная и подробная книга Бенуа настолько переполнена всевозможными цитатами (они составляют не меньше половины книги), что её можно назвать своего рода методическим пособием по истории противостояния язычества и монотеизма. Это подтверждает и эпиграф книги, в качестве которого автор избрал знаменитый пассаж Ницше из «Антихриста»: «Этим я заканчиваю и высказываю мой приговор…».

В предисловии Бенуа задаёт дискурс книги: «О чём они мечтают – персонажи Боттичелли и Каспара Давида Фридриха? К какому прошлому-настоящему обратили они свой взор? Возможность пришествия каких богов предчувствуют они сквозь мир?

Для меня эти вопросы напрямую связаны со стоящим в заглавии этой книги вопросом, на который я стремлюсь здесь ответить».

И далее: «В этой книге я предлагаю параллельное прочтение язычества как изначальной религии Европы, как составной части, чьё значение всегда является центральным, и библейско-христианской мысли». Бенуа сравнивает себя с Ницше, заявляя: «Как всегда, я написал эту книгу для всех и ни для кого».

Последовательно и скрупулёзно излагая свои идеи, автор по ходу мысли не замечает, как подспудно начинает противоречить сам себе, причём буквально с первой главы. Так, в самой первой главе книги, он позиционирует Ренессанс как «следствие возобновления связи с духом древнего язычества» и убедительно это аргументирует. Да, действительно, Ренессанс положил конец «мрачному Средневековью», ознаменованному инквизицией и кострами, на которых сжигали ведьм. Ренессанс действительно дал новую жизнь древним греческим и римским сюжетам, интерес к которым воплотился в бесчисленных произведениях всех видов искусства. Однако Ренессанс породил Реформацию, в результате которой мы имеем протестантизм – наиболее «иудейскую» версию христианства, в которой от язычества не осталось ровным счётом ничего. Символично, что именно протестантизм, в том числе мессианский, является господствующей конфессией США – источника глобализма, этого «мирового зла», так ненавидимого Бенуа. И именно наследием Ренессанса является идеология атомарного индивидуализма, общества потребления, «Общества Зрелища», что блестяще доказал Макс Вебер, обильно цитируемый Бенуа.

В следующих же главах автор заявляет, что язычество не является «возвратом в прошлое», и эту точку зрения с ним разделяет большинство представителей всех видов современного язычества. «Мы верим в Вечное возвращение», — заявляет он. Стоит, однако, напомнить, что тот же Ницше рассматривал Вечное возвращение негативно, как постоянно возвращающийся кошмар.

Вполне справедлива и отмеченная Бенуа антимагичность авраамических религий, которым противопоставлен магический характер язычества: «Религия Библии должна рассматриваться как антимагическая, потому что она осуществляет «расколдовывание» мира». Не стоит подробно останавливаться и на дихотомии Творения (creatio) и проявления (manifestatio) мира, многократно и подробно рассмотренной.

Любопытен анализ сюжета о Каине и Авеле, наводящий на мысли об очевидном влиянии идей Рене Генона. По мнению автора, Яхве принимает дары одного и отверг приношения другого именно из-за их позиции по отношению ко Всевышнему. «В то время как Авель своей жертвой показывает, что он сохраняет свой дух полностью свободным для Яхве, Каин своей жертвой требует от Бога освятить тот способ существования, который Бог осуждает. <…> Как и Адам, Каин проявляет «гордыню», и именно по этой причине он осуждается». Отсюда же проистекает и дихотомия кочевого и оседлого образа жизни, проанализированная Геноном.

Как убедительно доказывает Бенуа, Яхве крайне негативно относится к городской, оседлой, цивилизации, и, вероятно, это одна из причин 40-летнего скитания по пустыне. Исключением является Иерусалим. «Причин заключается в том, что он является по отношению к другим городам тем, чем земля Израиля является по отношению к другим землям: симметрической антитезой. Иерусалим – это не священный, а святой город. Он является единственным городом, какого никогда не было. Своего рода противогородом».

И добавляет: «Таким образом, человек является големом Бога. Старая – франкенштейновская! – история создания, восставшего против своего создателя».

Бенуа подробно разбирает дихотомию пространства-времени (язычества-авраамизма), любопытно иллюстрируя свой анализ. Впрочем, поскольку она вытекает из предыдущей, не будем заострять на ней внимание.

Рассматривая вопрос о «первородстве» теологий, автор последовательно приводит точку зрения историков, в соответствии с которой «…единобожие порождено отделением и отказом от окружающей цивилизации», и иудейской традиции, провозглашающей историческое первенство единобожия, «от которого люди постепенно отступали по причине своих грехов». Упомянув об истории этих дискуссий, Бенуа предлагает свой альтернативный подход: «…отношение единобожие-многобожие является не диахроническим, хронологическим отношением, а отношением между двумя различными складами ума. Яхве является не падшим отцом, не завершением развития, и не пережитком «мифических богов». В примечании же он не преминул «дать пинка» «некоторым адептам «Традиции», поддерживающим представление о первобытном единобожии». По всей видимости, речь идёт о концепциях Рене Генона и, в особенности, Германа Вирта, легендарного прусского лингвиста. В свете концепции Вирта изначальный монотеизм совсем не библейского типа, Верховное Божество Гипербореи имеет мало общего с Богом – ревнителем Библии, которая сохранила лишь искажённые остатки прамонотеизма. Он гораздо ближе к метафизике индуизма, в которой многочисленные боги его пантеона – лишь частные манифестации, персонификации отдельных аспектов Единого Высшего Начала. Кстати, далёкие отголоски этой метафизики можно обнаружить и в Каббале, в основе которой лежит концепция 10 сфирот, или атрибутов Бога, проявляющихся, так или иначе, во всём творении.

Стоит добавить, что Каббала имеет много параллелей с метафизикой Тантры – эзотерической составляющей индуизма – ещё один камень в огород автора, радикально противопоставляющего две традиции.

Очень интересна идея об «отрицательном богословии», исследуемая Бенуа. Ссылаясь на Талмуд («Тот, кто отказывается от идолопоклонства, всё равно, что выполняет всю Тору» (Хуллин 5а)), автор приходит к концепции «иудеохристианства без Бога». «Когда «идолопоклонство» полностью исчезнет, вера в Яхве станет излишней». Рене Генон в этой связи показал, что атеизм как раз и является результатом вырождения, наследником монотеизма, тогда как материализм – язычества (т.е. обожествлением материи).

Причины антисемитизма автор находит в обращении Европы в христианство, становление в качестве «Нового Израиля». «Христианский антисемитизм может быть законно описан как невроз. … Европа стала антисемитской в той степени, в какой она хотела стать «Израилем». Она перестанет быть антисемитской, избавившись от этого невроза, вернувшись к своему основополагающему мифу, перестав желать быть тем, чем она не является…»

Очень интересно исследование темы антропологического универсализма, содержащегося в монотеизме, и наследником которому является современная концепция «общечеловеческих» ценностей, «прав человека», рьяные поборники которых получили меткое прозвище «общечеловеки». Иными словами, речь идёт опять-таки о глобализме.

Бенуа отмечает, что «универсализм находит своё первое основание в повествовании Книги Бытия, которое делает из адамического мифа архетип единства человеческого рода, обладающий как моральной, так и «исторической» ценностью… очевидно, что это повествование предполагает оправдание строгого монотеизма». И приводит замечательную цитату Жозефа де Местра: «В мире не существует человека. В своей жизни я видел французов, итальянцев, русских и т.д. Благодаря Монтескье я даже знаю, что можно быть персом, но что касается человека, я заявляю, что в своей жизни я его не встречал».

Рассматривая проблему войны и мира, противоборств и конфликтов, Бенуа приходит к следующему выводу: язычество постулирует борьбу противоположностей, но она благородна, как рыцарский поединок, монотеизм призывает к всеобщему миру, но он достигается самыми бесчестными и жестокими способами.

«Замена политики моралью приводит не к устранению противоречий, а, напротив, к их обострению. Как только какое-либо противоречие получает истолкование при помощи морали, в которой добро и зло возводятся в абсолют, — оно становится неразрешимым. … относительный, мгновенный противник превращается в абсолютного врага. Враг может представлять только зло. Враг виновен, он должен быть наказан.

Всё развитие современного международного права, в значительной степени основанного на ценностях Библии, свидетельствует о стремлении сделать врага виноватым с морально-этической точки зрения».

Похоже на ценности, которыми руководствовались идеологи бомбардировок Косово, «антитеррористической» операции в Афганистане, иракской войны, не правда ли?

Разумеется, автор не мог обойти вниманием и такую животрепещущую и многажды затронутую тему, как отношение монотеизма, и, в первую очередь, христианства к телу и всему, что с ним связано.

Бенуа приводит весьма красноречивые и убедительные цитаты христианских авторов, касающиеся этой проблемы, начиная с апостола Павла: «Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?» (Рим. 7, 24). И продолжает более поздними авторами, не только христианскими: «Греческий писатель из Александрии, известный под именем Филона Иудейского, чья философия оказала влияние на христианскую мысль, писал: «Бог без всяких на то причин испытывал ненависть к удовольствию и телу». Св. Иероним доходил до того, что заявлял, что «чистота тела и его одеяний означает нечистоту души». …Изначальное христианство восхваляло нечистоплостность: Церковь начала с борьбы против бань».

Справедливо отмечая более умеренную позицию иудаизма в этом вопросе, порою даже переходящую в положительную, Бенуа переходит к изложению языческого отношения к проблеме телесности.

Последовательно и бескомпромиссно клеймя христианское презрение к плоти, автор, тем не менее, настаивает, что язычеству отнюдь не свойственна разнузданность и невоздержанность в отношении телесной красоты и наслаждений. Замечая, что «Европейская древность со всей очевидностью являет нам зрелище свободно принимаемой «природной» сексуальности, при которой в целом отсутствуют табу и запреты, провозглашённые впоследствии христианством», он отрицает правильность отождествления язычества именно с этой «естественностью». «Это отнюдь не значит, что сущность язычества заключается в этой сексуальной свободе. Это также не значит, что стоит представлять себе дохристианскую Европу как лишённую представлений о стыде и целомудрии, чтящую пансексуальность и принимающую в этой сфере любое поведение. …Сексуальная этика Европы является в целом свободной, лишённой представления о грехе; она не является ненормальной. Священный блуд, пансексуальность, разнузданные страсти ей скорее чужды, и только в периоды упадка эта этика выходит за пределы своих норм». Я специально привёл эту цитату полностью, так как она конспективно излагает весь ход мыслей автора и рассматриваемую тему.

Разумеется, автор не мог не посвятить внушительную главу теме рецидивов языческих традиций в христианизированной Европе. Это своего рода миниэнциклопедия сопротивления, компромисса, выживания язычества перед лицом, внутри и вовне победившего христианства.

Ален де Бенуа рассматривает, прежде всего, именно всевозможные проявления выжившего язычества внутри христианства: «После христианизации Европы язычество выжило в различных формах: во-первых, в коллективном бессознательном, которое освобождалось прежде всего музыкой, потом на уровне народных верований и традиций, наконец, внутри самой официальной религии и в её маргинальных формах, в «еретических» течениях, никогда не исчезавших».

Более того, именно этих самых «еретиков» от христианства автор считает именно своего рода ретрансляторами языческих идей, источниками «языческого богословия современной эпохи»!

На десяти страницах раскрывается целый паноптикум имён этих «великих еретиков» и идей, принесённых ими. Здесь Скотт Эриугена, Майстер Экхарт, Якоб Бёме и Парацельс, Эразм Роттердамский, Леонардо да Винчи, Генри Мур и Песталоцци; Гёте, Кант, Шеллинг и Фихте; Бердяев, Тейяр де Шарден и Сент-Экзюпери…

Проблеме добра и зла в книге также уделено достаточно внимания. Постулируя недуализм и единство противоположностей («Бог – это «не-другой», он выше любых противоположностей и он соединяет их в себе») Бенуа переходит к проблеме происхождения зла, знаменитом камне преткновения ищущих истину.

Он повторяет наивный, но вечно актуальный вопрос: «Если Бог всемогущ и бесконечно добр, почему он терпит зло, каким образом возможно зло?» И отвечает на него так: «Морализация Бога подразумевает виновность создания. Воплощение абсолютного добра в единственном Боге не оставляет другого выхода: ответственным должен быть человек».

Разумеется, языческий подход к проблеме прямо противоположен. Автор вообще отрицает объективное определение зла в языческом богословии. С его точки зрения, «зло есть то, что мешает нам достичь нашего представления о самом себе, то, что заставляет нас пасть ниже самих себя, что мешает нам превзойти себя и унижает нас».

Абсолютизация зла, по мнению Бенуа, аннулируется разнообразием людей, народов, эпох, культур, традиций: «Абсолюта не существует, существует лишь относительная правда определённой эпохи и определённого места». Эта позиция вновь отсылает нас к теме универсализма и прав человека, как идеологических креатур монотеизма.

Автор завершает тему добра и зла патетическим пассажем: «Если и существует «откровение», то оно заключается в том, что не существует абсолютов, порождённых дуалистической мыслью, не существует непримиримых противоположностей, порождённых утверждением Совершенно Другого. Это именно то, что Европа, прямо или косвенно, не переставала повторять тысячелетиями. Именно это утверждение она призвана вечно бросать в безликое лицо Яхве».

В заключение книги Бенуа анализирует современный мир, «одномерный мир», заклеймённый Маркузе, пластмассовый мир Юнгера, общество Зрелища Ги Дебора. И приходит к выводу, что сложившаяся ситуация закономерна. «Убийство Бога не было неожиданностью. Он сам сознательно пошёл на смерть… Мир, лишённый понятия священного, более не может выносить какую бы то ни было веру».

Какой же выход предлагает автор? Естественно, отказ от монотеизма: «Речь идёт об отказе от метафизики, согласно которой Бог создал мир exnihilo, согласно которой Бог есть первопринцип, из которого происходят земля и небо, люди и боги…».

И предлагает ей альтернативу: «Мы хотим противопоставить Веру Закону, миф логосу, невинность становления виновности твари, законность воли к власти прославлению рабства и унижения, жизнь её проблемам, образ понятию, место изгнанию, желание истории концу истории, волю, которая преображается в да миру, отрицанию и отказу».

Осталось добавить лишь самое главное. Принципиальным, если не сказать – центральным вопросом в противостоянии поли- и монотеизма является собственно метафизика. Так или иначе, автор постоянно касается её на протяжении всей книги, верно излагая обе позиции. Но здесь он и совершает ещё одну ошибку – впадает в дуализм, сам того не замечая. Это очевидно из заключительного пассажа его книги.

Возможно, именно в этом упрекал Бенуа его бывший соратник по ГРЕСЕ Гийом Фэй, говоря, что Бенуа, объявив себя «язычником», в действительности остался иудеохристианином.

Проблема в том, что автор, будучи последовательным манифестационистом, разумеется, объединяет христианство с иудаизмом и исламом в одну метафизическую парадигму – креационизм. С другой стороны, для правоверного иудея – вера в распятого Бога – самое настоящее язычество. В определённом смысле и то и другое верно, но лишь отчасти, технически, лишь постольку, поскольку все три традиции в религиоведении называются авраамическими, т.е. они едины в своём происхождении. И если ислам, по выражению одного исламоведа, «иудаизм для гоев», то христианство принципиально отлично от них обоих. Хотя христианство исходит из креационистской предпосылки, благодаря пришествию Христа твари открыта возможность не только спасения, но и обóжения, т.е. обретения одной с Божеством природы. В результате этого христианство является третьей метафизической перспективой, как объединяющей в себе две другие, противоположные, так и не сводимой однозначно ни к одной из них. Видимо, проблема Бенуа в том, что он вряд ли знаком с восточным христианством, в котором практика обóжения традиционна, в отличие от христианства западного, где она давно утрачена. Подробно метафизика христианства как третьего пути разработана в труде русского традиционалиста А.Г. Дугина «Метафизика Благой Вести».

Кстати, в упоминаемом Бенуа в контексте преодоления дуализма шиваизме существует символ трезубца, два противоположных зубца которого изогнуты, а центральный направлен строго вверх…

Несмотря на многие темы, оставшиеся без внимания, думаю, данного обзора более чем достаточно, чтобы заинтересовать читателя.
Алексей Белов. Ален де Бенуа. Как можно быть язычником — пер. с англ. С.А Петров — М.: «Русская правда», 2004 г. – 240 стр.

Ален де Бенуа родился в 1943 году. Начав свою политическую деятельность в 1960 году в Федерации студентов-националистов, в 1969-м он стал главным идеологом Группы изучения европейской цивилизации (ГРЕСЕ). В том же году он возглавил журнал «Нувель Эколь», в 1973 году — официальный орган ГРЕСЕ «Элеман», а с 1988 года под его редакцией выходит тематический альманах «Кризис».

Среди важнейших его работ: «Взгляд справа. Критическая антология современных идей» (1977). Книга получила Большую премию Французской академии и была переведена на ряд языков. «Идеи как они есть» (1979). Эта работа призвана ознакомить широкую публику с идеями «новых правых». Этот термин движение получило от журналистов, развернувших в этом году кампанию против него. «Как можно быть язычником» (1981), «Европейские традиции» (1982, 1996), «Ориентиры для решающих людей» (1982), «Проблемы демократии» (1985), «Европа и Третий мир – одна борьба» (1986), Манифест объединённого фронта Европы и Третьего Мира против американского глобализма, «Против расизма» (на испанском языке, 1992). Развивает тему предыдущей работы в контексте противостояния расистскому подходу в антиглобализме. «На линии прицела» (1995-1996, 2 т.), Сборник выступлений с 1972 по 1995 г., «Коммунизм и нацизм» (1998), Размышления о тоталитаризме в XX веке, «Восстание культур. Европейский манифест XXI века» (1999), Европейская самобытность против глобализма.

***

Название нынешней книги – парафраз известного высказывания Вольтера «Как можно быть персом?» Современникам Вольтера было трудно представить себе, как можно быть персом. О такой возможности они заговорили после «Персидских писем» Монтескье, в которых тот подверг критике современное ему общество. Подобно Монтескье, Ален де Бенуа доказывает современным европейцам возможность быть язычником.

Чрезвычайно информативная и подробная книга Бенуа настолько переполнена всевозможными цитатами (они составляют не меньше половины книги), что её можно назвать своего рода методическим пособием по истории противостояния язычества и монотеизма. Это подтверждает и эпиграф книги, в качестве которого автор избрал знаменитый пассаж Ницше из «Антихриста»: «Этим я заканчиваю и высказываю мой приговор…».

В предисловии Бенуа задаёт дискурс книги: «О чём они мечтают – персонажи Боттичелли и Каспара Давида Фридриха? К какому прошлому-настоящему обратили они свой взор? Возможность пришествия каких богов предчувствуют они сквозь мир?

Для меня эти вопросы напрямую связаны со стоящим в заглавии этой книги вопросом, на который я стремлюсь здесь ответить».

И далее: «В этой книге я предлагаю параллельное прочтение язычества как изначальной религии Европы, как составной части, чьё значение всегда является центральным, и библейско-христианской мысли». Бенуа сравнивает себя с Ницше, заявляя: «Как всегда, я написал эту книгу для всех и ни для кого».

Последовательно и скрупулёзно излагая свои идеи, автор по ходу мысли не замечает, как подспудно начинает противоречить сам себе, причём буквально с первой главы. Так, в самой первой главе книги, он позиционирует Ренессанс как «следствие возобновления связи с духом древнего язычества» и убедительно это аргументирует. Да, действительно, Ренессанс положил конец «мрачному Средневековью», ознаменованному инквизицией и кострами, на которых сжигали ведьм. Ренессанс действительно дал новую жизнь древним греческим и римским сюжетам, интерес к которым воплотился в бесчисленных произведениях всех видов искусства. Однако Ренессанс породил Реформацию, в результате которой мы имеем протестантизм – наиболее «иудейскую» версию христианства, в которой от язычества не осталось ровным счётом ничего. Символично, что именно протестантизм, в том числе мессианский, является господствующей конфессией США – источника глобализма, этого «мирового зла», так ненавидимого Бенуа. И именно наследием Ренессанса является идеология атомарного индивидуализма, общества потребления, «Общества Зрелища», что блестяще доказал Макс Вебер, обильно цитируемый Бенуа.

В следующих же главах автор заявляет, что язычество не является «возвратом в прошлое», и эту точку зрения с ним разделяет большинство представителей всех видов современного язычества. «Мы верим в Вечное возвращение», — заявляет он. Стоит, однако, напомнить, что тот же Ницше рассматривал Вечное возвращение негативно, как постоянно возвращающийся кошмар.

Вполне справедлива и отмеченная Бенуа антимагичность авраамических религий, которым противопоставлен магический характер язычества: «Религия Библии должна рассматриваться как антимагическая, потому что она осуществляет «расколдовывание» мира». Не стоит подробно останавливаться и на дихотомии Творения (creatio) и проявления (manifestatio) мира, многократно и подробно рассмотренной.

Любопытен анализ сюжета о Каине и Авеле, наводящий на мысли об очевидном влиянии идей Рене Генона. По мнению автора, Яхве принимает дары одного и отверг приношения другого именно из-за их позиции по отношению ко Всевышнему. «В то время как Авель своей жертвой показывает, что он сохраняет свой дух полностью свободным для Яхве, Каин своей жертвой требует от Бога освятить тот способ существования, который Бог осуждает. <…> Как и Адам, Каин проявляет «гордыню», и именно по этой причине он осуждается». Отсюда же проистекает и дихотомия кочевого и оседлого образа жизни, проанализированная Геноном.

Как убедительно доказывает Бенуа, Яхве крайне негативно относится к городской, оседлой, цивилизации, и, вероятно, это одна из причин 40-летнего скитания по пустыне. Исключением является Иерусалим. «Причин заключается в том, что он является по отношению к другим городам тем, чем земля Израиля является по отношению к другим землям: симметрической антитезой. Иерусалим – это не священный, а святой город. Он является единственным городом, какого никогда не было. Своего рода противогородом».

И добавляет: «Таким образом, человек является големом Бога. Старая – франкенштейновская! – история создания, восставшего против своего создателя».

Бенуа подробно разбирает дихотомию пространства-времени (язычества-авраамизма), любопытно иллюстрируя свой анализ. Впрочем, поскольку она вытекает из предыдущей, не будем заострять на ней внимание.

Рассматривая вопрос о «первородстве» теологий, автор последовательно приводит точку зрения историков, в соответствии с которой «…единобожие порождено отделением и отказом от окружающей цивилизации», и иудейской традиции, провозглашающей историческое первенство единобожия, «от которого люди постепенно отступали по причине своих грехов». Упомянув об истории этих дискуссий, Бенуа предлагает свой альтернативный подход: «…отношение единобожие-многобожие является не диахроническим, хронологическим отношением, а отношением между двумя различными складами ума. Яхве является не падшим отцом, не завершением развития, и не пережитком «мифических богов». В примечании же он не преминул «дать пинка» «некоторым адептам «Традиции», поддерживающим представление о первобытном единобожии». По всей видимости, речь идёт о концепциях Рене Генона и, в особенности, Германа Вирта, легендарного прусского лингвиста. В свете концепции Вирта изначальный монотеизм совсем не библейского типа, Верховное Божество Гипербореи имеет мало общего с Богом – ревнителем Библии, которая сохранила лишь искажённые остатки прамонотеизма. Он гораздо ближе к метафизике индуизма, в которой многочисленные боги его пантеона – лишь частные манифестации, персонификации отдельных аспектов Единого Высшего Начала. Кстати, далёкие отголоски этой метафизики можно обнаружить и в Каббале, в основе которой лежит концепция 10 сфирот, или атрибутов Бога, проявляющихся, так или иначе, во всём творении.

Стоит добавить, что Каббала имеет много параллелей с метафизикой Тантры – эзотерической составляющей индуизма – ещё один камень в огород автора, радикально противопоставляющего две традиции.

Очень интересна идея об «отрицательном богословии», исследуемая Бенуа. Ссылаясь на Талмуд («Тот, кто отказывается от идолопоклонства, всё равно, что выполняет всю Тору» (Хуллин 5а)), автор приходит к концепции «иудеохристианства без Бога». «Когда «идолопоклонство» полностью исчезнет, вера в Яхве станет излишней». Рене Генон в этой связи показал, что атеизм как раз и является результатом вырождения, наследником монотеизма, тогда как материализм – язычества (т.е. обожествлением материи).

Причины антисемитизма автор находит в обращении Европы в христианство, становление в качестве «Нового Израиля». «Христианский антисемитизм может быть законно описан как невроз. … Европа стала антисемитской в той степени, в какой она хотела стать «Израилем». Она перестанет быть антисемитской, избавившись от этого невроза, вернувшись к своему основополагающему мифу, перестав желать быть тем, чем она не является…»

Очень интересно исследование темы антропологического универсализма, содержащегося в монотеизме, и наследником которому является современная концепция «общечеловеческих» ценностей, «прав человека», рьяные поборники которых получили меткое прозвище «общечеловеки». Иными словами, речь идёт опять-таки о глобализме.

Бенуа отмечает, что «универсализм находит своё первое основание в повествовании Книги Бытия, которое делает из адамического мифа архетип единства человеческого рода, обладающий как моральной, так и «исторической» ценностью… очевидно, что это повествование предполагает оправдание строгого монотеизма». И приводит замечательную цитату Жозефа де Местра: «В мире не существует человека. В своей жизни я видел французов, итальянцев, русских и т.д. Благодаря Монтескье я даже знаю, что можно быть персом, но что касается человека, я заявляю, что в своей жизни я его не встречал».

Рассматривая проблему войны и мира, противоборств и конфликтов, Бенуа приходит к следующему выводу: язычество постулирует борьбу противоположностей, но она благородна, как рыцарский поединок, монотеизм призывает к всеобщему миру, но он достигается самыми бесчестными и жестокими способами.

«Замена политики моралью приводит не к устранению противоречий, а, напротив, к их обострению. Как только какое-либо противоречие получает истолкование при помощи морали, в которой добро и зло возводятся в абсолют, — оно становится неразрешимым. … относительный, мгновенный противник превращается в абсолютного врага. Враг может представлять только зло. Враг виновен, он должен быть наказан.

Всё развитие современного международного права, в значительной степени основанного на ценностях Библии, свидетельствует о стремлении сделать врага виноватым с морально-этической точки зрения».

Похоже на ценности, которыми руководствовались идеологи бомбардировок Косово, «антитеррористической» операции в Афганистане, иракской войны, не правда ли?

Разумеется, автор не мог обойти вниманием и такую животрепещущую и многажды затронутую тему, как отношение монотеизма, и, в первую очередь, христианства к телу и всему, что с ним связано.

Бенуа приводит весьма красноречивые и убедительные цитаты христианских авторов, касающиеся этой проблемы, начиная с апостола Павла: «Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?» (Рим. 7, 24). И продолжает более поздними авторами, не только христианскими: «Греческий писатель из Александрии, известный под именем Филона Иудейского, чья философия оказала влияние на христианскую мысль, писал: «Бог без всяких на то причин испытывал ненависть к удовольствию и телу». Св. Иероним доходил до того, что заявлял, что «чистота тела и его одеяний означает нечистоту души». …Изначальное христианство восхваляло нечистоплостность: Церковь начала с борьбы против бань».

Справедливо отмечая более умеренную позицию иудаизма в этом вопросе, порою даже переходящую в положительную, Бенуа переходит к изложению языческого отношения к проблеме телесности.

Последовательно и бескомпромиссно клеймя христианское презрение к плоти, автор, тем не менее, настаивает, что язычеству отнюдь не свойственна разнузданность и невоздержанность в отношении телесной красоты и наслаждений. Замечая, что «Европейская древность со всей очевидностью являет нам зрелище свободно принимаемой «природной» сексуальности, при которой в целом отсутствуют табу и запреты, провозглашённые впоследствии христианством», он отрицает правильность отождествления язычества именно с этой «естественностью». «Это отнюдь не значит, что сущность язычества заключается в этой сексуальной свободе. Это также не значит, что стоит представлять себе дохристианскую Европу как лишённую представлений о стыде и целомудрии, чтящую пансексуальность и принимающую в этой сфере любое поведение. …Сексуальная этика Европы является в целом свободной, лишённой представления о грехе; она не является ненормальной. Священный блуд, пансексуальность, разнузданные страсти ей скорее чужды, и только в периоды упадка эта этика выходит за пределы своих норм». Я специально привёл эту цитату полностью, так как она конспективно излагает весь ход мыслей автора и рассматриваемую тему.

Разумеется, автор не мог не посвятить внушительную главу теме рецидивов языческих традиций в христианизированной Европе. Это своего рода миниэнциклопедия сопротивления, компромисса, выживания язычества перед лицом, внутри и вовне победившего христианства.

Ален де Бенуа рассматривает, прежде всего, именно всевозможные проявления выжившего язычества внутри христианства: «После христианизации Европы язычество выжило в различных формах: во-первых, в коллективном бессознательном, которое освобождалось прежде всего музыкой, потом на уровне народных верований и традиций, наконец, внутри самой официальной религии и в её маргинальных формах, в «еретических» течениях, никогда не исчезавших».

Более того, именно этих самых «еретиков» от христианства автор считает именно своего рода ретрансляторами языческих идей, источниками «языческого богословия современной эпохи»!

На десяти страницах раскрывается целый паноптикум имён этих «великих еретиков» и идей, принесённых ими. Здесь Скотт Эриугена, Майстер Экхарт, Якоб Бёме и Парацельс, Эразм Роттердамский, Леонардо да Винчи, Генри Мур и Песталоцци; Гёте, Кант, Шеллинг и Фихте; Бердяев, Тейяр де Шарден и Сент-Экзюпери…

Проблеме добра и зла в книге также уделено достаточно внимания. Постулируя недуализм и единство противоположностей («Бог – это «не-другой», он выше любых противоположностей и он соединяет их в себе») Бенуа переходит к проблеме происхождения зла, знаменитом камне преткновения ищущих истину.

Он повторяет наивный, но вечно актуальный вопрос: «Если Бог всемогущ и бесконечно добр, почему он терпит зло, каким образом возможно зло?» И отвечает на него так: «Морализация Бога подразумевает виновность создания. Воплощение абсолютного добра в единственном Боге не оставляет другого выхода: ответственным должен быть человек».

Разумеется, языческий подход к проблеме прямо противоположен. Автор вообще отрицает объективное определение зла в языческом богословии. С его точки зрения, «зло есть то, что мешает нам достичь нашего представления о самом себе, то, что заставляет нас пасть ниже самих себя, что мешает нам превзойти себя и унижает нас».

Абсолютизация зла, по мнению Бенуа, аннулируется разнообразием людей, народов, эпох, культур, традиций: «Абсолюта не существует, существует лишь относительная правда определённой эпохи и определённого места». Эта позиция вновь отсылает нас к теме универсализма и прав человека, как идеологических креатур монотеизма.

Автор завершает тему добра и зла патетическим пассажем: «Если и существует «откровение», то оно заключается в том, что не существует абсолютов, порождённых дуалистической мыслью, не существует непримиримых противоположностей, порождённых утверждением Совершенно Другого. Это именно то, что Европа, прямо или косвенно, не переставала повторять тысячелетиями. Именно это утверждение она призвана вечно бросать в безликое лицо Яхве».

В заключение книги Бенуа анализирует современный мир, «одномерный мир», заклеймённый Маркузе, пластмассовый мир Юнгера, общество Зрелища Ги Дебора. И приходит к выводу, что сложившаяся ситуация закономерна. «Убийство Бога не было неожиданностью. Он сам сознательно пошёл на смерть… Мир, лишённый понятия священного, более не может выносить какую бы то ни было веру».

Какой же выход предлагает автор? Естественно, отказ от монотеизма: «Речь идёт об отказе от метафизики, согласно которой Бог создал мир exnihilo, согласно которой Бог есть первопринцип, из которого происходят земля и небо, люди и боги…».

И предлагает ей альтернативу: «Мы хотим противопоставить Веру Закону, миф логосу, невинность становления виновности твари, законность воли к власти прославлению рабства и унижения, жизнь её проблемам, образ понятию, место изгнанию, желание истории концу истории, волю, которая преображается в да миру, отрицанию и отказу».

Осталось добавить лишь самое главное. Принципиальным, если не сказать – центральным вопросом в противостоянии поли- и монотеизма является собственно метафизика. Так или иначе, автор постоянно касается её на протяжении всей книги, верно излагая обе позиции. Но здесь он и совершает ещё одну ошибку – впадает в дуализм, сам того не замечая. Это очевидно из заключительного пассажа его книги.

Возможно, именно в этом упрекал Бенуа его бывший соратник по ГРЕСЕ Гийом Фэй, говоря, что Бенуа, объявив себя «язычником», в действительности остался иудеохристианином.

Проблема в том, что автор, будучи последовательным манифестационистом, разумеется, объединяет христианство с иудаизмом и исламом в одну метафизическую парадигму – креационизм. С другой стороны, для правоверного иудея – вера в распятого Бога – самое настоящее язычество. В определённом смысле и то и другое верно, но лишь отчасти, технически, лишь постольку, поскольку все три традиции в религиоведении называются авраамическими, т.е. они едины в своём происхождении. И если ислам, по выражению одного исламоведа, «иудаизм для гоев», то христианство принципиально отлично от них обоих. Хотя христианство исходит из креационистской предпосылки, благодаря пришествию Христа твари открыта возможность не только спасения, но и обóжения, т.е. обретения одной с Божеством природы. В результате этого христианство является третьей метафизической перспективой, как объединяющей в себе две другие, противоположные, так и не сводимой однозначно ни к одной из них. Видимо, проблема Бенуа в том, что он вряд ли знаком с восточным христианством, в котором практика обóжения традиционна, в отличие от христианства западного, где она давно утрачена. Подробно метафизика христианства как третьего пути разработана в труде русского традиционалиста А.Г. Дугина «Метафизика Благой Вести».

Кстати, в упоминаемом Бенуа в контексте преодоления дуализма шиваизме существует символ трезубца, два противоположных зубца которого изогнуты, а центральный направлен строго вверх…

Несмотря на многие темы, оставшиеся без внимания, думаю, данного обзора более чем достаточно, чтобы заинтересовать читателя.

Алексей Белов. Ален де Бенуа. Как можно быть язычником — пер. с англ. С.А Петров — М.: «Русская правда», 2004 г. – 240 стр.

Ален де Бенуа родился в 1943 году. Начав свою политическую деятельность в 1960 году в Федерации студентов-националистов, в 1969-м он стал главным идеологом Группы изучения европейской цивилизации (ГРЕСЕ). В том же году он возглавил журнал «Нувель Эколь», в 1973 году — официальный орган ГРЕСЕ «Элеман», а с 1988 года под его редакцией выходит тематический альманах «Кризис».

Среди важнейших его работ: «Взгляд справа. Критическая антология современных идей» (1977). Книга получила Большую премию Французской академии и была переведена на ряд языков. «Идеи как они есть» (1979). Эта работа призвана ознакомить широкую публику с идеями «новых правых». Этот термин движение получило от журналистов, развернувших в этом году кампанию против него. «Как можно быть язычником» (1981), «Европейские традиции» (1982, 1996), «Ориентиры для решающих людей» (1982), «Проблемы демократии» (1985), «Европа и Третий мир – одна борьба» (1986), Манифест объединённого фронта Европы и Третьего Мира против американского глобализма, «Против расизма» (на испанском языке, 1992). Развивает тему предыдущей работы в контексте противостояния расистскому подходу в антиглобализме. «На линии прицела» (1995-1996, 2 т.), Сборник выступлений с 1972 по 1995 г., «Коммунизм и нацизм» (1998), Размышления о тоталитаризме в XX веке, «Восстание культур. Европейский манифест XXI века» (1999), Европейская самобытность против глобализма.

***

Название нынешней книги – парафраз известного высказывания Вольтера «Как можно быть персом?» Современникам Вольтера было трудно представить себе, как можно быть персом. О такой возможности они заговорили после «Персидских писем» Монтескье, в которых тот подверг критике современное ему общество. Подобно Монтескье, Ален де Бенуа доказывает современным европейцам возможность быть язычником.

Чрезвычайно информативная и подробная книга Бенуа настолько переполнена всевозможными цитатами (они составляют не меньше половины книги), что её можно назвать своего рода методическим пособием по истории противостояния язычества и монотеизма. Это подтверждает и эпиграф книги, в качестве которого автор избрал знаменитый пассаж Ницше из «Антихриста»: «Этим я заканчиваю и высказываю мой приговор…».

В предисловии Бенуа задаёт дискурс книги: «О чём они мечтают – персонажи Боттичелли и Каспара Давида Фридриха? К какому прошлому-настоящему обратили они свой взор? Возможность пришествия каких богов предчувствуют они сквозь мир?

Для меня эти вопросы напрямую связаны со стоящим в заглавии этой книги вопросом, на который я стремлюсь здесь ответить».

И далее: «В этой книге я предлагаю параллельное прочтение язычества как изначальной религии Европы, как составной части, чьё значение всегда является центральным, и библейско-христианской мысли». Бенуа сравнивает себя с Ницше, заявляя: «Как всегда, я написал эту книгу для всех и ни для кого».

Последовательно и скрупулёзно излагая свои идеи, автор по ходу мысли не замечает, как подспудно начинает противоречить сам себе, причём буквально с первой главы. Так, в самой первой главе книги, он позиционирует Ренессанс как «следствие возобновления связи с духом древнего язычества» и убедительно это аргументирует. Да, действительно, Ренессанс положил конец «мрачному Средневековью», ознаменованному инквизицией и кострами, на которых сжигали ведьм. Ренессанс действительно дал новую жизнь древним греческим и римским сюжетам, интерес к которым воплотился в бесчисленных произведениях всех видов искусства. Однако Ренессанс породил Реформацию, в результате которой мы имеем протестантизм – наиболее «иудейскую» версию христианства, в которой от язычества не осталось ровным счётом ничего. Символично, что именно протестантизм, в том числе мессианский, является господствующей конфессией США – источника глобализма, этого «мирового зла», так ненавидимого Бенуа. И именно наследием Ренессанса является идеология атомарного индивидуализма, общества потребления, «Общества Зрелища», что блестяще доказал Макс Вебер, обильно цитируемый Бенуа.

В следующих же главах автор заявляет, что язычество не является «возвратом в прошлое», и эту точку зрения с ним разделяет большинство представителей всех видов современного язычества. «Мы верим в Вечное возвращение», — заявляет он. Стоит, однако, напомнить, что тот же Ницше рассматривал Вечное возвращение негативно, как постоянно возвращающийся кошмар.

Вполне справедлива и отмеченная Бенуа антимагичность авраамических религий, которым противопоставлен магический характер язычества: «Религия Библии должна рассматриваться как антимагическая, потому что она осуществляет «расколдовывание» мира». Не стоит подробно останавливаться и на дихотомии Творения (creatio) и проявления (manifestatio) мира, многократно и подробно рассмотренной.

Любопытен анализ сюжета о Каине и Авеле, наводящий на мысли об очевидном влиянии идей Рене Генона. По мнению автора, Яхве принимает дары одного и отверг приношения другого именно из-за их позиции по отношению ко Всевышнему. «В то время как Авель своей жертвой показывает, что он сохраняет свой дух полностью свободным для Яхве, Каин своей жертвой требует от Бога освятить тот способ существования, который Бог осуждает. <…> Как и Адам, Каин проявляет «гордыню», и именно по этой причине он осуждается». Отсюда же проистекает и дихотомия кочевого и оседлого образа жизни, проанализированная Геноном.

Как убедительно доказывает Бенуа, Яхве крайне негативно относится к городской, оседлой, цивилизации, и, вероятно, это одна из причин 40-летнего скитания по пустыне. Исключением является Иерусалим. «Причин заключается в том, что он является по отношению к другим городам тем, чем земля Израиля является по отношению к другим землям: симметрической антитезой. Иерусалим – это не священный, а святой город. Он является единственным городом, какого никогда не было. Своего рода противогородом».

И добавляет: «Таким образом, человек является големом Бога. Старая – франкенштейновская! – история создания, восставшего против своего создателя».

Бенуа подробно разбирает дихотомию пространства-времени (язычества-авраамизма), любопытно иллюстрируя свой анализ. Впрочем, поскольку она вытекает из предыдущей, не будем заострять на ней внимание.

Рассматривая вопрос о «первородстве» теологий, автор последовательно приводит точку зрения историков, в соответствии с которой «…единобожие порождено отделением и отказом от окружающей цивилизации», и иудейской традиции, провозглашающей историческое первенство единобожия, «от которого люди постепенно отступали по причине своих грехов». Упомянув об истории этих дискуссий, Бенуа предлагает свой альтернативный подход: «…отношение единобожие-многобожие является не диахроническим, хронологическим отношением, а отношением между двумя различными складами ума. Яхве является не падшим отцом, не завершением развития, и не пережитком «мифических богов». В примечании же он не преминул «дать пинка» «некоторым адептам «Традиции», поддерживающим представление о первобытном единобожии». По всей видимости, речь идёт о концепциях Рене Генона и, в особенности, Германа Вирта, легендарного прусского лингвиста. В свете концепции Вирта изначальный монотеизм совсем не библейского типа, Верховное Божество Гипербореи имеет мало общего с Богом – ревнителем Библии, которая сохранила лишь искажённые остатки прамонотеизма. Он гораздо ближе к метафизике индуизма, в которой многочисленные боги его пантеона – лишь частные манифестации, персонификации отдельных аспектов Единого Высшего Начала. Кстати, далёкие отголоски этой метафизики можно обнаружить и в Каббале, в основе которой лежит концепция 10 сфирот, или атрибутов Бога, проявляющихся, так или иначе, во всём творении.

Стоит добавить, что Каббала имеет много параллелей с метафизикой Тантры – эзотерической составляющей индуизма – ещё один камень в огород автора, радикально противопоставляющего две традиции.

Очень интересна идея об «отрицательном богословии», исследуемая Бенуа. Ссылаясь на Талмуд («Тот, кто отказывается от идолопоклонства, всё равно, что выполняет всю Тору» (Хуллин 5а)), автор приходит к концепции «иудеохристианства без Бога». «Когда «идолопоклонство» полностью исчезнет, вера в Яхве станет излишней». Рене Генон в этой связи показал, что атеизм как раз и является результатом вырождения, наследником монотеизма, тогда как материализм – язычества (т.е. обожествлением материи).

Причины антисемитизма автор находит в обращении Европы в христианство, становление в качестве «Нового Израиля». «Христианский антисемитизм может быть законно описан как невроз. … Европа стала антисемитской в той степени, в какой она хотела стать «Израилем». Она перестанет быть антисемитской, избавившись от этого невроза, вернувшись к своему основополагающему мифу, перестав желать быть тем, чем она не является…»

Очень интересно исследование темы антропологического универсализма, содержащегося в монотеизме, и наследником которому является современная концепция «общечеловеческих» ценностей, «прав человека», рьяные поборники которых получили меткое прозвище «общечеловеки». Иными словами, речь идёт опять-таки о глобализме.

Бенуа отмечает, что «универсализм находит своё первое основание в повествовании Книги Бытия, которое делает из адамического мифа архетип единства человеческого рода, обладающий как моральной, так и «исторической» ценностью… очевидно, что это повествование предполагает оправдание строгого монотеизма». И приводит замечательную цитату Жозефа де Местра: «В мире не существует человека. В своей жизни я видел французов, итальянцев, русских и т.д. Благодаря Монтескье я даже знаю, что можно быть персом, но что касается человека, я заявляю, что в своей жизни я его не встречал».

Рассматривая проблему войны и мира, противоборств и конфликтов, Бенуа приходит к следующему выводу: язычество постулирует борьбу противоположностей, но она благородна, как рыцарский поединок, монотеизм призывает к всеобщему миру, но он достигается самыми бесчестными и жестокими способами.

«Замена политики моралью приводит не к устранению противоречий, а, напротив, к их обострению. Как только какое-либо противоречие получает истолкование при помощи морали, в которой добро и зло возводятся в абсолют, — оно становится неразрешимым. … относительный, мгновенный противник превращается в абсолютного врага. Враг может представлять только зло. Враг виновен, он должен быть наказан.

Всё развитие современного международного права, в значительной степени основанного на ценностях Библии, свидетельствует о стремлении сделать врага виноватым с морально-этической точки зрения».

Похоже на ценности, которыми руководствовались идеологи бомбардировок Косово, «антитеррористической» операции в Афганистане, иракской войны, не правда ли?

Разумеется, автор не мог обойти вниманием и такую животрепещущую и многажды затронутую тему, как отношение монотеизма, и, в первую очередь, христианства к телу и всему, что с ним связано.

Бенуа приводит весьма красноречивые и убедительные цитаты христианских авторов, касающиеся этой проблемы, начиная с апостола Павла: «Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?» (Рим. 7, 24). И продолжает более поздними авторами, не только христианскими: «Греческий писатель из Александрии, известный под именем Филона Иудейского, чья философия оказала влияние на христианскую мысль, писал: «Бог без всяких на то причин испытывал ненависть к удовольствию и телу». Св. Иероним доходил до того, что заявлял, что «чистота тела и его одеяний означает нечистоту души». …Изначальное христианство восхваляло нечистоплостность: Церковь начала с борьбы против бань».

Справедливо отмечая более умеренную позицию иудаизма в этом вопросе, порою даже переходящую в положительную, Бенуа переходит к изложению языческого отношения к проблеме телесности.

Последовательно и бескомпромиссно клеймя христианское презрение к плоти, автор, тем не менее, настаивает, что язычеству отнюдь не свойственна разнузданность и невоздержанность в отношении телесной красоты и наслаждений. Замечая, что «Европейская древность со всей очевидностью являет нам зрелище свободно принимаемой «природной» сексуальности, при которой в целом отсутствуют табу и запреты, провозглашённые впоследствии христианством», он отрицает правильность отождествления язычества именно с этой «естественностью». «Это отнюдь не значит, что сущность язычества заключается в этой сексуальной свободе. Это также не значит, что стоит представлять себе дохристианскую Европу как лишённую представлений о стыде и целомудрии, чтящую пансексуальность и принимающую в этой сфере любое поведение. …Сексуальная этика Европы является в целом свободной, лишённой представления о грехе; она не является ненормальной. Священный блуд, пансексуальность, разнузданные страсти ей скорее чужды, и только в периоды упадка эта этика выходит за пределы своих норм». Я специально привёл эту цитату полностью, так как она конспективно излагает весь ход мыслей автора и рассматриваемую тему.

Разумеется, автор не мог не посвятить внушительную главу теме рецидивов языческих традиций в христианизированной Европе. Это своего рода миниэнциклопедия сопротивления, компромисса, выживания язычества перед лицом, внутри и вовне победившего христианства.

Ален де Бенуа рассматривает, прежде всего, именно всевозможные проявления выжившего язычества внутри христианства: «После христианизации Европы язычество выжило в различных формах: во-первых, в коллективном бессознательном, которое освобождалось прежде всего музыкой, потом на уровне народных верований и традиций, наконец, внутри самой официальной религии и в её маргинальных формах, в «еретических» течениях, никогда не исчезавших».

Более того, именно этих самых «еретиков» от христианства автор считает именно своего рода ретрансляторами языческих идей, источниками «языческого богословия современной эпохи»!

На десяти страницах раскрывается целый паноптикум имён этих «великих еретиков» и идей, принесённых ими. Здесь Скотт Эриугена, Майстер Экхарт, Якоб Бёме и Парацельс, Эразм Роттердамский, Леонардо да Винчи, Генри Мур и Песталоцци; Гёте, Кант, Шеллинг и Фихте; Бердяев, Тейяр де Шарден и Сент-Экзюпери…

Проблеме добра и зла в книге также уделено достаточно внимания. Постулируя недуализм и единство противоположностей («Бог – это «не-другой», он выше любых противоположностей и он соединяет их в себе») Бенуа переходит к проблеме происхождения зла, знаменитом камне преткновения ищущих истину.

Он повторяет наивный, но вечно актуальный вопрос: «Если Бог всемогущ и бесконечно добр, почему он терпит зло, каким образом возможно зло?» И отвечает на него так: «Морализация Бога подразумевает виновность создания. Воплощение абсолютного добра в единственном Боге не оставляет другого выхода: ответственным должен быть человек».

Разумеется, языческий подход к проблеме прямо противоположен. Автор вообще отрицает объективное определение зла в языческом богословии. С его точки зрения, «зло есть то, что мешает нам достичь нашего представления о самом себе, то, что заставляет нас пасть ниже самих себя, что мешает нам превзойти себя и унижает нас».

Абсолютизация зла, по мнению Бенуа, аннулируется разнообразием людей, народов, эпох, культур, традиций: «Абсолюта не существует, существует лишь относительная правда определённой эпохи и определённого места». Эта позиция вновь отсылает нас к теме универсализма и прав человека, как идеологических креатур монотеизма.

Автор завершает тему добра и зла патетическим пассажем: «Если и существует «откровение», то оно заключается в том, что не существует абсолютов, порождённых дуалистической мыслью, не существует непримиримых противоположностей, порождённых утверждением Совершенно Другого. Это именно то, что Европа, прямо или косвенно, не переставала повторять тысячелетиями. Именно это утверждение она призвана вечно бросать в безликое лицо Яхве».

В заключение книги Бенуа анализирует современный мир, «одномерный мир», заклеймённый Маркузе, пластмассовый мир Юнгера, общество Зрелища Ги Дебора. И приходит к выводу, что сложившаяся ситуация закономерна. «Убийство Бога не было неожиданностью. Он сам сознательно пошёл на смерть… Мир, лишённый понятия священного, более не может выносить какую бы то ни было веру».

Какой же выход предлагает автор? Естественно, отказ от монотеизма: «Речь идёт об отказе от метафизики, согласно которой Бог создал мир exnihilo, согласно которой Бог есть первопринцип, из которого происходят земля и небо, люди и боги…».

И предлагает ей альтернативу: «Мы хотим противопоставить Веру Закону, миф логосу, невинность становления виновности твари, законность воли к власти прославлению рабства и унижения, жизнь её проблемам, образ понятию, место изгнанию, желание истории концу истории, волю, которая преображается в да миру, отрицанию и отказу».

Осталось добавить лишь самое главное. Принципиальным, если не сказать – центральным вопросом в противостоянии поли- и монотеизма является собственно метафизика. Так или иначе, автор постоянно касается её на протяжении всей книги, верно излагая обе позиции. Но здесь он и совершает ещё одну ошибку – впадает в дуализм, сам того не замечая. Это очевидно из заключительного пассажа его книги.

Возможно, именно в этом упрекал Бенуа его бывший соратник по ГРЕСЕ Гийом Фэй, говоря, что Бенуа, объявив себя «язычником», в действительности остался иудеохристианином.

Проблема в том, что автор, будучи последовательным манифестационистом, разумеется, объединяет христианство с иудаизмом и исламом в одну метафизическую парадигму – креационизм. С другой стороны, для правоверного иудея – вера в распятого Бога – самое настоящее язычество. В определённом смысле и то и другое верно, но лишь отчасти, технически, лишь постольку, поскольку все три традиции в религиоведении называются авраамическими, т.е. они едины в своём происхождении. И если ислам, по выражению одного исламоведа, «иудаизм для гоев», то христианство принципиально отлично от них обоих. Хотя христианство исходит из креационистской предпосылки, благодаря пришествию Христа твари открыта возможность не только спасения, но и обóжения, т.е. обретения одной с Божеством природы. В результате этого христианство является третьей метафизической перспективой, как объединяющей в себе две другие, противоположные, так и не сводимой однозначно ни к одной из них. Видимо, проблема Бенуа в том, что он вряд ли знаком с восточным христианством, в котором практика обóжения традиционна, в отличие от христианства западного, где она давно утрачена. Подробно метафизика христианства как третьего пути разработана в труде русского традиционалиста А.Г. Дугина «Метафизика Благой Вести».

Кстати, в упоминаемом Бенуа в контексте преодоления дуализма шиваизме существует символ трезубца, два противоположных зубца которого изогнуты, а центральный направлен строго вверх…

Несмотря на многие темы, оставшиеся без внимания, думаю, данного обзора более чем достаточно, чтобы заинтересовать читателя.
http://www.portal-credo.ru/site/?act=tv_reviews&id=183

[Автор]

Сообщения