- В этой теме 45 ответов, 3 участника, последнее обновление 9 лет, 9 месяцев назад сделано
.
-
Сообщения
-
Ссылка на форуме уже была, но почти никто не открыл. А это надо читать.
1.
— Имя, звание? — сказал офицер.
‘Хорошо, скотина шпарит, почти без акцента… Из прибалтийских, что ли?’
— Имя, звание? — повторил немец.
Пленный криво улыбнулся:
— Документы перед тобой. Зачем спрашиваешь?
Офицер поднял голову и поморщился:
— Имя? Звание?
‘Вот заладил…’ — подумал пленный.
— Тарасов. Николай Ефимович. Подполковник.
Офицер кивнул и зачеркал чернильной ручкой по бумаге.
— Должность?
— Командир первой мобильной воздушно-десантной бригады.
Тарасов улыбнулся краешком рта.
Офицер положил ручку:
— Лейтенант Юрген фон Вальдерзее. Я буду вести допрос. И в ваших интересах не молчать, а говорить. Вы согласны?
‘А фразы-то не по-русски строит…’ — Тарасов снова едва улыбнулся. — ‘Ну, черт немецкий… Хочешь, значит, информацию получить? Будет тебе, тонконогий, информация…’
— Родился в Челябинской области. Девятого мая. Четвертого года.
— Значит, вам скоро будет сорок два?
— Вряд ли. Я не доживу до сорока двух.
— Почему? — удивился лейтенант. — Война для вас закончена. Вы в плену.
— Война для меня никогда не закончится, — ответил Тарасов.
Лейтенант опять удивился, но сказать ничего не успел, потому что подполковник Тарасов резко побледнел и, закрыв глаза, повалился на левый бок. Лейтенант вскочил и заорал на немецком:
— Der Artz! Schnell! Schnell!!
Но Тарасов пришел в себя и диким усилием воли заставил себя выпрямиться.
— Не ори! — почти шепотом сказал подполковник.
Фон Вальдерзее его не услышал. В избу ввалился караул. Лейтенант что-то рявкнул им. Что — Тарасов не понял. Звуки перемешивались в затуманенном сознании. Немец то двоился, то троился в глазах. Подполковник старался держаться прямо. Ему казалось — что это удается. Он не замечал, как качается на грубо сколоченной табуретке. Из стороны в сторону. Он старался держаться. И Тарасов держался. Хотя со стороны, кому-то показалось бы смешным — пьяный мужик сидит и качается из стороны в сторону…
Укол в предплечье. Чуть полегчало. Отрывистая немецкая речь за спиной. Тарасов улавливал только отдельные слова:
— …Дистрофия… …Голод… …Умереть… …Еда…
Он пришел в себя, прямо перед носом образовалась из ниоткуда кружка, пахнущая мясом. Он жадно, не сдерживаясь, схватил ее. Выпил залпом. Через секунду вырвало. После двух месяцев войны и голода организм не принимал еду. Отучился. Перед глазами появился стакан. С красной жидкостью. Вяло он выпил ее. Горячим прокатило по пищеводу. Тарасов вскинул голову.
Вино придало сил. Сознание прояснилось.
— Эншульзиген битте. — вытер он рот.
Лейтенант кивнул:
— Вы знаете немецкий язык?
— У меня жена немка. Была.
Лейтенант приподнял бровь.
— Ja?
— Я, натюрлих.
— Вам удобнее говорить на русском?
…По средам они разговаривали с Наденькой на английском. По пятницам — на немецком. Четверг и суббота были заняты греческим и латынью. Вторник — французский день. Она не закончила Смольный. Не успела. Старше его на четыре года — революцию встретила сначала восторженно. Потом настороженно. Потом со страхом…
…Станция орала гудками паровозов. Колчаковцы отступали по всему фронту. Красные давили, давили, давили. Везде. Каппелевцев перебрасывали из Перми на другой участок разваливающегося фронта. Усталые, изможденные, почти без патронов. Они сидели в ‘столыпинах’ и безучастно смотрели на беснующуюся толпу, пытавшуюся прорваться через оцепление. Пятнадцатилетний Колька смотрел поверх голов, сжимая в руках заиндевелую винтовку без патронов. Внезапно он зацепился за удивительно-зеленый взгляд. Она стояла, прижавшись спиной к выщербленной стене вокзального здания. Невысокая, худенькая, рыженькая — даже платка на ней не было — она смотрела перед собой и вглубь себя.
Зацепился, оказывается, не он один.
На платформу спрыгнул поручик Товстоногов. Растолкав толпу, он пробрался к барышне, молча схватил ее за руку и потащил к вагону. Та не сопротивлялась. Как кукла. Поручик врезал кому-то по морде, ткнул в бок какую-то визжащую бабу, но вытащил буксиром Зеленоглазку к вагону.
— Прими!
Коля неловко схватил Зеленоглазку за ледяные руки.
— Под руки хватай! — сердито рявкнул поручик.
Солдаты вспохватились, ровно выдернулись из дремотного равнодушия, и помогли Коле втащить девчонку в вагон.
Толпа, увидев такое дело, взревела, колыхнулась и порвала тонкую цепочку охранения. Но поезд уже тронулся. Девушку уложили на кучу гнилой соломы, укрыли запасной — дырявой и окровавленной — шинелью.
— Поручик Товстоногов, честь имею! — коротко бросил барышне командир роты. Впрочем, что в той роте-то было? Тридцать штыков…
Она не ответила. Просто смежила веки и уснула. Коля поднял ворот шинели, уткнулся в мерзлый драп холодным носом и уставился на проплывающие бараки пригорода.
‘Отче наш… Иже еси на небеси…’ — скорее по привычке, нежели сознательно читал он древние слова.
Каждый мальчик играет в работу своего отца. Так, когда-то и Коля играл в Литургию…
‘Отче наш… Иже еси на небеси…’
— Тарасов!
— Я, ваше благородие! — очухался он от некрепкого сна.
— Следи за барышней, а я присплю, — поручик силой протер красные глаза.
— Так точно, ваше благородие! — не вставая с тряского пола, козырнул вольноопределяющийся Коля Тарасов, мальчик пятнадцати лет.
Товстоногов захрапел, казалось, не коснувшись щекой бурки, на лету.
Коленька же подполз на коленках к девушке. И снова залюбовался ей.
Маленький носик, высокие скулы, прыщик на лбу…
Обычная девушка, коих он встречал десятки, а может и сотни раз.
Пермь, хотя и маленький город, но все же, все же…
И вот она. Нашлась. Маленький ангел на полу в ‘Столыпине’, на охапке грязной соломы, под не менее грязной шинелью…
Ровно Та, которая девятнадцать веков назад…
Коля резко отвернулся, прогоняя кощунственные мысли.
‘…Да святится Имя Твое… Да пребудет, пребудет…’ — не удержался и вновь посмотрел на нее…
Она открыла глаза. Зеленые-презеленые. И улыбнулась.
Коля сухо сглотнул. И кивнул, старательно подражая поручику:
— Вольноопределяющийся Тарасов к вашим услугам!
Вольноопределяющийся звучало как-то солиднее чем, рядовой. По чести говоря, у Коленьки Тарасова и звания-то еще не было. Звание дают после присяги. А кому присягать? Вот этим глазам и надо присягать…
— Надя… — тихо прозвучало в ответ. — Надя Кёллер…
Он осмелился и погладил ее по руке.
— Вы в безопасности, мадемуазель… Вы в эшелоне генерала Каппеля! — и мужественно приподнял подбородок, не знавший бритвы.
Она тихо улыбнулась, не сводя с него глаз.
Потом провела рукой по своей короткой рыжей прическе:
— Тиф… Извините, Николя…
Он знал, что такое тиф. Из семи сестер и братьев выжили только он и младший, Женька, оставшийся с родителями. Пять лет ему. А Коля пошел воевать. За Родину.
Он протянул руку и погладил ее по щеке, едва не падая в обморок от собственной наглости.
Она закрыла глаза и с силой вжалась в его руку.
Кто-то из солдат в углу громко испортил воздух.
Коля закусил губу, а Надин хихикнула.
А потом разорвался снаряд. Паровоз резко стал тормозить. Откуда-то сверху повалились мешки. Коля упал сверху на Надю, прикрывая ее своим телом.
Злая пулеметная очередь прошла по стенке вагона. А он чувствовал только ее горячее дыхание на своей щеке.
Поручика убило сразу. Осколком. В шею.
И совсем некрасиво. Не как в книжках. Он плескал кровью, судорожно дергая руками и ногами, а через него перепрыгивали солдаты и сразу ныряли в придорожные сугробы.
— Прости…Я вернусь! — прошептал Коля. И дернулся было в холодный проем вагона.
— НЕТ! — вскрикнула Надин и схватила его за обшлаг шинели.
— Так уже было. Так уже было! — запричитала она. — ТАК УЖЕ БЫЛО! ТЫ СЛЫШИШЬ?
Мальчик ошалело обернулся на нее:
— Что было?!?
— Сейчас нас убьют! — глаза у нее побелели от страха. Снаружи вагона был слышен крик, рев, мат, стрельба и взрывы.
Коля снова дернулся из ее рук, выронил винтовку — та загремела громче трехдюймовки — ударил ее по щеке:
— Отпусти! Я вернусь, слышишь?
— Никто не вернется… — вдруг отпустила она его. Потом твердо так посмотрела ему в глаза, — Потому что некуда возвращаться.
— Я вернусь,- сквозь зубы ответил ей мужчина, минуту назад бывший мальчишкой. И бросился к вагонному проему.
— Руки, сволочь белогвардейская!
Трое солдат — один в буденовке с огромной красной звездой, двое в солдатских, еще царских, папахах, на угол перевязанных красной лентой — выставили навстречу ему штыки.
Мальчишка, секунду назад бывший мужчиной, резко остановился. И поднял руки.
— Наши! — вдруг выдохнул голос за спиной. — Господи, наши!
Один из солдат заглянул за спину Коле:
— Эт кто там нашкает?
— Срочно свяжите меня с комиссаром армии, остолопы! — рявкнула вдруг Надя.
— Связать-то свяжем… — ухмыльнулся тот, который в буденовке, — И поиграем как следует!
— Тебя тогда на картинки для детишек порвут, ур-р-род! — рыкнула ‘барышня’. — Быстро связать с комиссаром!
— Да ладно, че ты… — аж попятился от напора красноармеец. — А этого куда? В распыл?
— Духонин обождет. Это… Это муж мой!
— Хых! Чё-т мелковат для мужа!
— Это у тебя мелковат. У него в самый раз! — отбрила она.
Красные заржали.
Надя спрыгнула из вагона:
— Вот мандат! Читай, коли грамотный!
Красноармеец в буденовке взял бумажку. Перевернул ее вверх ногами и начал старательно делать вид, что читает ее. Даже не забывал шевелить губами.
Наконец, он, устав притворяться грамотным, скомандовал:
— Геть энтих в самовозку.
Колю и Надю подвели к легковому автомобилю. Трофейному. Еще не успели замазать французские знаки на дверях.
А Коля Тарасов ошалевал…
Надя — красная шпионка? Да не может быть! Это… Это слишком! Она не могла так притворяться! Потому что — это же ОНА!
Она молчала всю дорогу.
Она не обращала никакого внимания на Николеньку.
Он попытался взять ее за руку.
Она просто убрала свою ладонь.
Он заиграл желваками и зажмурился. А потом положил ей руку на колено.
Она никак не отреагировала.
Он открыл глаза и посмотрел на нее.
Ледяной кристалл ее взгляда убил его.
И он умер.
Воскрес только тогда, когда прозвучал выстрел.
Машина вильнула, съехала с дороги и ударилась в дерево.
Когда он пришел в себя — рядом никого не было.
Только труп шофера. И дымящаяся кровь…
…Я предпочитаю говорит на русском, господин лейтенант…
Фон Вальдерзее пожал плечами:
— Дело ваше. Мне все равно — на каком языке вы разговариваете. Итак, вы женились на Надежде Келлер, урожденной немке?
— Нет.
— Я, кажется, плохо понимаю вас…
— Я сам себя плохо понимаю, герр лёйтенант!
Немецкий офицер потряс головой.
— Я ушел лесами и вернулся домой. И снова начал учиться в семинарии.
— Разве церковные школы не были закрыты при Советах?
— Не везде. Мой отец был священником в глухой деревушке. Белохолуницкий уезд. Волость — Сыръяны. До революции я учился в Пермской семинарии. После войны — дома, у отца. Туда переехала часть Пермской и часть Вятской. Мне сложно объяснить, герр лейтенант.
— Ничего, это не существенно. В каком году вы стали служить в Красной Армии?
— В двадцать первом.
— Вам было семнадцать лет?
— Да. Мне было семнадцать лет.
— Я не понимаю… — пожал плечами немец и нервно заходил по кабинету, — Вы воевали у Колчака. Вы сын священника. Вы учились в семинарии, когда Христова вера была под запретом. Но вы пошли в Красную Армию? Почему?
Подполковник потер лоб:
‘Вот как этому хлыщу объяснить, что я искал Надю?’
— Из чувства самосохранения, господин лейтенант.
— Как Вы себя чувствуете, герр Тарасов? Прикажете подать чаю?***
…Десантники не всегда падают с неба. Хотя бригада и готовилась, еще в Монино, к прыжкам, линию фронта бригада переходила на лыжах. Да, по честному, какая там линия фронта? Все представляли ее огненной дугой, ощетинившейся злыми пулеметными очередями и тявканьем минометов. А тут немцы сидели в опорных пунктах — бывших деревнях. И, как правило, вдоль дорог. Потому как Демянский край — это сплошные болота. Незамерзающие. Только сверху метровый слой снега. Вот по нему десантники и шли на лыжах в рейд по немецким тылам.
Ночь. Мартовский легкий морозец. Белые призраки на белом снегу.
-Витек, постой…
-Ну чего там? — раздраженно обернулся сержант Витька Заборских.
-Крепление, будь оно не ладно…
-Почему перед выходом не проверил? — зло спросил командир отделения.
-Да проверил я! — шепотом возмутился рядовой Шевцов. — Пружина натирает чего-то…
-Не ори! — свистящим шепотом ответил сержант, — Чего она у тебя там натирает?
-Да пятку…
-Разворачивайся и ползи назад. В расположение! Мне криворукие и косоногие тут не нужны. Сказал же еще вчера — все подогнать! — сержант окончательно разозлился.
-Да подогнал я, Витек! Ботинки промокли, блин… Внизу вода сплошняком!
-Обратно, говорю, ползи!
-Не поползу! — набычился Шевцов. — У меня, между прочим, взрывчатка. И что я там скажу?
-А что я лейтенанту скажу, если ты, скотина, все отделение тормозишь, а значит, всю роту!
-Еще всю бригаду, скажи… — обозлился Шевцов, дергая что-то под снегом.
-Вань, бригада — это мы!
-Скажешь, тоже…
-А кто еще?
Шевцов ничего не ответил, яростно дергая пружину крепления, впившуюся в промокший задник правого ботинка и натиравшую сухожилие. Кажется, ахиллово? Так его доктор на санподготовке называл?
-Ладно, Вить… Пошли. На привале посмотрю. Поможешь?
-Помогу. Только до привала еще как до Берлина раком.
-Доберемся и до Берлина.
Слева взлетела немецкая ракета.
Немцы их пускали экономно. Все-таки в котле сидели. Обычно не жалели ночью ни освещение, ни патроны. А здесь сидят как мыши. Раз в пятнадцать минут запускают. Еще реже шмальнут куда-то очередью. Или того хуже — одиночным. Больше намекая нашим — не спим, не спим! Нечего к нам за языками лазать!
А мимо две тысячи человек в белых маскхалатах в тыл проходят!
‘Блин, как же все таки тяжело идти!’ — подумал Заборских, утирая пот с лица. Шли они на лыжах охотничьих. Широких — с ладонь. По целику на них не бегают. Ходят, высоко поднимая ноги. Колено до пояса. И так пятнадцать километров…
Под утро поднялась метель.
Идти стало сложнее. Но зато хоть как-то следы заметало… Впрочем, после такого стада:
-четыре отдельных батальона;
-артминдивизион;
-отдельная разведывательно-самокатная рота;
-отдельная саперно-подрывная;
-рота связи;
-зенитно-пулеметная рота;
Две тысячи шестьсот человек в промежутке между двумя опорными пунктами — Кневицы и Беглово — а это всего лишь пять-шесть километров поля.
Впрочем, метель не помогла…
Когда рассвело, бригада устроилась на дневку…
-Шевцов, что у тебя с креплением?
-Не только у него, сержант, — откликнулся ефрейтор Коля Норицын. — Почитай, пол-отделения маются. А то и пол-роты. А, стал быть, и пол-бригады.
Заборских ругнулся про себя. Несмотря на морозную зиму — в феврале до минус сорока двух доходило — болота так и не замерзли.
Десантники проваливались до самой воды — сами здоровяки и груз у каждого — пол-центнера.
Сначала думали идти в валенках. Хотя днем и припекало уже по-весеннему, ночью мороз трещал, опускаясь до двадцати пяти, а то и тридцати. Но потом комбриг приказал идти в ботинках. А крепление по ботинку скользит, сволочь, и начинает по сухожилию ездить вверх-вниз. Некоторые уже пластырями потертости заклеивают.
-Все живы? — подошел комвзвода, младший лейтенант со смешной фамилией Юрчик.
-Так точно, товарищ командир! — козырнул Заборских. — Только вот…
-Знаю, — оборвал его комвзвода. — Решим этот вопрос. Пока отдыхайте. Костры не разводить. Не курить. Паек не трогать.
-А как тогда отдыхать? — спросил кто-то из десантников.
Млалей обернулся на голос:
-Можешь посрать сходить. Только бумаги тебе не выдам. Так что пользуйся свежим снежком. Вот тебе и развлечение.
Отделение тихо захихикало. Тихо, потому что все, в немецком тылу уже…
-Воздух! — сдавленно крикнул кто-то.
С северо-запада донесся басовитый гул.
Через несколько минут, едва не касаясь макушек деревьев, над бригадой проползли три огромных самолета.
-Транспортники… — вполголоса, как будто его могли услышать пилоты, сказал Юрчик.
-Юнкерсы? Полсотни два? Да, товарищ младший лейтенант? — спросил его самый мелкий в отделении — семнадцать лет, почти сын полка! — Сашка Доценко.
-Да, немцы их тетками кличут…
Последняя ‘тетушка’ уже уползала дальше, в сторону Демянска, как вдруг, раздался выстрел, второй, третий!
-Бах! Бах!Бах!
СВТшка!
А самолет так же величаво удалился. Как будто бы и не заметил…
-Кто стрелял?! Кто стрелял, твою мать?!
-Писец котенку, срать больше не будет… — меланхолично сказал Шевцов.
Вокруг забегали, засуетились люди.
Минут через пять к командованию бригады потащили провинившегося.
Заборских зло посмотрел на провинившегося косячника. А потом повернулся к своему отделению:
-Стрельнут сейчас паразита. И поделом. Чуть всю бригаду не спалил, урод. Ты, Доценка, скажи-ка мне — кто такой десантник?
-Десантник есть лучший советский воин, товарищ сержант!
-А что значит лучший?
-Значит самый подготовленный в плане стрельбы, рукопашного боя, знания уставов…
-И?
-И дисциплины, а также морально-политической подготовки!
-Молодец, Доценка! Оружие в порядке?
-Обижаете, товарищ командир!
-Немец тебя как бы не обидел.
-Я немца сам обижу, мало не покажется!
Заборских покачал головой:
-Сомневаюсь… Покажи-ка оружие.
Доценко протянул ‘Светку’ настырному, как казалось, командиру отделения.
А в небе опять загудело.
-Суки! — чертыхнулся кто-то, когда над лесом пронеслась тройка ‘Юнкерсов’. Но уже не толстых ‘теток’. А лаптежников-пикировщиков.
Правда, в пике они не заходили. Начали,твари, работать по площадям.
Мелкие бомбы сыпались горохом. То тут то там — Бум! Бум! Бум!
Один особо близкий разрыв накрыл сержанта Заборских снегом, крупицами земли и мелконькими щепочками.
Хорошо, что не видели куда бомбить, твари!
И так два часа! Одна тройка улетит, другая прилетит! И с места не двинуться…2.
-Вы так и не объяснили, господин подполковник, почему пошли служить в Красную Армию? — спросил фон Вальдерзее.
-Мне было семнадцать лет, господин лейтенант. В двадцать первом, после возвращения домой, поехал в губернию. Поступил в училище. А в двадцать четвертом, в звании младшего командира, закончил его с отличием.
-В звании кого?
-Ну… По сегодняшнему это младший лейтенант.
-Понятно. Продолжайте…
Меня отправили во Владимир. Там был командиром взвода два года. В двадцать шестом меня отправили в Москву. На курсы усовершенствования.
-Что значит курсы усовершенствования?
-Ну… — Тарасов даже растерялся, а потом сообразил: — Переподготовка.
-Долго длилась?
-Четыре года. На второй год был назначен при курсах ‘Выстрела’ командиром роты.
-Какой ‘Выстрел’?
-Высшая тактическо-стрелковая школа командного состава РККА имени Коминтерна ‘Выстрел’. Переподготовка командного и политического состава сухопутных войск в области тактики, стрелкового дела, методик тактической и огневой подготовки. Командиром был комкор Стуцка Кирилл Андреевич. Арестован в тридцать седьмом…
-А дальше?
-Дальше не знаю. Наверное, расстрелян.
-Меня интересует ваша жизнь, — строго сказа лейтенант.
-Ах вот как… Дальше я встретил в Москве Надю, женился, а потом был отправлен на Дальний Восток……Так бывает только в романах. Молодой млалей шагал по весенней, майской Москве, сверкая разговорами на новенькой гимнастерке. Девчонки весело хихикали в ответ на его взгляды. А он хмурил брови и старался казаться серьезным!
-Надя?!
-Извините?
Рыжая короткая прическа вразлет, тот же маленький носик…
-Я Коля… Простите, Николай Тарасов.
И совершенно по старорежимному кивнул:
-Девятнадцатый. Пермь. Муж. Помните?
Она, испуганно оглянувшись, схватилась за рукав гимнастерки.
-Пойдемте гулять, рука об руку, Вы не против?
И потащила его по асфальтовой дорожке вдоль пруда.
-Вы тот мальчик, да? Коля? С которым в машине ехала?
И почему он тогда не обиделся на мальчика? Может быть, ей было бы легче жить…
-Ваш муж собственной персоной!
Она засмеялась и сжала его локоть.
Какой-то пожилой брюнет, сидящий на скамейке неодобрительно поджал губы и сжал свою трость. Правый глаз его был черный, левый почему-то зеленый. Сидящий же рядом со стариком лысый мужчина посмотрел на них печально. Впрочем, выходной, на Чистых Прудах сегодня половина Москвы отдыхает. Кого только тут нет…
-Вы уж простите меня Коля, что я так по-хамски себя повела тогда. Ударила вас наганом…
-Хм… Хорошо не пристрелили… — улыбнулся он.
Надя виновата посмотрела на лейтенанта. Господи, какие глаза… Батюшка бы велел перекреститься…
-Мороженое, кому мороженое? — внезапно подкравшись, заорала почти в ухо Тарасову тетка с ящиком холодной сладости.
Они взяли по шарику ванильного — оказалось, что ванильное они оба больше любят — и зашагали дальше.
Когда рядом не было людей, Надя рассказывала о себе.
Дочь золотопромышленника Келлера зачем-то вступила в партию эсеров. Хотела освобождать народ от царского ига. Было-то ей всего семнадцать… А вот понесло же за счастье народное…В восемнадцатом расстреляли семью. Маму, отца, двух братьев и сестричку… Из-за нее и расстреляли. В ЧК узнали, что дочь осталась в боевой организации и даже принимала участие в восстании Савинкова в Ярославле. Это были страшные дни…
Город полыхал ровно в аду. Обложенный со всех сторон красными войсками. Вырваться удавалось единицам. Наде повезло…
Месяц она отсиживалась в лесах, прячась от чекистов. Иногда притворялась тифозной больной, ради этого пришлось подстричься.
-Да, я помню. Волосы у тебя короткие были. Как у мальчика, — осторожно улыбнулся Николай.
-Да… С тех пор так и не отросли. Хотя сейчас так модно…
Перекладными она отправилась в Сибирь. Где на поезде, где на телегах, а потом на санях, а где и пешком.
Добралась только до Перми, где ее и свалила испанка… А встала на ноги, когда двадцатидевятилетний белый генерал Пепеляев уже отступал обратно, к Уральскому хребту.
-Я помню… Ты тогда грозилась ИМ — выделил Николай голосом слово — мандатом…
Надя засмеялась:
-Это был листок из ‘Арифметики’ Магницкого…
-Да ладно? — удивился млалей. — Там же печать была! Я же видел!
Девушка захохотала:
-И ты тоже поверил? Это был библиотечный штамп!!
-Поверил! — глупо улыбаясь ответил он, А если бы они не поверили? Если бы грамотный среди них оказался бы?
-Если… Тогда бы мы с тобой тут не гуляли!
Он взял ее ладошку и осторожно погладил. Она посмотрела ему в глаза. Но руку не отняла. Мимо пробежала веселая девчушка с воздушным шариком.
-А потом я сбежала. А ты?
-Я тоже… И больше не вернулся к белым.
-Я вернулась в Москву. Как-то жила, сама не понимаю как. Но вот жила.
-А сейчас?
-И сейчас как-то живу. Работаю в паровозной газете ‘Гудок’. А ты?
-А я, как видишь…- он одернул гимнастерку.
-И что, тебя бывшего белогвардейца взяли в Красную Армию?
-Да у нас половина воевала то у красных, то у белых, — настала очередь смеяться Коли.
-Смотри… Церковь открыта… Давай зайдем? Не боишься?
-Кого мне бояться? — удивился Тарасов.
-Ну ты же красный командир!
-Ну и что? Красный командир не должен никого бояться!
-А меня боишься?
-Немного…
-Пойдем!
Через час они повенчались…-Расстрелять к чертовой матери дурака! — орал Тарасов. — Не успели в котел войти — уже потери! Сколько?
Командир бригады резко повернулся к подошедшему начальнику медицинской службы.
-Девятнадцать убитых. Двадцать шесть раненых. Тяжелых десять, товарищ подполковник.
-Урод! — Тарасов схватил за грудки невысокого белобрысого десантника. — Ты понимаешь, что натворил? Два взводы вывел из строя. Два взвода! Из-за таких как ты вся операция под угрозой срыва.
Парень только хлопал белесыми ресницами.
-Расстрелять!
Пацан вдруг заплакал и попытался что-то сказать, но бойцы комендантского взвода подхватили его под руки и потащили в сторону.
-Товарищ подполковник, можно на пару слов? — комиссар бригады отвел в сторону Тарасова.
-Ну? — требовательно бросил подполковник, когда они отошли в сторону.
-Ефимыч… Не горячись. Не к добру парня сейчас расстреливать.
Тарасов прищурился и посмотрел на военного комиссара бригады Мачихина — крепкого здорового мужика огромного, по сравнению с невысоким командиром, роста. Почти на голову выше. Со стороны смотрелись забавно — маленький, подвижный, похожий на взьерошенного воробья Тарасов и основательный, неторопливый медведь Мачихин.
-Александр Ильич, не понимаю вас! — выдержал официальный тон Тарасов.
-Ефимыч, — не сдался военком. — Сам посуди, ну расстреляем мы парня. Что о нас другие думать будут? Пойдут за тобой в огонь и в воду, зная, что за любую ошибку тебя могут перед строем поставить и петлицы сорвать? А?
-Ильич, тут не просто ошибка. Он всю бригаду, все наше дело под монастырь подвел.
-Ну, положим, еще не подвел. Немцы нас все равно не сегодня, так завтра бы обнаружили. Согласен?
-Это не отменяет девятнадцати, слышишь, Саш — ДЕВЯТНАДЦАТИ похоронок.
-Понимаю. Но и парня понимаю. Сгоряча. Не выдержал. Первый раз в деле. А тут эти летят как дома. Я сам, признаюсь, за наган схватился.
-Но стрелять-то не начал?
-Ефимыч, парню — восемнадцать. Он кроме мамкиной, больше никаких титек не видел. Отмени расстрел. Прошу тебя. Не как комиссар. Как человек. Помяни мое слово, отработает он и за себя и за погибших.
Тарасов пожевал губы. Нахмурился.
-Коль… Он сам себя уже наказал. Думаешь, легко знать что по твоей вине два десятка товарищей погибло, не сделав ни единого выстрела по фрицам?
-Ладно. Бог с тобой. Уболтал, чертяка. Под твою ответственность.
-Конечно под мою, товарищ подполковник. А Бога нет, кстати.
-Я помню. Лейтенант, приведите этого снайпера. — приказал командиру комендантского взвода Тарасов, когда они подошли обратно.
-Скажи-ка мне, любезный, — сказал проштрафившемуся Тарасов. — Ты почему только три выстрела сделал?
-Винтовку заело, товарищ подполковник, — не поднимая глаз сказал парень.
-Громче. Не слышу.
Парень поднял голову. Слезы уже высохли, оставив разводы на бледных, не смотря на морозец, щеках.
-Винтовку заело. Три выстрела и все. Не стреляет.
-Так ты и за оружием, значит не следишь?
-Почему же! Обязательно слежу. Последний раз вчера, перед выходом.
-Дайте винтовку этого обалдуя.
Тарасову протянули ‘СВТ’ виновника. Подполковник снял магазин, достал затвор…
-Так и есть. Масло застыло за ночь. Три выстрела сделал — отпотело, и тут же ледяной корочкой затвор покрылся. Гадство…
-Не последний раз…
-Начштаба! Соберите командиров. Пусть проверят оружие личного состава. Затворы, трубки, все протереть. Чтобы и следа масла не осталось.
-Есть! — козырнул майор Шишкин, начальник штаба бригады.
-А с этим что? — вступил в диалог уполномоченный особого отдела Сафонов.
-Чей он, вдовинский?
-Да, из батальона Вдовина.
Хмурый комбат стоял рядом.
-Вот что, капитан… Бардак у тебя в батальоне. В следующий раз пойдешь под трибунал ты. А не твои подчиненные. Бери своего обалдуя и с глаз долой.
Вдовин отправился было в свое расположение, но Тарасов остановил его:
-Стой! Вот еще что… Раз у тебя такие горячие джигиты, завтра идешь первым. Детали сообщу вечером. А теперь свободен!3.
-В каком году вас арестовали? — спросил Вальдерзее.
-Летом тридцать седьмого.
-А какова причина?
-На Дальнем востоке я был адъютантом командующею байкальской группой Дальневосточной армии у полковника Гобачева. Гобачев же до этого работал в военной миссии в Германии. Руководителем ее был соратник Тухачевского Путна.
Немец прошелся по комнате, разминая затекшие мышцы. Подошел к окну. Посмотрел на улицу. И задал неожиданный вопрос:
-Как вы считаете, заговор Тухачевского действительно был? Или это параноидальные страхи Сталина?
Тарасов удивился:
-Лично я не знаю. Тогда я был всего лишь майором.
-Но ведь вы были адъютантом, и какая-то информация до вас все же доходила?
-Герр лейтенант, Вы плохо себе представляете нашу жизнь..
Тарасов вдруг задергал щекой.
А лейтенант вдруг наклонился над старым столом.
-Не понимаю вас, господин Тарасов.
-И не поймете, господин лейтенант…
-Нихт ферштеен…
Тарасов грустно посмотрел на Вальдерзее. Шмыгнул. Потер спадающую на левую бровь повязку…**
-А как ты думаешь? Это моя страна! Понимаешь? Ленин, Сталин, Троцкий, даже Николашка! Причем тут эти говнюки, а?
Николай так шарахнул по столу стаканом, что кот сбрыснул с кухни в комнату.
-Коль, ты не горячись так. Ты майор?
-Майор. Что это меняет?
-Все Коля, все меняет, — полковник Гобатов махом кинул в себя пол-стакана кваса, запивая горький водочный вкус, липко осевший на корне языка. — Ты — майор. Ты старший. Так это с латыни переводится?
-Так. Дальше-то что?
-Под тобой десятки. Нет. Сотни бойцов. Значит что?
-Что? — пьяно покачиваясь на табуретке спросил Тарасов.
-Что ты не один. Понимаешь? — хлопнул его по плечу Гобатов.
-Нет, — качнулся Николай.
-Сейчас я тебе объясню… Вот ты, — полковник положил на кривоногий стол кусок хлеба с тарелки.
-Ну?
-Не нукай, не запряг… Где твой батальон?
-У меня нет батальона. Я ж адъютант твой, забыл что ли?
Гобатов откинулся на спинку единственного в квартире стула.
-Будет у тебя батальон когда-нибудь. А может и полк. Или бригада.Или дивизия. Да хоть отделение. Какая разница? Дело не в количестве! Дело в отношении. Понимаешь?
Тарасов почесал щеку:
-Не понимаю.
-Твою мать… Начну сначала. Какая разница — кто у власти? Кто нынче царь? Ты же не за царя в атаку идешь? Так?
-Так… Ну и что?
-Что? Вот тебе вопрос, — Гобатов оперся локтем на столешницу. — Что такое Родина?
Тарасов взялся за бутылку:
-Бхнем, тарищ плкник?
-Бахнем. Но чуть позже. Ты на вопрос-то ответь. Или слабо?
Тарасов подержал бутылку на весу, подумал…. И поставил ее:
-Надя.
-Что Надя?
-Надя — моя родина. А вот родит…
-Поздравляю. Но не в этом суть. Значит Надя — твоя Родина?
-А кто еще?
-Тебе виднее, кто еще…
Тарасов вдруг вскипел:
-Да никто больше! Слышишь, никто! Отца еще в двадцать четвертом в распыл пустили. Сука, ревкомовец тот. Отец же у меня попом был, понимаешь? Я в Вятке тогда, в училище был, а он… А братья…. Наливай-ка!
Как это часто бывает с пьяными, майор Тарасов вдруг нахмурился, поскучнел и двинул граненый стакан к центру стола. Гобатов широко плеснул водкой по стаканам, непременно залив столешницу…
-Мужики, вы спать-то собираетесь? — Надя стояла в дверном проеме, осторожно держа одной рукой тяжелый живот. Второй она держалась за ручку двери.
-Наденька, мы по последней за тебя и спать! Служба ждет! — спас Тарасова Гобачев. Почему-то друзья всегда первыми начинают такой смешной, но острый разговор с женами. Чуют запах беды, что ли?
-Вот еще секундочку, Надин… Коль, думаешь, Тухачевский предатель? Я, когда в Германии работал, понял одну вещь, — почему-то Гобатов казался трезвым. — Надо что-то менять. Что и как не знаю… Но немцы нас сделают. На раз-два сделают. Легко и непринужденно. У них нет ничего. Есть только одно — организация. Они злые. По хорошему злые. На весь мир. И они выиграют следующую войну. А мы просрем все. У нас есть все — техника, люди, оружие. А они все равно выиграют. Потому что они за Фатерлянд, а мы против Родины. Согласен?
Тарасов покачнулся, почти упав, и, на всякий случай решил согласиться — тем паче, кто такое Родина он не знал. Просто пытался не думать. НЕ ДУМАТЬ!
Надя презрительно покачала головой и тяжело унесла беременный живот обратно в комнату. ‘Завтра опять ругаться будет… Надо бросать пить. А то ведь беда….’
А настоящая беда пришла позже. Под утро…
-Открывайте! НКВД!
Бешеный стук ломал дверь.
Еще пьяные они открывали двери. Еще пьяные тряслись в открытой полуторке. Еще пьяные затянывали: ‘Черный ворон, чооооорный вороон!’
-Имя, звание?
-Тарасов… Майор…
-Цель заговора?
-Какого еще заговора? Не понял!
Конвоир так двинул прикладом, что все вопросы снялись.
Особая тройка дала пять лет. Полсотни восемь дробь три.
А освободили в сороковом. За примерное поведение. Статью не сняли, но хотя бы поражения в правах не было. Живи где хочешь, работай кем хочешь. Но не в армии.
В Харькове его встретила Наденька с дочкой на руках. Со Светланкой…
Четыре года он просидел в одиночке. Есть такой город — Ворошиловск. Родина, говорите?
А потом он работал инструктором по парашютному делу. В парке развлечений. Ну лекции еще читал. Сто семьдесят прыжков! Сто семьдесят!
А двадцать четвертого июня его снова призвали в армию.
Двадцать четвертого июня сорок первого…(С) Ивакин Алекей Геннадьевич
to be continued
***
-Двадцать четвертого я первый раз водку попробовал. Когда батю на войну провожали. Мать тогда как зыркнет… А отец спокойно так ей: ‘Он сейчас старшой’. И в стакан мне плеснул на донышко. Не чокаясь. Как знал. Осенью похоронка пришла. В октябре. Пропал без вести под Киевом. Вот же… Где Киров, а где Киев?
-И что?
-Что, что… — пожал плечами рядовой Шевцов. — Ни что! Унесло меня тогда с того самогона… Батю так и не проводил толком. Полуторка за ними пришла -а я в кустах блевал. Стыдно до сих пор. А после похоронки я в военкомат побежал. Добровольцем, говорю, возьмите. А они говорят — приказа нет такого, чтобы до восемнадцати. А мне восемнадцать в ноябре. В ноябре и ушел. Сначала в запасный полк. А оттуда уже в бригаду.
-За сиську баб так и не подергал в колхозе-то? — засмеялся кто-то из темноты.
-Коров только… — вздохнул Швецов, — Матери когда помогал…
И тут до рядового дошло:
-Что? Что ты сказал? Да наши девки…
-Да не ори ты, — добродушно ответил ему голос. — Бабы, они же и в Турции бабы. Их дергать надо, да. Иначе тебе дергать не будут.
Отделение заржало в полный голос.
-Ошалели совсем? Сейчас у меня кто-то не по сиськам огребет!
Сержант Заборских выскочил из темноты:
-Млять, епишкин корень, вы чего, уху ели? Швецов — три наряда вне очереди!
-А я то что? — возмутился рядовой. — Это они!
Рядом кто-то прыснул со смеху.
-Норицын! Три наряда!
-Есть три наряда! — придавливая смех, ответил ефрейтор Норицын.
-Заборских, мать твою! — послышался голос отдалече. — Совсем обалдели? Тишину соблюдать! Еще один звук — пять нарядов сержанту.
-Есть, товарищ младший лейтенант! — сержант Заборских показал отделению кулак.
Парни замолчали, тихо смеясь про себя.
А потом кто-то из них свистнул. Тихонечко так.
-Млять, кто свистит? — зашипел командир взвода.
В ответ свистнули еще раз.
-Удод! Заткнись! Узнаю — хохолок в жопу засуну. Заборских, опять твои хулиганят?
-Никак нет, тащмлалей! — полушепотом крикнул сержант.
За его спиной кто-то засмеялся в полголоса. Отделение зафыркало в рукавицы.
-Лежать! Лежать, я сказал!
В темноте щелкнул затвор.
-Лежать, пристрелю! Вы чего, бойцы, совсем охамели?
Младший лейтенант Юрчик погладил левой рукой дергающуюся щеку — результат летней еще контузии. Ссука… Сколько дней прошло…
-Лежать тихо. Без звука. Чтобы слышно было как мышка пернет. Что особо не ясного? Почему орем на весь котел, так что в Демянске слышно?
Небо чернело мартовской ночью. А ели почему-то голубели…
-Товарищ младший лейтенант, вы бы пригнулись… Хоть и темно, но демаскируете…
Юрчик заиграл желваками. Сержант явно издевался над ним. Знают, сволочи, что не воевал еще. Хоть и контузия……Младший лейтенант Женя Юрчик не всегда был младшим лейтенантом. Раньше он был студентом Гомельского педагогического техникума. Только вот доучиться не успел. Двадцать шестого июня наскоро сформированный из коммунистов и комсомольцев истребительный батальон приступил к охране ‘Гомсельмаша’. Там-то Женя и столкнулся с первым немцем.
-Ваши документы, товарищ командир!
Высокий, ладный артиллерийский капитан с удивлением посмотрел на двоих студентов в кепочках, но с винтовками за плечами.
-Вы еще кто такие?
Женя показал ему красную повязку на рукаве:
-Истребительный батальон Центрального района, товарищ капитан.
-Ну-да… Истребительный батальон… Свои документы предъявите для начала!
Студенты смущенно переглянулись. Патрулировать им приходилось в гражданской одежде. Хотя командир батальона — старший лейтенант НКВД товарищ Соловьев — обещал в ближайшее время обеспечить истребителей армейским обмундированием.
Женя закинул винтовку на плечо и полез в карман белой рубашки.
Капитан взял временное удостоверение и стал его изучать:
-Действительно, истребители… А что ж как махновцы одеты? — капитан добродушно улыбнулся.
-Так не успели еще, товарищ капитан. А вы с фронта? — спросил товарищ Юрчика, Коля Савельев.
-С фронта, ребята, с фронта.
-И как там? — жадно спросил Костя. У него даже заблестели глаза и он подался всем корпусом к капитану так, что тот слегка отодвинулся.
-Нормально! — спокойно кивнул капитан. — Мы давим. Временные трудности есть, но мы их скоро преодолеем. И пойдем вперед.
-Эх… Не успеем повоевать… — грустно вздохнул Женька, поджав губы.
-Не переживайте, — подмигнул артиллерист. — А покажите-ка мне как к заводоуправлению пройти.
Женька повернулся, показывая дорогу:
-Значит вот прямо сейчас пойдете, вдоль этого забора, там свернете налево и…
Вдруг он запнулся, будто вспомнил что-то:
-Товарищ командир, а документы все-таки покажите…
-Вы что ребята, немецкого шпиона во мне разглядели? — развел руками капитан, удивленно улыбаясь.
-Порядок такой, товарищ капитан…
Капитан опять улыбнулся, полез левой рукой в карман гимнастерки и мельком посмотрел за спины ребят.
Юрчик машинально стал оглядываться…
Последнее, что тогда увидел Женя — финка, летящая в горло Косте. А потом сокрушительный удар чем-то тяжелым сзади.
Диверсантов тогда так и не взяли. Это Женя узнал уже в Смоленском госпитале. А в октябре его призвали в армию…-Заткнитесь, говорю, ироды! — Юрчик вышел из-себя от злости. — Немцы рядом!
-Лейтенант, разведка возвращается!
Взвод моментально затих. Послышался скрип снега… А потом появились две фигуры в маскхалатах. Ребята из его взвода, посланные за речку посмотреть — что там да как.
-Ну что там?
-Речка промерзла. А за речкой в перелеске — кабели связи. Тихо, следов нет. Чтоделать будем?
-Норицын! Бегом до командира роты. Доложи.
-Да, товарищ младший лейтенант.
-Бегом!
Норицын исчез в темноте.
Ребята-разведчики разгребли снег до земли и зажгли там сухой спирт-пасту — синее пламя давало иллюзию уюта и крохи тепла — и торопливо стали грызть гороховый концентрат.
-Эй, вы что это? — возмутился Юрчик . — Это же НЗ. Паек не трогать!
-Товарищ младший лейтенант, сутки уже не ели…- не отрываясь от сухпая, пробурчал один из разведчиков.
-И в самом деле, — поддержал их Заборских. — Кишка кишке бьет по башке. Последний раз перед заброской суп хлебали, силы-то надо восстанавливать.
-Есть приказ по бригаде… — сквозь зубы, зло и решительно сказал Юрчик. — НЗ не трогать. На то он и НЗ. Продукты будем добывать у немцев. Вот возьмем обоз или продуктовый склад, там и поедим. Да и местные жители нам помогут.
-А на кой черт мы тогда жратву с собой тащим, а товарищ младший лейтенант? — спросил кто-то из темноты и тут же зашуршал фольгой. — Пока до немцев дойдем — копыта отбросим.
Стоявший рядом Заборских ухмыльнулся.
Юрчик же, понимая, что бойцы после суточного перехода хотят есть как волки, махнул рукой. Зимой голодным быть нельзя.
-Черт с вами. Разрешаю по половине брикета горохового концентрата. И по сухарю.
-Вот это дело!
Взвод обрадованно загомонил и моментально стал шуровать в вещмешках.
Сам же млалей сел чуть в стороне, прислонившись к старой березе. И с огромным удовольствием вгрызся в соленущий брикет.
Половины его молодому желудку не хватило. Но он, переборов себя, сунул брикет обратно в мешок. И вовремя. Вернулся ефрейтор Норицын.
-Комбат приказал — уничтожить кабели к эээ…, в-общем к такой-то матери.
-Комбат?
-Да, он в роте сейчас.
-Понятно… Первое отделение! Есть возможность отличиться!
Юрчик торопливо надел вещмешок:
-Смирнов, поведешь дорогу показывать! — бросил он одному из разведчиков.
-Смирнитский я, товарищ младший лейтенант. А чего ее показывать? Мы как слоны лыжню натоптали.
-Не рассуждать! Вперед.
Десантники попрыгали на месте, проверяя — не бренчит ли снаряжение и пошли на спуск к речке.
Каждый шаг давался с трудом — спуск ночью по берегу, заросшему кустами чреват опасностями. Полуметровый слой снега скрывал все, что угодно — от валунов до стволов деревьев. Шагать приходилось высоко. Да и шума было — как от стада коров.
Кусты трещали, кто-то упал, сбряцав котелком, кто-то матюгнулся вполголоса.
Наконец спустились на лед реки и зашагали по сугробам. Юрчик шел вторым, после разведчика, чью фамилию он так и не мог запомнить.
На противоположный берег поднялись не так шумно — подниматься всегда легче — лесенкой, один за другим.
-Пить хочу, сил нет, — тяжело дышал замыкающий маленькую колонну Миша Иванько. — Товарищ младший лейтенант. Там промоина. На обратном пути наберем водички?
-А что, фляжка пуста уже у тебя? — утирая пот с лица — мороз, а ходьба на широких лыжах по ночному лесу способствует согреванию организма — ответил вопросом Юрчик.
-Да концентрат этот — соленый, ужас!
-Терпи. На обратном пути попьешь. Далеко до кабеля?
-Километр, примерно.
-Отлично… Вперед, вперед, вперед!
Смирнитский протянул свою фляжку Иванько. Тот сделал несколько больших глотков и пошел…
Кабель нашли быстро. Пережгли термитными шариками в четырех местах, куски же выбросили подальше.
Немцы здесь не бродили зимой — целина нетронутая. Так что времени много. Часа два, а может и больше. Не любят немцы ночью по лесам ползать.
Поэтому не спеша тронулись обратно. На речке наполнили фляги ледяной водой. Иванько, как самого легкого, положили на лыжи и он подполз к промоине. Напился сам, потом и фляжки наполнил.
А через час его скрутило от боли в животе.
Санинструктор ничего не мог понять — любое прикосновение к животу вызывало у рядового дикие стоны.
-Мама, мама, ой, мамочка!
-Хрен его знает, товарищ младший лейтенант. — растерянно чесал затылок санинструктор. — Живот тугой как барабан. На аппендицит не похоже. Может отравился чем?
-Да чем он травануться-то мог? Не водой же из реки?
Пришлось соорудить волокуши и тащить его в батальон.
Еще час прошел в томительном ожидании. И немцев с той стороны, и санинструктора Белянина.
Вернулся он мрачнее тучи.
-Помер Иванько.
-Как?! — всполошился взвод.
-Как, как… Взял да помер. Скрутило парня так, что разогнуть не смогли.
-Сержант Заборских! Вещмешок его дай, — заиграл желваками Юрчик.
Младший лейтенант начал рыться в мешке. Гранаты, патроны, тротил, лыжный ремнабор, смена белья, продукты…
Продукты!
Командир взвода достал шесть пустых бумажных оберток из-под горохового концентрата.
-Батюшки-светы! — изумился Белянин. — Так он что… Шесть упаковок сожрал?
Юрчик хмуро кивнул.
-Так это он, почитай, ведро супа разом умял… Таперича и понятен ход… Заворот кишок у парня случился…
— Всё всем понятно? — спросил Юрчик. — Командиры отделений довести до личного состава, что продуктовый НЗ не трогать ни под каким предлогом.
А сам стал готовиться к неизбежному вызову к комбату, а то и комбригу. А Тарасов был суров на расправу…(С) Ивакин Алексей Геннадьевич
-Значит вас выпустили в сороковом году? Так? — Фон Вальдерзее быстро писал и морщился, когда папиросный дым попадал ему в глаза.
-Так. За примерное поведение.
Лейтенант кивнул. И подумал, что это термин ‘примерное поведение’ — означает не что иное, как сотрудничество с ГПУ.
-А призвали в Красную армию с началом войны?
-Да. На третий день. В звании майора.
-Так быстро?
-Значит был востребован как специалист.
Немец улыбнулся новому подтверждению своей версии. Стучал десантник на товарищей по камере, ой, стучал…
-А жена с дочерью?
Тарасов вздохнул:
-Арестовали сразу двадцать второго. Как немку. Думаю, что расстреляли.
-Почему так думаете?
‘Ну что… Пора закидывать удочку?’ — подумал подполковник.
-В июне сорок первого были арестованы все немцы, проживавшие в Москве. И нет никаких известий об их судьбе. Зная нравы НКВД — могу предполагать, что все они были уничтожены.
Фон Вальдерзее не удивился. Он был наслышан о действиях ГПУ, вернее НКВД. Один тридцать седьмой чего стоил. Вот взять этого подполковника — грамотный же специалист, бригадой — надо отдать должное — руководил умело. Немало нервов десантники армейцам потрепали. А вот посадили же его ни за что. Просто за связь с ‘врагами народа’. И вот еще жену арестовали и расстреляли. На это и надо, пожалуй, давить. Клиент, кажется, может поплыть. И вербовка высококлассного специалиста принесет огромную пользу и Германии, и лично лейтенанту Юргену фон Вальдерзее, офицеру разведотдела сто двадцать третьей пехотной дивизии.
Конечно, абвер заберет Тарасова к себе, но вслед за подполковником может пойти наверх и лейтенант. Главное сейчас — установить максимально возможное в данной ситуации доверие, чтобы Тарасов не представлял себе дальнейшей жизни без фон Вальдерзее.
-Да… Сложная у вас сложилась жизнь… — посочувствовал немец русскому десантнику.
Тарасов вдруг широко улыбнулся:
-А у кого она сейчас легкая? Война есть война.
-А что вы почувствовали, когда догадались о расстреле жены?
Тарасов помрачнел. А в душе улыбнулся. Последнее письмо от Нади и Светланки он получил за несколько дней до выхода бригады внутрь котла.
Они жили у отца Николая — Ефима — в том же Кировском краю. Никто его не убивал. Церковь закрыли, да. Превратили ее в колхозный склад. Отец работал в нем сторожем. И продолжал служить литургию по ночам. Среди пыльных мешков и промасленных запчастей. Единственными зрителями ее были наглые крысы, таскающие зерно и облупленные лики святых с стен. Надя писала, что устроилась работать в сельскую школу учительницей немецкого, что живут не сытно, но и не голодно, скучно и спокойно…
-Я почувствовал ненависть, герр лейтенант.
-Почему тогда сразу не перешли на сторону вермахта, господин подполковник? Это бы спасло жизни тысяч ваших и наших солдат…
-Потому что это мой воинский долг. Я давал присягу служить народу.
-Ваша позиция вызывает уважение, но…
-Сталины уходят и приходят, а русский народ остается…(С) Ивакин Алексей Геннадьевич
-Готов блиндаж, товарищ подполковник!
-Готов, это хорошо… — Тарасов кивнул лейтенанту из комендантского взвода.
Блиндаж представлял собой яму в снегу. Сверху настилом — лежали еловые ветки. Снизу — они же — были накиданы на пол. По центру горела свечка. Благодаря ей внутри укрытия было жарко — на улице минус двадцать, внутри минус пять. Можно нормально спать. Правда, чертова влажность…
Военврач Ларинина доложила, что за первые двое суток уже тридцать бойцов обморозили ноги. За месяц можно треть бригады положить больными…
Да и раненых хватает. Немецкие истребители целый день носятся над расположением бригады.
Очередь рядом проходит — пятисантиметровые дырки в снегу. Тут и легкое ранение в руку или в ногу — означает одно — смерть. Выносить никто не будет за линию фронта. Раненых и обмороженных устраивают в лагерях…
-Командование фронта обещало начать ежедневные авиарейсы — подвоз боеприпасов, продовольствия, пополнения и эвакуация раненых, — доложил начальник штаба Шишкин.
-Начать… Еще задачу не начали выполнять, а уже такие потери… — горестно покачал головой комиссар Мачехин. — Слышали? Начштаба первого батальона — Пшеничный — уснул у костра? Обгорел и даже не заметил.
-Товарищ подполковник… — сказал Шишкин, — Если не разрешим вскрыть НЗ — потери возрастут.
Тарасов нахмурил брови, подумал…
-Пишите приказ. Пора. Надеюсь, что фронт не подведет.
Плащ-палатка над входом вдруг приподнялась:
-Товарищи командиры, — в снежный блиндажик заглянул взволнованный начкар, — Тут пленных привели!
-Ого! — приподнялся Мачехин. — Кто отличился?
-Да они сами вышли!
-Как сами? — не понял Тарасов.
-Это наши пленные! — почти крикнул начкар. — Ходят по лесу в чем мать родила, из оружия только один топор…
-Как наши? — переглянулись командиры и по очереди выскочили наружу.
Перед блиндажом сидели семеро красноармейцев в драных шинелях, без пилоток. А один вообще в подштанниках. В двадцатиградусный мороз начала марта…
Увидев перед собой высокое начальство, мужики начали приподниматься. Тарасов махнул рукой:
-Сидите. Кто такие?
Один все-таки встал:
-Рядовой Ефимов — третий эскадрон четвертого кавалерийского полка. Попал в плен в сентябре сорок первого при выходе из окружения.
И упал.
-Так…
-Документов, конечно нет? — подал голос уполномоченный особого отдела.
Обтрепанные, истощавшие, почерневшие от мороза бойцы промолчали, продолжая тихо грызть сухари, которыми поделились сердобольные десантники.
-Остынь, Сафонов… Не видишь, что ли? Лейтенант, — повернулся подполковник к начкару, — Покормите людей. Выдайте нормальную одежду, табак и… И водки. Только немного.
Через час все семеро стояли перед командирами.
-Значится, товарищ подполковник, в плен я попал…
-Мало меня интересует, где и как ты боец в плен попал, — обрезал его Тарасов. — Меня больше интересует — как и откуда ты бежал. И представься для начала…
-Боец Филимонов, товарищ подполковник. А бежали мы с лесозаготовок. Под Демянском сенобаза есть. На Поповом болоте. Не растет ни черта — мох только. Вот. А на той сенобазе — бункеры, штук шашнадцать…
Мачехин вдруг заметил, что у бойца Филимонова нет половины зубов…
-Окон нет, дверей тоже. Норы, только бетонные. Там нас и держат. Вернее держали, — поправился Филимонов. — Мрут как мухи все. Каждый день — тех кто на ногах стоит — заставляют боеприпасы немцам таскать. Снарядные, с патронами. Еду не доверяют. Кто упал — сразу стреляют. Кто слабые — те крючьями мертвяков по углам лагеря растаскивают, чтобы не мешались. А нас на аэродром бросили — снег расчищать. Вот оттуда мы и дернули. Четверо суток по сугробам, товарищ подполковник…
-Карту читает кто из вас? — спросил начштаба. — Можете показать, где аэродром?
-Неее… — в один почти голос загудели красноармейцы. — Мы ж не обученные…
-Жаль… Населенные пункты — какие рядом были?
-Святкино проходили…
-Понятно, — кивнул Тарасов. — Силантьев, забери бойцов. Нам тут поговорить надо.
Караул вывел бывших пленных из блиндажика.
-Ну что, отцы-командиры, делать будем? — начал Тарасов. — Вот вам и первые разведданные.
-Сомнительные, товарищ подполковник…
-Без тебя знаю, особый ты уполномоченный, что сомнительные. Других пока не имеем и не предвидится, — отмахнулся командир бригады. — Думаю в район деревни Выползово надо разведчиков сгонять. Доставай карту…
Еще полчаса командование бригады размышляло над возможностью операции. Опасно, но эффективно. И эффектно. Накрыть силами бригады аэродром, который питал всю — ВСЮ! — окруженную немецкую группировку, цель очень заманчивая…
Очень!
-А с бойцами — что делать будем? — спросил в конце разговора осторожный, в соответствии с должностью, Сафонов.
-В штат зачислим. Лишними не будут.
Сафонов скривил нос:
-Не по порядку…
Тарасов сильно сузил глаза:
-Не по порядку их под конвоем сейчас в тыл выводить под конвоем. У меня… У нас, — поправился он, лишних людей нет. Комиссар согласен?
Мачехин, из-за своего медвежачьего роста почти лежавший на лапнике, согласно кивнул:
-Но присмотреть за ними надобно, Ефимыч.
-Это само собой, товарищ комиссар. На это у нас Сафонов есть. Вот он пусть и приглядывает… А давай-ка посмотрим на этот аэродром поближе, а?**
Заходящее мартовское солнце слепило глаза, отражаясь от наста. Ефрейтор Петров — снайпер первого взвода — не мог ничего разглядеть — что там делалось на крутом правом — западном — берегу Поломети.
-Твою мать… — грустно шептал он, пытаясь рассмотреть — есть там немцы или нет.
Речка — шириной метров десять всего. Но если немцы там поставили хотя бы два-три пулемета — звездец переправе.
Накроют на чистом льду на раз-два. И не спросят как зовут.
Он пытался разглядывать берег в оптику снайперской ‘светки’ полчаса, не меньше. Но так ничего и не сумев рассмотреть, отполз обратно.
-Ну что? — спросил его младший лейтенант Юрчик.
-Ни черта не видно. Солнце глаза слепит.
-Плохо… С наступлением темноты уже двигаться надо. Юрчик почесал начавшую отрастать щетину.
-Товарищ командир, а разрешите проверить… — подал голос Заборских. — Мы отделением туда дернем по-быстрому и…
-Отставить… С тебя и твоих ребят ночных приключений хватит. Да и приказа не было переходить. Хотя мысль правильная…
-Может мои, товарищ младший лейтенант? — подал голос сердитый на вид сержант Рябушка, командир третьего отделения.
-Давай. Только не сейчас, — остановил дернувшегося уже было ‘комода’ Юрчик. — Обождем еще час, когда солнце за деревья зайдет.
На удивление его не вызвали к комбату. Оказывается, Иванько был не единственным таким… Пять человек по всей бригаде точно так же легли в снега демянских болот… И выстрела не успели сделать. Жаль. Бессмысленная смерть. Глупая и бессмысленная. Лучше бы пулю фрицевскую словили. А так просто сожрали продукты и сдохли. А рука не поднимется написать их матерям правду. Матери тут не причем. ‘Пал смертью храбрых’. Вот, собственно говоря, и все. Что тут еще сказать, а? Пал смертью храбрых. Хотя бы и так. Теперь нам надо прожить за себя и за него так, чтобы не стыдно было смотреть в глазам нашим внукам. Интересно, а внукам не будет стыдно нам в глаза смотреть? Да вряд ли… Они будут лучше нас. Не смогут жрать в три горла чужое. Ведь они наши внуки будут. Наши, не чьи-нибудь. Но главное сейчас фрицев изничтожить. А потом и о внуках думать будем…
-Товарищ младший лейтенант, а товарищ младший лейтенант! Проснитесь!
-А? — Юрчик подкинулся, схватившись за винтовку.
-Пора! Солнце садится!
И впрямь. Начинало смеркаться…
-Рябушка! Готовы?
-Давно готовы, — буркнул сержант.
-Тогда вперед. И при любой неожиданности — назад. Понятно?
-Ясен перец, товарищ командир. За дураков-то не держите. Зря, что ли, учились?
-Сейчас и посмотрим…
Третье отделение пошло вперед. И снова — осторожно спуститься по берегу, залечь на снегу, покрывавшему лед Поломети и цепью двинуться вперед.
Юрчик внимательно разглядывал из кустов в бинокль противоположный берег.
Тишина…
Ребята доползли до средины реки. Несмотря на маскхалаты, их прекрасно было видно на снегу.
И если на том берегу были немцы, то они так же легко видели десантников, как и младший лейтенант.
Сержант Рябушка приподнялся на локте, оглянувшись назад и показал большой палец — все нормально, командир!
Гулкий выстрел тут же порвал тишину. Голова сержанта лопнула как арбуз и снег окрасился кровавыми ошметками. Тело его бессильно задергало ногами.
И правый берег зло полыхнул огнем.
Фонтаны пуль — то белые, то красные — взорвали безмятежную ледяную гладь реки.
Кто-то из бойцов бросился назад и тут же рухнул, пробитый очередью пулемета. Кто-то скорчился, вздрагивая при каждом попадании в тело. Кто-то тонко закричал, выстреливая не глядя обойму. Кто-то просто раскинул руки крестом, сгребая судорожными пальцами горячий от крови снег.
Третье отделение умерло за несколько секунд.
А на том берегу закричали что-то гортанно, и лес вдруг ожил. Хлопнул раз-другой миномет — разрывы разбили лед между лежащими трупами десантников, хлынула вода. Чье-то тело, чуть задержавшись на берегу проруби, свалилось в черную воду, чуть мелькнув на поверхности краем маскхалата и поднятой, скрюченной рукой.
Младший лейтенант, приоткрыв рот, смотрел на смерть своих ребят, а потом вдруг завопил:
-Огонь, огонь, огонь! — не замечая, что взвод уже давно палил по противоположному берегу из всего, что может стрелять.
В ответ били немецкие пулеметы, густо хлопали карабины. Еще одна команда — и по всему берегу встали серо-зеленые в страшных касках. И побежали вперед, спрыгивая с обрывчика и огибая воронки во льду. А минометчики немедленно перенесли огонь на берег, где засели русские десантники.
‘Не меньше роты!’ — мелькнула правильная, но трусливая мысль младшего лейтенанта.
-Отходим! — закричал он. Его бы никто не услышал, но цепь словно дожидалась приказа — рванув назад, в лес, к бригаде…
Как выяснилось позже, немцы не собирались преследовать передовой отряд десантников. Они просто отбросили их с берега Поломети, словно намекнув — ‘Здесь вам не пройти!’. А заодно утопили в реке восемь мертвых и четверых тяжелораненых русских. И еще шутили: ‘Раки в этом году будут мясистые…’
Этого не знал рядовой Ваня Никифоров. Он просто заблудился. Он не знал куда идти. Лыжные следы исчеркали весь лес. Они шли вдоль и поперек, крест-накрест. Но куда бы он не шел — везде было пусто. Следы поворачивали, закруглялись, пересекались…
Но людей не было.
А потом он сломал лыжу, наткнувшись на невидимый под снегом корень. Причем сломал вдоль, расщепив ее. Достав дрожащими руками скобы, попытался вогнать их в дерево. Не вышло. Не хватало сил. Тогда он достал суровые нитки и перемотал ими лыжу. Вроде бы держало. Но через пару десятков шагов нитка перетерлась об острый наст.
Тогда он сел и заплакал, уткнувшись в коленки. Обычный восемнадцати летний мальчишка. Ему было страшно. Черное небо равнодушно смотрело на него звездами из подлобья Луны. Он посмотрел на нее мокрыми глазами. Слезы превращались в льдинки на щеках. Хотелось спать, равнодушное оцепенение мягко обняло кисти и ступни… Стало даже тепло.
Он помотал головой, стряхивая сон.
Поднялся.
И упрямо зашагал, хромая на сломанную лыжу, куда-то вперед, напевая про себя:
-Там вдали, за рекой, разгорались огни… В небе ясном заря догорала…
Через несколько десятков метров он увидел каких-то людей. И скинул непослушными руками винтовку с плеча.
-Хальт! — закричали ему люди.
-Вдруг вдали у реки, засверкали штыки — это белогвардейские цепи…
Винтовка словно сама выплюнула свинец. И ослепила Ваню, но он продолжал стрелять по направлению…
-И без страха отряд поскакал на врага…
Люди тоже плевались огнем в ответ.
Но рядовому Никифорову было все равно. Он прислонился спиной к какому-то дереву и стрелял, стрелял, стрелял — лихорадочно меняя обоймы, словно стараясь, что бы они не попали врагу в руки.
Он не замечал, что несколько немецких пуль уже пробили ему левое плечо, бедра и правое легкое. Он настолько замерз, что ему было все равно. Он не чувствовал ничего, кроме одного:
— Там вдали, за рекой, уж погасли огни, в небе ясном заря загоралась…Капли крови густой… Из груди молодой… — ему казалось, что он кричит, но он просто шептал. Немцы для верности еще несколько раз выстрелили по упавшему большевистскому фанатику. Потом обыскали его и не нашли ничего, кроме двух гранат Ф-1, десятка обойм для винтовки СВТ и пяти рыбных консервов. Табака не было. Ваня так и не научился курить. Он просто пропал без вести. До сих пор никто не знает, попал ли он хоть в кого-нибудь…(С) Ивакин Алексей Геннадьевич
Продолжение…
5.
-Итак, давайте, герр Тарасов перейдем к действиям вашей бригады…
-Не моей…
-А чьей же? — удивился лейтенант.
Тарасов глубоко вздохнул:
-Цель бригаде была поставлена простая. Взять Демянск. По расчетам командования Северо-Западным фронтом, в котле должно находиться пятьдесят тысяч солдат и офицеров второго армейского корпуса. Из них сорок пять тысяч на передовой, пять тысяч в тылу.
Фон Вальдерзее так удивился, что перестал писать:
-Сколько, сколько?
-Пятьдесят тысяч.
Лейтенант покачал головой:
-Военную тайну я не раскрою, если скажу, что ваше командование ошиблось почти в два раза…
Тарасов криво улыбнулся:
-Я уже понял. Примерно девяносто тысяч. Так?
-Вы хороший офицер, господин подполковник… — удивленно покачал головой лейтенант.
-Наша бригада, а также двести первая должны были рассечь котел на четыре части, взять Демянск и парализовать второй армейский корпус путем уничтожения штаба.
Лейтенант еще больше удивился:
-Ваше командование…
-Генерал-лейтенант Курочкин…
-Он… Представлял себе трудность подобной задачи?
Тарасов засмеялся…**
…Что смешного, товарищи командиры? — генерал-лейтенант даже побагровел, когда услышал смех Тарасова и Мачехина. Отчаянный какой-то смех. Впрочем, несмотря на злость, Курочкин понимал, почему отчаянный…
-Ничего особенного, товарищ комфронта… Просто вы посылаете нас…
Павел Алексеевич резко помрачнел:
-Я знаю. Я знаю, мужики, что на смерть посылаю. Буду помогать чем смогу. Бригаду обеспечим под завязку всем. Оружие, боеприпасы, продовольствие… Как только выйдете на место сосредоточения — сделаем воздушный мост. А после соединения с двести четвертой бригадой — атакуете Добросли. Решать будете по обстановке — блокировать село или захватывать.
-Товарищ генерал-лейтенант… — сжал кулаки Тарасов.
-Начштаба, доложи им результаты…
Начальник штаба фронта — полноватый генерал-полковник — методично стал рассказывать Тарасову и Мачехину о недавней разведке боем батальоном двести четвертой бригады:
-Пятнадцатого февраля сего года в котел был заброшен третий батальон бригады подполковника Гринева. Восемнадцатого февраля из солдат дивизии СС «Мертвая голова» формируется специальное подразделение для борьбы с парашютистами под командованием генерал-майора Симона. Группа имеет на вооружении бронетехнику, одной из основных задач группы является прикрытие важнейших объектов, включая аэродромы. Это элитная дивизия. Об уровне ее подготовки свидетельствует уже тот факт, что ее солдаты практически никогда не уклонялись от рукопашного боя с нашими войсками, что среди немцев является скорее исключением, чем правилом. Вот примерно так.
-То есть нас уже ждут?
-Не так много и ждут, товарищ подполковник, — продолжил начштаба. — В котле по данным нашей разведки, около пятидесяти тысяч немцев. Из них не менее сорока пяти на передовой. Внутри же самого котла — не более пяти. Второй армейский корпус и часть десятого армейского корпуса шестнадцатой армии фашистских войск, в составе двенадцатой, тридцатой, тридцать второй, сто двадцать третьей, двести девяностой пехотных дивизий и элитная дивизия СС ‘Totenkopf’, что значит…
-Мертвая голова… — машинально сказал Тарасов. — Уже говорили.
-Что? — отвлекся начштаба. — А… Да. Мертвая голова.
Курочкин резко распрямился:
-Что у вас с вооружением, доложите!
Тарасов встал, одернув кожаную курточку. В доме, где квартировал комфронта, было конечно тепло… Но не жарко.
-На семьдесят пять процентов вооружены винтовками типа ‘СВТ’. Остальные трехлинейками. Минометный дивизион — три батареи по четыре миномета калибра пятьдесят миллиметра в каждой. Кроме того, в дивизионе два миномета калибра восемьдесят миллиметров. В каждом батальоне по минометной роте по шесть минометов калибра пятьдесят. В бригаде двенадцать противотанковых ружей. Противогазов нет.
-Противогазы вам на хер не нужны… — буркнул Курочкин. — Лучше по лишней обойме возьмете.
-С продовольствием как? — спросил Тарасов.
-Тыловик что скажет? — повернулся Курочкин к интенданту первого ранга Власову.
-Паек на десять дней выдан. Остальное зависит уже не от меня… — пожал тот плечами.
-А от кого? — удивился комфронта. — От меня, что ли?
-От авиации, товарищ генерал-лейтенант. Только от авиации.
-Авиация будет. Полковник! Почему в доме холодно?
Дремавший в углу худощавый адъютант вздрогнул как от удара и, просыпаясь на ходу, выскочил из избы. Через минуту за окном послышался его начальственный мат…
-Авиация будет. ‘Дугласы’ и ‘Ли-2’. Тридцати самолетов будет достаточно, — продолжил Курочкин. — Подполковник, как поняли задачу? Доложите…
Тарасов снова встал:
-Переходим линию фронта. Сосредотачиваемся в районе Малого Опуева на болоте Невий Мох. Соединяемся с двести четвертой бригадой подполковника Гринева. Затем уничтожаем аэродромы в районе Гриневщины. После этого атакуем Добросли, где уничтожаем штаб немецкой группировки…
Доклад Тарасова был прерван грохотом дров, брошенных бойцом возле печки.
-Продолжайте, — поморщившись, сказал Курочкин.
-После этого, вместе с бригадой подполковника Гринева двигаемся в сторону реки Бель, где и идем на прорыв. Товарищ генерал-лейтенант… Хотелось бы уточнить вопрос. Кто из нас будет осуществлять общее руководство операцией в тылу противника?
Тарасов понимал, что выглядит сейчас карьеристом и дураком, поднимая такой вопрос в отсутствии комбрига двести четвертой. Но успех всей операции, как думалось ему, зависел от этого не меньше чем от проблем снабжения.
Но комфронта понял Тарасова по-своему…
-Подполковник! Что вы себе позволяете! Вы отвечаете за свою бригаду, Гринев за свою. Координация действий будет осуществляться здесь. Здесь! Понятно? — генерал-лейтенант ударил кулаком по столешнице.
Словно в ответ на это боец уронил у печки еще одну охапку дров.
-Пшел вон! — рявкнул бойцу Курочкин. — Штаб фронта а как бордель! Один себе командование выторговывает, другой дровами кидается! Ёпт! Тарасов, объясните, почему вы отказываетесь от высадки самолетами?
-Павел Алексеевич… Я уже докладывал… В письменном виде, между прочим…
-Дерзите, Тарасов, ой, дерзите…
Тарасов заиграл желваками:
-Зима. Глубина снежного покрова в среднем достигает метра. По такому снегу будет затруднительно собрать бригаду в течение ночи. Поэтому предпочтительнее переходить линию фронта между опорными пунктами немцев.
-Вам, конечно, виднее, — Курочкин слегка остыл. Помолчал. Подумал. И сказал:
-Выход бригады назначаем на девятое марта. Послезавтра. Вопросы есть? Вопросов нет. Все свободны. А вы, товарищ комиссар, останьтесь. Поговорим наедине…
Тарасов и Мачехин переглянулись. Комбриг приложил руку к голове и, четко развернувшись, почти печатая строевой шаг, вышел из избы, вслед за командирами штаба.**
-Как жрать-то охота… — грустно сказал рядовой Ефимов, безуспешно обыскав в очередной раз свой рюкзак.
-Заткнись, а? — старшина Шамриков плюнул в снег. — Без тебя тошно.
Странно, но вот такое бывает на фронте.
Старшине было полсотни два года. На фоне восемнадцатилетних мальчишек он казался стариком. А вот добился же чтобы его зачислили в десантную бригаду. Он пришел в Монино, где проходили десантники последние свои обучения, своим ходом, прямо из госпиталя. Наплевав на патрули, на предписание, на все на свете — грея на груди письмо, переданное ему в госпиталь а потому безцензурное:
‘Здравствуй, папа! Наконец-то нас отправляют на фронт. Вскорости будем прыгать на головы немцам. Сейчас заканчиваем тренировки. Маме не пиши ничего. Я сам напишу. Мы сейчас в Монино. Прыгаем с парашютами. Извини за почерк. Спешу. Ты-то как? Как рука? Все, бегу, зовут. Твой сын Артем’
Когда старшина прочитал записку, то понял, что должен повидать сына. Полгода на фронте — от Гомеля до Москвы — смерть, кровь и грязь. И Артемка, глупыш, прыгает туда… В эту смерть, кровь и грязь…
Всеми правдами, под угрозой обвинения в дезертирстве, старшина Шамриков добрался до расположения десантников. И уговорил подполковника Тарасова взять его в бригаду.
Как он орал на старшину….
Перестал после одной фразы:
-Товарищ подполковник… Негоже, когда поперек батьки в пекло…
-Старшина, ты сам посуди… Нелегко ведь будет… — Тарасов чесал в затылке, думая как избавиться от этого крепкого, сильного, но… Но уже не молодого старшины.
Старшина Шамриков помялся, а потом сказал:
-Вона, говорят, девки с вами идут. Нешто, девки меня лучше?
-Девки моложе…
-И глупее.
-Мне, старшина, не ум нужен. А сила и выносливость.
Шамриков шмыгнул носом:
-Ну так спытай…
На всеобщее удивление Шамриков уложился во все нормативы. А по некоторым — укладка парашюта, сборка-разборка ‘СВТ’ — даже опередил некоторых мальчишек.
А последним аргументом для командования бригады стали слова старшины:
-Вот, кабы, товарищ подполковник, твой сын был бы, так ты думаю вприпрыжку бы побежал за ним…
И Тарасов согласился. Хотя и скрепя сердце…
И вот сейчас старшина Шамриков лежал в снежном окопе — где-то внутри Демянского котла — и выслушивал стоны рядового Ефимова — единственного своего подчиненного из ездового взвода. Смех один. Ездовых на весь батальон — два человека. И без лошадей. Принеси-подай. А вот что ты — штатное расписание! Зато Артемка рядом…
-Дядь Вов… Ну, ведь есть что пожрать у тебя, а?
-Нету. Вчера вечером с тобой последний сухарь дожрали.
-Куркуль, ты, дядь Вов… — Ефимов перевернулся на другой бок и подогнул ноги к животу. Так, почему-то, хотелось есть меньше.
-Снег жри, поди полегчает… — флегматично ответил старшина Шамриков. — Говорят, скоро продукты сбросят. Вот тогда и пожрешь, как следует.
-Злой, ты, дядя Вова… — вздохнул Ефимов, снова переворачиваясь на другой бок.
-Ага. Злой. И что?
-Да ничего… Так… Стой, кто идет! — рядовой подскочил, как смог, выставив перед собой трехлинейку.
-Не ори, а? Иди-ка погуляй… — Сержант Шамриков прохрустел снегом мимо рядового, откинув рукой штык винтовки Ефимова.
Тот оглянулся на старшину:
-Гуляй, Вася, гуляй…
-Я Сережа! — воскликнул Ефимов.
-Насрать. Гуляй, боец! — старшина Шамриков почесал нос. Когда Ефимов скрылся в зарослях, он спросил сына:
-Ну как ты?
-Бать, дай закурить?
-Ты же вроде бросил перед операцией, м?
-Снова начал. Дай закурить, не нуди, а? — младший Шамриков протянул дрожащую руку к отцу.
-Артемка… Последняя… Сам смотри…
Старшина достал из вещмешка бумажный кулек:
-Ладошки подставь…
Артем сноровисто подставил ковшичком ладони. Старший Шамриков не спеша, аккуратненько, развернул сверток. Затем — так же аккуратно — оторвал кусочек газеты, сложил его пополам, насыпал в него табачные крошки и, лизнув края, свернул цигарочку. Потом не спеша понюхал ее, глубоко вдыхая…
-Бать… Не томи, а?
-Помолчи. Огонь давай, да?
Сержант Шамриков торопливо щелкнул немецкой зажигалкой, подаренной ему старшиной Шамриковым перед выходом бригады в котел.
Дядя Вова глубоко затянулся… Раз… Другой… Потом протянул самокрутку сыну.
-Бля… Хорошо-то как… — дымом промолвил… Именно промолвил, не сказал, не крикнул, а промолвил, почти шепотом тот. — Аж голова кругом…
-Жрать небось хочешь?
Артем, ошалело глядя в синее мартовское небо, только кивнул…
-На… — протянул старший Шамриков сыну сухарь. — Последний, Артемка.
Тот, опъяненный долгожданным никотином, лениво стал его грызть:
-Вот оно счастье-то… Бать… — по рукам Артема пробежали иголочки, голова зашумела, пальцы онемели:
-М?
-Почему мне так мало надо? Пара затяжек и сухарь… И я счастлив…
-Блевать не вздумай, счастливый. И чинарик отдай.
-На…
Старший Шамриков осторожно вытащил окурок из рук сына и сделал еще пару пыхов:
-Думать чего-то надо, Артемка. Иначе сдохнем тут и мамка не дождется…. Старшина не успел ответить. По лесу захлопали выстрелы немецких карабинов…(С) Ивакин Алексей Геннадьевич
-Я не понимаю, вашего командования, подполковник! — лейтенант встал и нервно заходил из стороны в сторону, цокая сапогами по половицам. — Как можно бросать легкую пехоту, пусть и элитную, в тыл армейского корпуса, ставя такие задачи и основываясь на ошибочных разведданных?
Тарасов молчал, следя за разволновавшимся лейтенантом. Тот остановился и, навалившись над столом, непонимающим взглядом уставился на подполковника:
-Поверьте, я потомственный военный. Мой дед — Альфред фон Вальдерзее был начальником генерального штаба Второго Рейха! Сам Шлиффен был его преемником! Мой отец — был начальником штаба восьмой германской армии, разбившей ваших Самсонова и Рененнкампфа в четырнадцатом году под Танненбергом! Вам, вообще, известны эти имена?
Тарасов ухмыльнулся про себя над каким-то детским высокомерием лейтенанта. Похоже немец и не осознавал своего отношения к русским.
-Мы, герр лейтенант, академиев не заканчивали…
-Что? Я не понимаю вас!
-Но я прекрасно знаю, что вашего батюшку, после поражения на первой стадии операции вместе с командующим генералом Притвицем сняли с должностей. Победу одержали Гинденбург и Людендорф. А вернее, дополнительные два с половиной корпуса, переброшенных из Франции. Не так ли?
Лейтенант онемел от наглости пленного. От наглости и ухмылки.
-Хорошо, — сел фон Вальдерзее. — Если у вас в Красной армии все такие умные, почему же вас все-таки бросили на верную смерть? Без нормального оружия, без достаточного количества боеприпасов, без продовольствия, наконец?
-Герр лейтенант… Можно вам задать вопрос?
Юрген подумал и кивнул:
-Почему ваш корпус цепляется за эти болота, находясь в окружении, имея огромные проблемы со снабжением. Не лучше ли, с военной точки зрения, прорвать кольцо и, соединившись с армией, вывести дивизии. Какова ценность этих болот?
Лейтенант подумал с минуту. Встал. Опять подошел к окну. И, не глядя на Тарасова, сказал:
-Таков приказ. Приказ фюрера. Крепость Демянск — это пистолет направленный в сердце России. Нам приказано удерживать эту крепость до последнего человека.
Тарасов молчал. А немец продолжил:
-Я понимаю вас. Приказ есть приказ. И вы его выполняли до последнего. Но ваши генералы…
-Лейтенант, вы знаете, как вывести из строя танк?
Вальдерзее удивился вопросу:
-Бронебойно-зажигательным по уязвимым местам…
-А лучше всего сахара в бензобак. Придется чистить карбюратор, а это долгая процедура. Правда, и сахар растворится. Вот наша бригада и есть тот сахар.
Лейтенант понял метафору:
-Но ваша бригада растворилась, а наш панцер стоит непоколебимо! — немец с трудом выговорил последнее слово.
‘Именно что — стоит…’ — подумал про себя Тарасов. А вслух сказал…**
-Вызывай, вызывай, твою мать… — зло ругнулся комбриг на радиста. Тот покосился на Тарасова.
-Земля, Земля, я Небо… — продолжил он бубнить.
Подполковник отошел в сторону и привалился плечом к сосне. Шел третий день операции. Продукты уже закончились. Люди начали просто падать в снег и не вставать. Их поднимали более здоровые, заставляли идти и идти вперед. Скорость движения бригады упала до десяти километров в день. По расчетам штаба — они уже должны были выйти в район сосредоточения на северо-западную оконечность болота Невий Мох. Со всех сторон клевали эсэсовцы. Они опасались нападать на бригаду. Но стычки случались каждый день. Количество раненых и обмороженных росло каждый день. По расчетам Тарасова — к началу активных боевых действий бригада могла потерять треть личного состава.
Просто потому, что нечего было есть.
-Есть! Есть связь, товарищ подполковник! Передавать радиограмму?
-Нет, блин… Задницу себе вытри! Бегом, мать твою!
И через линию фронта полетела шифровка:
‘Дайте продовольствие, голодные. Координаты…’
Но ответа не было. Как не будет ответа и на следующий день:
‘Вышли в район сброса грузов, продовольствия нет!’
И через два дня:
‘Уточняю пункт выброса продовольствия …. юго-западнее Малое Опуево, повторяю координаты для выброски продовольствия — лесная поляна юго-западнее Малое Опуево. Дайте что-нибудь из продовольствия, погибаем, координаты … ‘
Невероятными усилиями, через мороз, бурелом и стычки с немцами, бригада все же продралась на болото Невий Мох. В рюкзаках оставались только по две плитки шоколада. Брать их можно было только по приказу командира. Съел раз в день дольку — вся норма. У тех, кто воевал на финской — сохранился чай. ‘Чай не пьешь — какая сила? Чай попил — совсем ослаб…’
На точку встречи с двести четвертой бригадой подполковника Гринева. Но гриневцев там не было. Не было и обещанного снабжения.
Тарасов обходил батальоны. Сил не было и у него, но упасть, лечь, уснуть — он не имел права. Пацаны смотрели на него и держались им.
В третьем батальоне его угостили горстью березовых почек. Подполковник похвалил комбата за организацию питания, стараясь скрыть злость на командование фронта. Где же самолеты!!
-Товарищ капитан… Ой, простите! Товарищ подполковник! Разрешите обратиться к товарищу капитану! — подбежал к командирам молодой десантник с рыжей щетиной на щеках.
Тарасов молча кивнул.
-Товарищ капитан… Дозор, похоже обоз немецкий обнаружил. Пять саней. Еле ползут по дороге на Малое Опуево.
Глаза десантника лихорадочно горели. Командиры переглянулись:
-Действуй, комбат!
Комбат-три молча козырнул и побежал поднимать бойцов.
Лес зашевелился. Из вырытых в снегу ям, укрытых маскхалатами, выбирались — по двое, по трое — десантники надевали усталыми, обмороженными руками лыжи и исчезали в кустах.
Тарасов, дождавшись, когда последний из красноармейцев исчезнет в густом подлеске, решил передохнуть. Он спустился в ближайшую яму и прислонился к снежной стене. Едва прикрыл глаза и…
И услышал чьи-то крики.
Ругнувшись про себя, он досчитал до трех, собрался и пружиной выскочил из снежной ямы. Метрах в ста кучка бойцов кричала на все болото.
-Что кричим, а драки нет? — подошел подполковник к скандалистам.
-Смирно! — рявкнул кто-то из бойцов. Тарасов, приглядевшись, узнал в скомандовавшем комиссара третьего батальона.
-Куклин? Ты почему не с батальоном? — удивился комбриг. — Что тут у вас происходит?
-Смотрите сами…
Бойцы расступились.
На снегу лежал десантник. По почерневшему от обморожений лицу его текли слезы. И он грыз какой-то красновато-желтый кусок.
-Не понял…
-Тол жрет, товарищ подполковник! Гранату раскурочил, тол вытащил и жрет!
Тарасов почти без размаха пнул бойца по рукам. Кусок взрывчатки вылетел из ослабевших рук десантника и по большой дуге скрылся где-то за деревьями, сбив с еловой лапы ломоть снега.
Комбриг сунул руку в карман и вытащил кусок сухаря. Потом присел перед десантником:
-Жрать хочешь? На, держи.
Десантник вцепился в сухарь скрюченными пальцами и, почти по-звериному воя, сгрыз его в пару секунд.
-Теперь тащите его к медикам. Промывание ему сделать. Бегом!
-Товарищ подполковник! А что, он с ума сошел? — опасливо спросил Тарасова один из бойцов.
-Нет. Просто с собой не совладал. Тол, он сладковатый на вкус. Вот… держи записку. Военврачу передашь. Бегом! Десантура…
Потом Тарасов подошел к комиссару батальона:
-Непорядок, комиссар, непорядок… Скоро у тебя бойцы друг друга начнут жрать.
Тарасов знал, что это уже пятый случай по бригаде. Но скрывал это от комиссара батальона. Впрочем, Тарасов догадывался, что Куклин в курсе происшествий.
Такое трудно скрыть.
Если вообще возможно…
-Догоняй батальон, комиссар. Обоз берите. От вас сейчас вся бригада зависит…***
Ефрейтор Шемякин грыз еловую веточку, пытаясь заглушить сосущую боль в пустом желудке. И наблюдал сквозь прицел за немецкими обозниками.
Те почему-то остановились прямо напротив него. Слезли с саней, скинув с себя ворохи какого-то тряпья. Достали лопаты и пошли в лес. Прямо на ефрейтора.
Шемякин слегка заволновался, играя пальцем на спусковом крючке.
Немцы гортанно лаялись на весь лес.
Один из обозников был с черной повязкой на глазу.
‘Словно пираты Стивенсона…’ — вспомнил Шемякин, читанную еще в детдоме книжку. И стал отползать назад: ‘Да где же батальон?’
Дозорных было трое — почти все отделение. Четвертый был послан в расположение батальона за помощью. А немцев было десять…
Шемякин осторожно показал ладонью — назад! назад!
Нельзя себя обнаруживать, сейчас батальон подойдет. Уроем рыла фрицам!
Ефрейтор спрятался за большущей, из-под снега торчащей корягой. Осторожно высунул обмотанный бинтами ствол винтовки между корнями. Немцы были совсем рядом. Еще метров пять и…
Немец с повязкой на глазу — Шемякин мысленно назвал его Сильвером, правда тот был одноногий, но какая разница, в принципе-то? — вдруг рявкнул чего-то. Обозники остановились и начали раскидывать снег в стороны.
‘Захоронка у них тут, что ли?’ — подумал Шемякин. И тут его ожгло мыслью. Посыльный умчал в батальон, чтобы сообщить, что обоз уходит по дороге к Опуево. Наверняка подмога пошла южнее, чтобы перехватить немцев. Кто же знал, что тыловики остановятся тут, прямо напротив дозора ефрейтора Шемякина?
Слева рядовой Юдинцев, справа рядовой Колодкин. Три капризных ‘светки’ в руках и девять гранат в подсумках. И прямо перед ефрейтором немцы какой-то клад копают…
Ждем, ждем, ждем…
Даже есть перехотелось. И жарко стало…
Ага! Вот и клад!
Один из фрицев наткнулся на что-то под снегом. Откинул лопату, встал на коленки и стал выдергивать что-то… Потом крикнул по своему. Один из немцев, стоявших рядом, вытащил из-за пояса топор и протянул стоящему на коленях. Тот стал яростно рубить это ‘что-то’. По лесу прокатилось глухое эхо ударов, а по снегу по летели странные красные щепки. Немцы засмеялись, показывая на них.
Шемякин приложился поудобнее к прикладу.
Наконец, фриц утер пот со лба и отдал топор. Потом вытащил что-то черное, непонятное из сугроба…
Лошадь! Ей-Богу, лошадь!
Фриц держал в руках промерзлую лошадиную ногу.
Одноглазый что-то буркнул и обозники в ответ ему радостно захлопали друг друга по плечам.
Только сейчас Шемякин заметил, что немцы исхудавшие — впалые щеки, ввалившиеся глаза, острые носы.
‘Тоже, суки, жрать хотят…’ —
-Helmut! Kurt! Hainz! Komm zu mir! Alle, alle! — крикнул одноглазый. С дороги прибежали оставшиеся при санях ездовые.
Немцы сноровисто обдергали сухие ветки с придорожных елок и развели костерок. Один топориком вырезал из лошадиной ноги куски мяса и надевал их на веточки, раздавая своим ‘фройндам’.
‘Шашлык, твари, делать будут…’ — сглотнул ефрейтор тягучую слюну.
Мясо, съеживаясь, ароматно зашипело на трещащем огнем…
Последний раз шашлык он ел в июне сорок первого. И запивал разливным холодным пивом. Первую зарплату с парнями отмечал, ага… Потом еще со Светкой познакомился… Тогда вот в руки не далась, да, а сейчас вот ‘светка’ в руках…
Бах! Бах! Бах! — резко хлопнуло откуда-то слева.
Немец, только что тянувший ко рту веточку с мясом упал, ткнувшись лицом в костер.
Шемякин сначала выстрелил в толпу заоравших немцев. А потом вскочил на колени и снова выстрелил.
Потом присоединился к стрельбе и Колодкин.
В течение секунд двадцати все было кончено. С расстояния в пять метров из ‘СВТ’ промахнуться невозможно. Гансы лежали, окрашивая кроваво-красным паром истоптанный снег. Кто-то из них стонал, кто-то хрипел. Видать, пуля попала в горло. Точно. В горло. Вон, лежит, качается с боку на бок, пытаясь остановить кровь.
Шемякин отопнул фрица, чтоб не мешался.
Выл тот, который упал в лицом в костер. Багровые пузыри надувались по щекам. Он пытался стереть их, но лишь размазывал вытекшие глаза по лицу.
Бах! — и обоженный фриц успокоился, разбрызгав мозги по снегу.
-Юдинцев! Скотина! — Шемякин развернулся лицом к здоровяку Сашке Юдинцеву. — Кто стрелять разрешил! Ща как дам!
Двухметровый десантник виновато загудел в ответ:
-Дим, а че они жрать начали…
-Дубина ты, Юдинцев! И ты, Колодкин, дубина! — развернулся командир отделения к Сашке Колодкину.
-А я то что? — удивился рядовой Колодкин.
С Юдинцевым они были похожи как близнецы — одного роста, косая сажень в плечах. Винтовки в их руках казались пистолетиками из детства.
-Ничего, — буркнул Шемякин и выстрелил в затылок зашевелившемуся было немцу. — Фрицы мясо не дожарили.
А потом присел на корточки и взял из руки убитого немца обгорелую палочку с кониной и, стряхнув его кровь с мяса, стал жевать.
-Соли не хватает… Чего стоим, кого ждем?
Бойцы жадно, почти не жуя, стали сметать полусырое лошадиное мясо.
-Вкусно-то как… — пробурчал набитым ртом Юдинцев.
-Мугуммм… — промычал Колодкин, хватая очередной кусок.
Шемякин утер рот испачканной углем рукой и уселся на еще теплый труп одноглазого немца.
-А вот я настоящий шашлык ел, когда….
Договорить он не успел — прямо перед ним упала немецкая граната с длинной ручкой.
Шемякин успел вспомнить, что у ‘колотушки’ длинный запал, что ее можно схватить и кинуть обратно, и даже протянул руку, чтобы схватить ее. И еще успел услышать шипение запала, и увидеть, что у Юдинцева выпал из открытого рта кусочек мяса — надо бы отматерить его за это! Но сделать ничего не успел, потому как в глазах полыхнуло белым пламенем.
Двое немецких ездовых терпеливо дожидались своей очереди, охраняя сани обоза. На этом месте, в ноябре сорок первого года полег эскадрон красных. Конины должно было хватить на целый полк…
Когда вспыхнула стрельба, они скатились на другую сторону зимника. Разглядев, не мудрствуя лукаво, что русских диверсантов всего трое, метнули две гранаты, а потом вскочили — каждый на свои сани — и помчались обратно в расположение.
Третий же батальон, развернувшись на звук выстрелов, прибыл на место боя минут через десять. Захваченных живых лошадей, не раздумывая, пустили на мясо. А потом выкопали и осенних лошадей, стараясь не путать их со всадниками.
‘Господи, только бы не сибироязвенные…’ — молились про себя в медсанбате… А военврач второго ранга Попов умолял: ‘Варите как можно дольше, ребята! Варите как можно дольше!’7.
А вслух подполковник Тарасов сказал:
-Понимаю, что вермахт сейчас стоит в Демянске, а не Красная Армия в Танненберге.
-Этого никогда не будет! — презрительно дернул щекой фон Вальдерзее.
-Не знаю, герр лейтенант, будет или нет. Сейчас меня другое интересует. Более насущное — Тарасов вдохнул полной грудью: ‘Начнем потихонечку?’
Юрген прищурился:
-Что именно?
-Моя дальнейшая судьба…
Лейтенант помолчал. Внимательно посмотрел на подполковника. Потом тихо так сказал:
-Николай Ефимович… Я не могу вам сейчас обещать ничего. Все зависит от этого — он приподнял листы бумаги и слегка потряс ими — понимаете меня?
-Конечно.
-Тогда… Тогда расскажите о принципах взаимодействия с другой бригадой. Со второй, если не ошибаюсь?
-С двести четвертой…
-Да, с двести четвертой. Извините. — тонко улыбнулся лейтенант. А Тарасов едва заметно покачал головой:
-Вторая бригада должна была атаковать Лычково с тыла. Не знаю, как уж у них это получилось…
-Никак. Бригада была разгромлена, — не поднимая головы от протокола допроса сказал фон Вальдерзее. Спокойно так сказал. Между делом. И почему-то Тарасов ему поверил.
-Двести четвертая бригада под командованием…
-Под командованием?
-Майора Гринева.
Лейтенант удивленно поднял голову:
-Пленные из двести четвертой показывают, что Гринев был подполковником…
-Нет. Майор. Его разжаловали осенью прошлого года. За что — не знаю. Не вдавался в подробности.
‘Интересно… Поверит или нет?’
Лейтенант вроде бы поверил:
-Так, так… Продолжайте…
-Должна была выйти к месту сосредоточения бригад на болоте Невий Мох. После соединения общее руководство операцией должен был принять Гринев.
-Что? — опять удивился Вальдерзее. — Майор руководит подполковником?
-Так решило командование фронта, — отрезал Тарасов.
-Вы проиграете эту войну… Русские не умеют воевать, и в этом я убедился только что… И по какой причине майор должен был командовать подполковником?
-Его бригада была больше. И по количественному составу, и по вооружению. Насколько я знаю, гриневцы вошли в котел с батареей сорокапяток.
-Господин Тарасов, а что вы почувствовали, когда узнали, что вами будет руководить — МАЙОР! — выделил последнее слово лейтенант.
-А вы как думаете?**
Голод — странная штука. Первые три дня голод сначала сосет под ложечкой, потом охватывает все тело — даже пальцы на ногах хотят есть — а потом раздирает тебя так, что хочется впиться зубами в руки.
И вдруг приходит момент — у кого-то раньше, у кого-то позже — голод пропадает. Кажется, что тело стало чужим, ватным каким-то. Движения замедляются. Сквозь воздух идешь, словно сквозь мягкую стену. Мыслей нет. Вообще нет.
А думать надо… Надо, надо, надо…
Почему не отвечает штаб фронта? Где самолеты снабжения? Где Гринёв со своей бригадой? Что делать? Сил бригады недостаточно даже для выполнения первой задачи — нападения на аэродром в Глебовщине. Не говоря уже о штабе немецкого корпуса… Идти на задание — значит положить бригаду в эти чертовы снега. Возвращаться — значит трибунал. Продолжать ждать — значит тихо вымереть. Деревья уже ободраны. Из хвои отвары пьют, больше нечего… Лошадей — живых и павщих хватило на один неполноценный ужин — стограммовый кусок мясо на бойца.
-Какие будут предложения, товарищи командиры? — Тарасов играл желваками. — Командиры батальонов? С вас начнем…
Встал комбат-один:
-Мое мнение — надо атаковать аэродром. По крайней мере, добудем продуктов.
И сел.
-Немногословен, ты, Иван Иванович… — улыбнулся комиссар бригады. — Жук и есть…
-А что тут еще скажешь? По моему больше вариантов нет… — перебил хохоток командиров капитан Жук.
Командиры других батальонов согласились с мнением комбата-один.
-Разведка?
Командир отдельной разведывательно-самокатной роты Паша Малеев — здоровый, белявый — протрубил дьяконским басом на весь лес:
-А нам разведчикам, как командир прикажет. Надо будет — в Берлин сгоняем и фюрера достанем!
На этот раз никто не засмеялся. Командиры помнили, как Малеев гонял их еще в Зуевке, невзирая на звания и должности. ‘Строевая подготовка — есть основа армии! Нет строя — нет дисциплины! А командир есть первый пример по дисциплине для бойца!’ — выгуливал он лейтенантов и капитанов по плацу. А бойцы у него ходили с зашитыми карманами, полными песка…
-Начштаба?
Майор Шишкин одернул полушубок:
-Я думаю, что надо еще подождать Гринева. И попытаться наладить связь со штабом фронта. Уточнить детали, получить указания.
-Товарищ майор, — внезапно вступил в разговор начмед бригады. Обычно он отмалчивался, мало что понимая в военных делах и докладывая только о своем царстве. — Товарищ майор, промедлим еще пару дней и бригада просто ляжет тут. Требуется срочная эвакуация, как минимум сотни обмороженных. Гангрена. Операции в этих условиях я делать не могу. Люди…
-Что вы можете, товарищ военврач, дело десятое, — перебил начмеда Тарасов. — Делать будете, что придется.
Шишкин, не обратив на эмоциональный выпад медика, продолжил:
-Товарищ военврач второго ранга прав. Бездействие равно смерти. Необходимо действовать. Наверняка у немцев в деревнях, превращенных ими в опорные пункты, имеются склады и боеприпасов и продовольствия. Мы все с вами наблюдаем, как транспортные ‘Юнкерсы’, практически вереницей, снабжают фашистов. Николай Ефимович, товарищ комиссар и я посоветовались и предлагаем такой вариант. Разведроте сегодня же ночью проверить ближайшие деревни — Малое и Большое Опуево, а также…
Шишкин стал сыпать названиями деревень и сел, где по его расчетам, немцы должны были оставить гарнизоны.
-В бой не вступать. Провести визуальное наблюдение сделать выводы и возвращаться. Утром же выдвинемся к наиболее лакомому кусочку. Как считаете, товарищи командиры?
А командиры были не против. Разве поспоришь с мнением командования? Тем паче, что решение было единственно разумным в данной ситуации…
Совещание закончилось за час до наступления сумерек.
-Малеев, останься, — приказал Тарасов командиру разведчиков. — Задача понятна?
-Обижаете, товарищ подполковник… — забасил тот. — Что я, пень какой?
-Павел Федулович, — обратился Тарасов к старшему лейтенанту. — От тебя жизнь пацанов зависит. И судьба операции в итоге. Понимаешь? Минимум действий, максимум внимания. Придержи своих орлов комнатных.
-Чего это комнатных-то? — привычно обиделся Малеев на привычную шутку командира.
-А то знаю, хоть и ходят, аки тени отца Гамлета, а немцам глотки хотят порезать. Так?
-А как же…
-Вот именно сегодня и не надо резать. Успеете еще.
-Языки?
-Брать. Желательно фона какого-нибудь.
-Будет вам фон. Хотите этого… Как его… Брык… Бряк… — Малеев никак не мог запомнить фамилию командующего окруженной Демянской группировкой.
-Брокдорфа-Алефельда. Тоже неплохо. Но это потом. Ты мне сначала доставь сведения о продуктовых складах. Подкрепимся и будем этого фона по всему графству гонять.
Малеев не понял:
-По какому графству?
Тарасов засмеялся во все тридцать два зуба:
-А еще разведка… Ты что, не знаешь, что немцы котел ‘Демянским графством’ называют?
Малеев ошеломленно захлопал глазами:
-Первый раз слышу…
-Иди бойцов собирай, Павел Федулович. С Богом!
Тарасов похлопал по плечу медведистого разведчика.
Тот козырнул и умчался к своим архаровцам.
Тарасов вздохнул и отправился обратно в свою снежную яму, по недоразумению названную блиндажом.
Но дойти не успел. Его перехватил связист:
-Товарищ командир! Радиограмма из штаба фронта!**
Ночь. Темнота такая, что можно глаз выколоть. По настоящему. Наткнувшись на ветку в буреломе.
Наверное, только русские люди умеют потеть в двадцатиградусный мороз.(С) Ивакин Алексей Геннадьевич
**
Ночь. Темнота такая, что можно глаз выколоть. По-настоящему глаз выткнуть… Наткнувшись на ветку в буреломе.
Наверное, только русские люди умеют потеть в двадцатиградусный мороз.
А знаете почему?
Все просто.
Русский — это прилагательное. Он приложен к своей стране. Немец, англичанин, американец, француз — они существительные. Пока они существуют — существуют и их страны. Но убей немца — не будет и Германии.
Убей американца — не будет Америки.
Убей русского — не будет русского. А Россия останется. И другой русский придет… Через бурелом, через ночь, через сугробы.
И пот щиплет глаза, стекая из-под шерстяного подшлемника.
Темень такая, что видно только белеющий под ногами снег. Пять километров по бурелому за три часа. Почти каждый шаг — в перелет кустов. Пять километров — и котелок пота с каждого. И еще одна сломанная лыжа — бойца пришлось отправить обратно по следам. Гадство… А ведь надо вернуться с докладом к шести утра. Что там в этом Опуево?
Малеев сказал командиру разведгруппы, что — возможно! не более! просто возможно! — в Малом Опуево штаб какой-то там мекленбуржской дивизии.
Деревья внезапно стали расступаться.
-Дорога, командир! Зимник! — остановился внезапно Ваня Кочуров, тот который тропил снег последние десять минут. — Глеб, позырь!
Отделение рухнуло в сугроб, скрипнув снегом. А потом, сержант Глеб Клепиков пополз вперед. Рассмотреть — что там и как…
Глеб подождал в придорожных кустах минут пять. Тишина. Никого. Только звездное небо и тихое потрескивание замороженых веток… Тишина…
Сержант поднялся и боком — лесенкой переставляя лыжи — поднялся на дорогу.
-Наезженная. Машины ходят. И сани! — крикнул он, присев и поглаживая спрессованный снег.
На голове его была шапка, уши которой были плотно подвязаны под подбородком. А сверху был накинут капюшон белого маскхалата. Поэтому он сразу и не услышал, что его спиной появился сначала тонки, а потом все более басовитый гул автомобиля.
Когда он обернулся, было уже поздно. Легковая машина вывернула из-за поворота. Прыгать за обочину было поздно. И сержант Клепиков принял единственно верное решение — он развернулся лицом к синему, маскировочному свету фар и властно поднял руку, ладонью к машине — «Стоп!».
Бойцы его отделения, уже изготовившиеся к прыжку через дорогу, снова рухнули в снег.
Машина остановилась в метре от сержанта. Стекло опустилось и немец грубо облаял десантника. Что он говорил — сержант не понял, разобрав только одно слово — «Идиёттен». Водитель даже не понял, что перед ним русский.
Глеб лениво подошел к дверце шофера и жутко улыбнувшись черным, обмороженным лицом, скомандовал:
-Хенде хох, скотина нерусская! Ком цу мир!
А самым главным аргументом для водителя оказался ледяной ствол СВТ, нежно коснувшийся арийского носа.
Немец скосил вытаращившиеся глаза на мушку винтовки и выполз из машины. Правда у него это получилось не сразу. Ручку заело. Пришлось сержанту слегка надавить винтовкой. Немец от страха сморкнулся большим пузырем. И зря. Потому как немедленно примерз к металлу. Глеб, правда, это не сразу заметил. Поэтому, когда он отдернул винтовку, даже удивился реакции фрица, завопившего от боли и схватившегося за лицо.
-Хлипкий какой… — сержант брезгливо снял с дула кусочки пристывшей кожи.
А десантники уже спористо окружили легковушку.
Клепиков наклонился и заглянул в моментально выстывший кузов. На переднем месте лежал фрицевский автомат. А на заднем — какой-то старик в высокой фуражке с меховыми наушниками.
-Вань, автомат забери…
Рядовой Кочуров вытащил автомат и закинул его за спину. А Клепиков изучал старика. Тот его взгляд понял по-своему — начал суетливо вытаскивать дрожащими руками свои вещи — маленький пистолет, зажигалку, золотые часы, серебряный портсигар… Потом протянул мешок, лежащий рядом.
-Братцы! Консервы! Хлеб! — радостно крикнул кто-то из бойцов. — И шоколад!
Клепиков сорвал витые погоны с плеч старика. Тот тонко вдруг закричал:
-Nein! Nein! Nicht Schiessen! Bitte! Bitte! Der Enkel! — и трясущимися руками стал тыкать открытым портмоне в лицо сержанту.
Клепиков от неожиданности отпрянул, потом уже оттолкнул руки немца.
-Чего он орет? — засмеялся Кочуров.
-Какать хочет… Вот и орет, — буркнул Клепиков. — Ладно, пошли.
-А этими что?
-Черт с ним. Стрелять не велено. А по лесу его не доведем до наших. Умрет от страха. Да и толку от него… Невзрачный какой-то старикашка.
-И водителя?
-А от него вообще толку нет. Эй, старый! Бери свой портсигар. И зажигалку с часами. Только вот сигареты реквизирую. И консервы. А в остальном комсомольцы дедушку не обидят. Да вот пистолет, извини…
Машина рванула так, что десантники долго смеялись над стариком. Помчался так, как будто вся Красная Армия за ним гналась.
-Вперед, к Опуево! — скомандовал Клепиков. — Времени мало…
И только Ваня Кочуров все жалел о толковой немецкой зажигалке.
А утром — разведав подступы к деревне — бойцы, довольные собой, разбредались по своим снежным норам. А сержант Клепиков пошел с трофеями к капитану Малееву…
Через полчаса все отделение стояло перед начальником особого отдела роты — капитаном Гриншпуном. Тот слегка улыбался помороженными щеками.
-Ну что, бойцы… Молодцы! Трофеи знатные… Особенно пистолетик. Награду заслужили…
-Да что вы, товарищ капитан… — засмеялись десантники. — Мы ж не ради награды…
-Выбирайте сами свою награду. Либо вас прямо сейчас лично расстреляю, либо после после разговора с комбригом.
Бойцы окаменели.
-Вы же, сволочи, генерала отпустили. Может самого Брокдорфа! Командующего всем корпусом! Уроды!! Пожалели, значит, фрица? А он бы вас пожалел? Капитана задергалось нервным тиком красивое лицо. Сзади заскрипел снег. Бойцы не смели оглянуться, опустив головы.
-Расстрелять к чертовой матери этих шляп! — раздался голос Тарасова. Подполковник обошел строй штрафников, зло сжимая витые серебряные погоны немецкого генерала. Остановился перед Клепиковым. И без размаха коротко ударил — кулаком с погонами — сержанта поддых. Тот согнулся пополам, беззвучно хватая, как снулая рыба, распахнутым ртом стылый воздух:
-Товарищ подполковник… — вмешался Мачехин.
-Товарищ комиссар! — взвился Тарасов. Потом помолчал и снова повернулся к бойцам.
-Сдать оружие, продовольствие, ремни. Ждать здесь. Сейчас пришлю автоматчиков…8.
Фон Вальдерзее покачал головой:
-И что… Их…
-Да, герр лейтенант. Их расстреляли. Перед строем. А вы как думали?
-Но… Но это же преступление…
-Особисты и комиссары настояли на расстреле. Вы же знаете, что такое НКВД?
Лейтенант откинулся на стуле:
-К счастью нет. Только слышал со слов пленных.
-Мне ничего не оставалось делать, как только выполнить приказ комиссара, — Тарасов потер покрасневшие от усталости и боли в голове глаза.
-Кстати, герр лейтенант, мы так и не узнали, что это был за генерал…
Лейтенант довольно усмехнулся:
-Не было никакого генерала. Никто из нашего командования не попадал в плен к вам. Ваши солдаты ввели вас в заблуждение!
Тарасов засмеялся:
-Значит, генеральские погоны они нашли на дороге? Не смешите меня, Юрген!
-Николай Ефимович! — как все немцы, фон Вальдерзее с трудом произносил русский звук «Ч». У него получалось — «Ефимовитч». — Ваши бойцы остановили тогда на дороге одиночную машину, в которой не было никого, кроме водителя, везшего вещи генерал-полковника фон Трауберга — главного интенданта корпуса. Не более.
-И на следующий день вы предприняли атаку прямо на штаб бригады, просочившись сквозь стык боевых охранений батальонов…
-Конечно! Ведь водитель запомнил место, где его остановили ваши незадачливые разведчики. Кстати, господин подполковник… Почему вы все время улыбаетесь?
-Вспоминаю, какие отборные бойцы нас тогда атаковали…**
-Итак, товарищи политработники, приступим. На повестке дня несколько вопросов. Первый — благодушное отношение бойцов бригады к выполняемым боевым обязанностям. Я думаю, все из вас в курсе, что произошло сегодня ночью? — комиссар бригады обвел строгим взглядом своих подчиненных. Сидели они в свежепостроенном большом шалаше. В углу трещала маленькая печечка-буржуечка, притащенная одним из отделений разведчиков. Тепла давала мало, зато дыма много. Рядовой даже сделал дощечку, которой махал как можно бесшумнее в сторону выхода. Не ахти как, но у него получалось.
-Александр Ильич, — обратился к комиссару политрук разведроты.
-Не перебивай, — обрезал того Мачехин. — С тобой отдельный разговор. Что в других подразделениях? Такие же баптисты воюют или хуже?
Младший политрук Калиничев, военный комиссар отдельной зенитно-пулеметной бригады встал, покашливая и поправляя полушубок:
-Товарищ… Кхм… Товарищ военком, ну парни необстрелянные. Они фрица живого еще толком не видели. Добрые они, характер у нас такой, вятский…
-Не добрые! Не добрые, товарищ младший политрук! А добренькие! Над нами вся армия, да что там… Весь фронт смеяться будет! Генерала фрицевского упустили по доброте душевной. Невзрачный он показался бойцам, мать их ети за ногу да в голубое небо…
Мачехин матерился редко. Но метко. Как стрелял. Должность обязывала быть примером во всем.
-А это, товарищи политработники, ваша недоработка, что бойцы недооценивают противника. Нет. Не так. Не противника. Врага. Кто из вас был на фронте?
Несколько молча человек подняли руки.
-Деревни сожженные видели? Когда трубы, как пальцы торчат? Черные такие, богу в харю тычут. Видели?
Фронтовики кивнули.
Мачехин помолчал, обведя взглядом политруков. Потом достал из кармана смятый листок, расправил его и стал читать:
-Ефрейтор Хеккель из дивизии «Мертвая голова» пишет свое жене: «Скоро ты будешь иметь столько славянских рабов, сколько пожелаешь. Мы станем помещиками, у нас будет земля, столько сколько мы пожелаем». Донесите эти слова до бойцов. Слово в слово донесите. Это приказ. Письмо это добыли разведчики младшего лейтенанта Михаила Бурдэ. В следующей ситуации. Группа товарища Бурдэ возвращалась из разведки. Проходя мимо деревни Малый Заход, они обнаружили, что на окраине села немцы приготовили виселицу. И собираются повесить двух человек. Мужчину и женщину. Бойцы младшего лейтенанта не задумались, как отделение сержанта Клепикова. Они просто открыли огонь. И отбили людей. И положили, согласно их докладу — двадцать фрицев. И никого не потеряли. Эффект неожиданности, так сказать. В кармане у одного из убитых добыли это письмо, которое я вам процитировал. Товарищи Шишкин и Гриншпун так же требовали наказания и этих разведчиков. За раскрытие бригады. И по своему были правы…
-Да что, Шишкин совсем с ума сошел, что ли? — вскочил всегда несдержанный военком четвертого батальона. — У него совесть есть? Это же наши! Это же советские люди!!
-А ты, товарищ Куклин, не кричи на весь лес. Особый отдел мы переубедили. На то мы и комиссары, чтобы воевать за людей не оружием, а словом, прежде всего. Но и оружием тоже, — Мачехин опять потер глаза. — Так что, требую от вас, товарищи политработники донести эти факты до личного состава. И донести так, чтобы каждый, я подчеркиваю, каждый боец понял — зачем мы тут и с какой целью.
-Александр Ильич, что там с газетами?
-Газеты? Газеты будут вместе с продуктами. Когда наладим снабжение. Не забывайте. Мы в самом начале пути. И забота о продуктах лежит, кстати, и на нас. Помогайте командирам. Вся операция на наших плечах держится. Боец в бой идет по приказу командира и смотрит на комиссара — где он и как он. Спать — позже всех, вставать — раньше всех. Вперед идти — первому, есть — последнему. Все понятно?
-А с штрафниками что? Которые генерала упустили? — снова подал голос Куклин.
-Что, что… Отправили их туалеты копать. А что с ними еще прикажете делать?
Неожиданный минометный разрыв едва не уронил стенку шалаша.
-К бою! — закричал чей-то хриплый голос снаружи и политработники, один за другим, стали выскакивать на воздух.
А дневальный тихо матерился, прикрывая дощечкой продырявленный осколком бок печечки.**
-Ты сержант, все-таки полный дурак. Нет. Не так. Ты абсолютный дурак. Полный, безнадежный и беспутый дурак. Это же надо… Невзрачный старикашка… Еще и зажигалку ему с портсигаром отдал, — ворчал Кочуров на командира отделения, долбя промерзлую землю малой саперной лопаткой.
-И портсигар с часами. Часы золотые, между прочим… — подтвердил Саня Щетнев — молодой пацан из Северодвинска, неведомым путем попавший осенью сорок первого в Кировскую область, где и пошел добровольцем в десантники.
-Заткнитесь мужики, а? — сержант Клепиков разогнулся, потирая ноющую поясницу. — И так хреново. Долбим тут, м-мать, сортирную яму…
-А кто виноват? — Щетнев встал с колен. — Кабы ты генерала того не отпустил, так сейчас бы медали получали. Или ордена.
Клепиков виновато поджал губы и снова стал долбить землю.
Минут через двадцать через лед стала сочиться вода. Ледяная. Рука выдерживала ее секунд десять. Потом судорогой начинало схватывало мышцы. Наконец, углубились, примерно на полметра. Перекурили трофейными сигаретами.
-Ну что, мужики, будем жребий бросать? — устало сказал рядовой Кочуров, передавая сержанту треть окурка.
-Не… По старшинству пойдем. Я первый. — Клепиков жадно затянулся и собрался уже прыгать валенками в ледяную жижу, замерзавшую на глазах, не смотря на солнце.
Щетнев глубоко зевнул. Мартовское солнце хотя и не грело толком, но припекало. И после бессонной ночи хотелось спать, спать спать…
-Рот закрой, а то ворона насерет! — рявкнул командирским голосом подошедший незаметно военврач. — Готова яма?
-Еще нет, товарищ военврач третьего ранга! — бойцы подскочили как куклы на веревочках.
Военврач посмотрел на жижу:
-Достаточно. А ты, боец, не вздумай в эту чачу лазать. Понял? — врач был устал и зол.
-Дык, товарищ военврач, углубить бы надо…
Военврач третьего ранга Николай Попов махнул, вместо ответа, бойцам державшим чуть в отдалении тяжелую плащ-палатку, провисшую почти до снега.
Санитары сноровисто подбежали и стали ссыпать в яму валенки с торчащими оттуда обпилками костей и мяса.
Много валенок.
По верху черной торфяной жижи побежали ручейки красного.
Бойцы, не отрывая глаз, смотрели на это.
-Закапывайте, — равнодушно сказал военврач.
Десантники не шевельнулись.
-Закапывайте!
Попов закурил, с присвистом втягивая воздух ощерившимся ртом:
-А если ты, сержант, полезешь в воду в валенках,я лично тебя пристрелю. За измену Родине.
Сержант сглотнул, глядя на тонущие в яме окровавленные кости:
-А Родина-то тут причем?
Военврач протянул ему окурок:
-Родина — это девка, которая тебя с ногами дома ждет. Понял?
Клепиков кивнул. И мигнул дольше обычного.
-А глаза-то не закрывай. Смотри. И учись. И немца — убей. Встретишь — сразу убей. Иначе не то что ногу, а тебя тут похороню. Или друзей твоих. Понял, сержант?
Клепиков снова кивнул. Но военврач уже не смотрел на него. Он возвращался назад. Его ждали новые ампутации обмороженных ног. Не глядя назад он кинул:
-Закапывайте эту. И еще одну выкопайте.
Санитары обтерли плащ-палатку о снег и пошли за врачом. Один из них вдруг остановился, подошел к бойцам и сказал:
-Можете поменьше копать. Там десять гангрен осталось. На сегодня все.
И ушли.
А парни молча стояли и смотрели им в след.
И даже минометный взрыв не сразу уронил их в снег.
Спустя несколько секунд, когда комки мерзлой земли посыпались на них.
А потом еще один взрыв. И еще один.
Бестолковой толпой они бросились от ямы сначала направо. А потом налево. А потом опять направо.
-Ложись, ложись!! — заорал сержант Клепиков, снова обнаружив себя командиром отделения.
Бойцы рухнули — кто-где — наземь, разбросав вокруг саперный инвентарь.
Глеб приподнял голову. Из командирского шалаша выскакивали политруки всех рангов и тут же разбегались в разные стороны. Глеб тихо ругнулся про себя. А потом понял, что политруки разбегались каждый по своим местам.
-Гриншпун! Гриншпун! — орал кто-то из бригадного начальства. — Бери своих архаровцев и на левый фланг. Разведка — на левый! Политотдельцы ко мне!
-Маечхин, что ль командует? — крикнул через грохот разрывов и выстрелов сержанту Клепикову Щетнев. — А Тарасов где?
-А я, блять, у него вторая мама? Слышал команду? Разведка налево!
-Командир! У нас и винтовок-то нет!
-Лопатки есть, понял рядовой Кочуров? За мной!!
Клепиков вскочил и отделение рвануло за ним, выходя с линии обстрела. Немцы хлопали из винтовок и пулеметов — нет! одного пулемета! с левого, как раз фланга, тварь! — по суматохе штабного лагеря. И не заметили в этой суматохе рывок на дурь группы пяти десантников. А они проскочили сектор обстрела и рыбкой нырнули за аппендиксовый выступ леса.
-Лопатки у всех? — рявкнул Клепиков. И, не дождавшись, ответа крикнул:
-За мной, славяне!
Удмурт Култышев даже не улыбнулся. Не хватало смелости улыбаться.
Наконец фашистам стали отвечать наши стволы.
Клепиков упрямо полз по снегу на злые очереди немецкого пулемета. С малой саперной лопаткой в руке.
За пять метров до пулемета он приподнялся, прицелился и метнул лопаткой в первого номера.
И промазал. Лопатка вскользь звякнула по каске пулеметчика. Тот чуть привстал на локтях и зачем-то повернулся к своему второму номеру. А потом стал оборачиваться, но этой секунды ему не хватило. Сержант Клепиков уже прыгал на него, крича что-то нечленораздельное и, скорее всего, матерное.
А за ним на немецких пулеметчиков бежали четыре рядовых.
Кочуров.
Щетнев.
Кутергин.
Мельник.
Немцы не ждали броска с фланга. И это им стоило жизни. Их зарубили лопатками.
-Подавай!! — заорал сержант на Кутергина.
Тот неумело схватил ленту тридцатьчетвертого машиненгеверка и стал ее придерживать, пока Клепиков разворачивал пулемет.
Короткими очередями Глеб стал садить по березовой роще, не видя немцев, но предполагая, что они где-то там.
-Ленту! Ленту меняй!!
-Как??? — заорал в ответ Кутергин.
-Бегом!!!!
Рядовой завозился в сумках убитых фрицев. И достал только пачку чигарет и какую-то консерву.
И внезапно, так же как начался, бой кончился. Резко так навалилась тишина. Конечно, не тишина. Только после разрывов мин и гулких хлопков карабинов и винтовок тишина показалась оглушительной.
Мимо вдруг побежали десантники.
-Клепиков? Почему ямы не роешь? — вдруг рявкнул густым басом пробегающий мимо капитан Малеев. Сержант не успел ответить. Командир разведроты исчез в лесу.
-Фу… Фубля… — заматерился Мельник. — Это что было?
Потом встал, навалился на березу и сполз в снег.
Кутергин кинул ему консерву и уселся на труп немца:
-Теплый еще… — нервно засмеялся он, сдвинув шапку-ушанку на лоб.
Немец тихо обливал дымящейся кровью из рубленных ран истоптанный — весь в гильзах — снег.
Мельник достал финку и в три движения вскрыл банку. Там внутри было что-то желто-белого цвета. Не задумываясь, он хлебнул тягучей жидкости.
-Сладко, — хриплым голосом сказал он. — На!
И протянул банку командиру.
Тот равнодушно сделал глоток. Действительно, сладко.
В три приема они прикончили банку.
-Пить хочется… — скрывая дрожь, сказал Кочуров.
-Сгущенка она такая, — ответил ему Кутергин. И заел сладкую липкость розовым снегом.
Кочуров прикрыл глаза и ответил:
-Чё?
-Сгущенка, говорю. Молоко сгущеное. Сладкое. Я в Москве пробовал.
Кутергина пробило на разговоры. — Мы на ВДНХ были два года назад, в сороковом, вот тогда и попробовал.
Кусты зашевелились и оттуда вышел почему-то немец.
Парни не успели ничего сказать, как тот послушно выбросил карабин в снег и поднял руки:
-Ich bin Kommunisten!
Немая сцена длилась не меньше часа. Секунд десять точно.
После этого фрица сбили могучим ударом в спину. Капитан Малеев потер обмороженный кулак. Оглядел сцену боя и сказал только одно слово:
-Молодцы!
Потом потащил одной лапищей фрица в сторону шалашей. Немец волочился за ним ровно половая тряпка.
Сделав несколько шагов комроты разведчиков оглянулся:
-Дохликов прикопайте, гляжу и лопатки есть…
И утащил фрица за собой.
Старались парни не особо. Разгребли снег и уложили изрубленные немецкие тела в ямку. Потом стали заваливать. Молча. Потому как руки ходуном ходили, и смотреть друг на друга было почему-то стыдно.
Чтобы скрыть смущение, сержант Клепиков стал разбираться с пулеметом. И только он его взял в руки, как появился Малеев.
-За мной, бойцы.
Все пятеро послушно побрели за командиром.
-Здесь стоять, — остановил он их перед шалашом комбрига. Через минуту оттуда вывели пленного немца.
За фрицем вышел и сам комбриг. Осунувшийся, с рыжей щетиной на почерневшем лице, но с прежним огнем в глазах.
-Выдайте им личное оружие, — скомандовал Тарасов.
Бойцы из взвода охраны сноровисто раздали винтовки отделению сержанта Клепикова.
Тарасов обвел их взглядом. Помолчал. Потом резко произнес:
-Расстрелять фрица.
Машинально бойцы стали поднимать винтовки.
Комбриг напрягься, чуть не отпрыгнув в сторону:
-Да не здесь, долбодятлы! В сторону отведите. И прикопайте там. По исполнению задания доложите командиру роты капитану Малееву. Потом в строй.
Немец тихо плакал, когда они шли в те же березки, откуда он выскочил, потеряв направление в суматохе боя. На голове его была немецкая пилотка, натянутая почти до ушей, а шея обвязана серым старушачьим платком.
-Стой! — скомандовал Малеев, когда они отошли в сторону. — Снимай, фриц!
Равзедчик одним движением сдернул с него стеганку.
-Валенки потом снимем… Пусть пока погреется
Капитан отошел в сторону.
-Целься!
Пацаны подняли винтовки, ставшие почему-то очень тяжелыми.
Ствол ходил. Через мушку все казалось очень четким, даже резким. Кроме фигуры этого трясущегося немца. То ли от холода он трясся, то ли от страха. И что-то бормотал себе под нос…
Расплывался он в прицеле… Ну вот расплывался и все. И не надо оценивать, пока ты сам не стрелял. Вот так вот. В безоружного. В глаза в глаза. Во врага.
-Огонь!
Залп хлестанул так, что осыпалась мелкая труха с деревьев. А фрица просто отбросило назад. Он еще сучил ногами, а бойцы комендантского взвода уже стаскивали с него валенки.
-В расположение. Отдыхать. Завтра пообщаемся, — проводил отделение взглядом капитан Малеев.
Десантники шли молча. Опустив головы. Мельник даже не заметил, что комендач, добежав до них, бросил ему на плечо пять ремней.
-Парни, а парни… А я ведь глаза-то закрыл, когда стрелял… — подал голос Ваня Кочуров.
Клепиков резко остановился. Развернулся к отделению. Сунул руку за пазуху. Достал оттуда фляжку. Открутил пробку. Хлебанул сам. Потом протянул по кругу. Дождавшись, когда трофейная фляжка ополовинится, сунул ее обратно. Потом развернулся и повел бойцов в расположение роты.
Заканчивалось двенадцатое марта тысяча девятьсот сорок второго года.to be continued
9.
Немец сидел и старательно делал вид что пишет протокол. Сам же, украдкой, разглядывал подполковника. Тот прикрыл глаза, в ожидании следующего вопроса и не замечал как обер-лейтенант наблюдает за ним. А может быть и замечал.
Фон Вальдерзее пытался понять этого чертовски уставшего, дважды раненого, грязного человека. Поняв его, он бы понял логику и всей этой безумной операции.
-Скажите, Николай Ефимович… Вас я понимаю. То, что вы до последнего следовали присяге и своему воинскому долгу вызывает у меня неподдельное восхищение и уважение к вам…
«Как он не по-русски все-таки строит фразы…» — заметил про себя Тарасов, не поднимая век.
-Вы жутко голодали, почему же ваши совсем молодые ребята не сдавались в плен? Ведь они же понимали, что смерть неизбежна? Почему они, как правило, дрались до последнего?
Тарасов удивился и открыл глаза:
-А вы до сих пор этого не поняли?
-Я понимаю, что они были фанатики, практически все до одного…
-Вовсе нет.
— Как вас прикажете понимать?
— Если Красная армия придет на Одер и Шпрее, вы это поймете, — осторожно подчеркнул слово «если» Тарасов.
Фон Вальдерзее поморщился:
— Я это слышал уже десятки раз, допрашивая пленных. Первый раз еще прошлым летом. Однако почти год с начала русской кампании уже прошел, а мы под Москвой. И давайте не будем придумывать альтернативное будущее. Оно четко предопределено.
— Кем же? — усмехнулся подполковник.
— Германией, конечно же! К концу этого года вы сами это увидите!
Тарасов, хмуро потер небритую щеку, услышал в словах обер-лейтенанта намек на жизнь:
— Если вы меня сегодня не расстреляете. Не Вы лично, конечно!
— Таких ценных людей мы не расстреливаем, — откинулся на спинку стула обер-лейтенант. — Зачем же расходовать вас так по глупому?
— А как меня израсходовать по-умному? — левая щека у Тарасова вдруг слегка задергалась, что случалось с ним только в минуты большой злости…**
— Что ты сказал? Повтори! — Тарасов схватил командира разсамроты Малеева за грудки и стал яростно трясти.
— Товарищ подполковник, — руки старший лейтенант пытался держать по швам, сдерживая рефлексы разведчика. Пока получалось. — Товарищ подполковник, разведгруппа не вернулась из под Малого Опуева. Должны были вернуться к утру, а нету…
— Почему раньше не доложил! С ума сошел? Потери прикрываешь? Немцы бригаду уже ищут из-за твоих лопухов! — Тарасова трясло от злости. И пять стала дергаться левая щека. След той еще, с гражданской войны, контузии.
— Почему это, товарищ подполковник?
— В плен твои орелики попали. Если просто не сдались! Не орелики, а курицы!
— Десантники в плен не сдаются! — набычился здоровенный Малеев. А руки его сжались в пудовые кулаки. — Вы же сами знаете, товарищ командир, что у немцев приказ — русских десантников в плен не брать!
— Ты эти сказки, старший лейтенант, бойцам своим рассказывай! Да почаще! А мне не надо! Немцы за одного пленного десантника сейчас рады десять своих положить! Лишь бы языка взять! Шишкин!
— Слушаю, Николай Ефимович! — флегматичный начальник штаба бригады был полной противоположностью, вспыхивающему как порох Тарасову.
— Сколько у нас на сегодня пропавших без вести?
— К точке сбора после выхода в немецкий тыл не дошли тридцать два бойца. На сегодняшний день, не считая разведгруппы — сорок восемь.
— Слышал, Малеев? Сорок восемь бойцов неизвестно где шляются! Дай Бог, чтобы погибли, а не в немецком плену прохлаждались!
— Николай Ефимович! Попридержи коней… — взял комбрига за рукав Мачехин.
— Лучше, комиссар! Лучше! Для всей бригады лучше! Что остальные разведчики докладывают, звуки боя слышали?
— Никак нет!
— Либо заблудились, либо в плен сдались, — вставил свое мнение начштаба.
— Не могли они сдаться! Генерала могли упустить по неопытности да раззявистости, а сдаться не могли! Верю я им! Они же комсомольцы! — почти закричал, вконец обидевшийся Малеев.
— А я, старлей, беспартийный, значит, мне веры по твое логике нет? — прищурился Тарасов. — Да еще и репрессированный! А мне командование поверило. И отправило сюда. Вместе с вами. Только я вот перед тобой стою, а твои комсомольцы — нет. Не в комсомольском билете дело, а в мозгах!
Мачехин покачал головой, чувствуя неизбежный и тяжелый разговор с командиром бригады…
Тарасов же поиграл желваками.
— Что за разведгруппа пропала?
— Отделение сержанта Клепикова…
— Те самые, проштрафившиеся? С генералом?
— Те самые… — совсем убито, почти прошептал, Малеев.
Тарасов внезапно успокоился:
— Ладно, деревню возьмем, разберемся. Что остальные докладывают? Шишкин, давай карту!
По наблюдениям разведчиков, в Малом Опуево немцы, действительно, сосредоточили какой-то склад. В Большом же, сосредоточена основная часть немецкого гарнизона. Обе деревни обнесены ледовым заграждением — в снег вкопаны доски и бревна и густо залиты водой. За речкой — да какая речка… Так ручеек! — немецкая минометная батарея. А от Глебовщины — деревни под самим Демянском, — может достать артиллерия фрицев.
— Следовательно, операция должна пройти максимально быстро! — подытожил Шишкин. — Немцы даже чихнуть не должны успеть!
В штаб фронта полетела очередная радиограмма:
«Штабу фронта. Бригада выдвигается на позиции перед Малым и Большим Опуево. Просим разрешения на атаку. Иначе погибнем. Где Гринев? Тарасов. Мачехин»
И когда батальоны уже готовились к выходу, дожидаясь приказа, к Тарасову прибежал взволнованный радист:
— Товарищ подполковник! Шифрограмма из штаба фронта!
Тарасов нервно вырвал листок бумаги из руки сержанта. И прочитал, не веря своим глазам:
«Тарасову, Мачехину. Операцию по захвату Малого и Большого Опуево не разрешаем. Бригаде, не дожидаясь Гринева, сегодня нанести удар по аэродрому в Глебовщине. Продукты будут сегодня. Себя обозначить ракетами. Курочкин.»
Закусив губу, чтобы не обматерить начальство при подчиненном, быстрым шагом подполковник направился к Шишкину.
— Что? — спросил тот с недоумением смотря на бледное, обросшее рыжей щетиной лицо комбрига.
Тот без слов протянул радиограмму.
— Твою мать, — единственное, что смог сказать начштаба. — И каким же образом?
Тарасов устало сел на снег:
— Вот именно таким, майор, именно таким. По-русски. Через задницу. Срочно комбатов сюда!
Через час, без разведки, батальоны бригады выдвинулись совсем в другую сторону от немецких продуктовых складов. На центральный аэродром всего Демянского котла. Деревня Глебовщина была практически пригородом Демянска — городка, в котором концентрировались все резервы немецкого второго корпуса…
На стоянке остались только санбат, рота охраны штаба и интендантская служба…**
— Ну что, б-б-батя… П-п-повоюем? — сержант Артем Шамриков шмыгнул носом, вглядываясь в ночную мглу.
— Повоюем, сынок! — старшина Владимир Шамриков содрал трехпалой рукавицей лед с усов.
Ночью опять здорово подморозило. Промокшие за день валенки стали дубовыми, холод коварно пролазил под истрепанные маскхалаты и порванные полушубки. Небольшие костерки, около которых грелись на стоянке, как правило, были сложены из еловых веток. Они стреляли, разбрасываясь искрами и стоило только зазеваться, как маленькая искорка могла выжечь огромную дыру в полушубке. И того считай — пиши пропало. А как тут не задремать — замерзающему и голодному? Плевое дело. Но Шамриковым везло. То ли потому что они следили друг за другом внимательно, то ли потому что старший Шамриков был многоопытнее салажонков-десантников. Все-таки не один десяток лет по вятским дремучим лесам отшагал с ружьишком.
— Артемка! Что зубами стучишь? — снова провел по усам рукой старшина.
— Х-х-холодно… Вон ветер какой с озера поднялся! — Артема трясло как бездомного тузика.
— Ветер это хорошо… — хмыкнул старшина.
— Ч-чего хорошего? — пытался тот унять дрожь.
— Ветер на нас. Собаки не учуют раньше дела.
Артем кивнул. На самом деле, в чем он не хотел признаться даже самому себе — тем более самому себе! — он боялся. Он боялся боя, а еще больше боялся, что этот страх увидит его отделение, увидит его отец, увидит комвзвода. Он боялся смерти и боялся стыда. И эти два страха боролись за душу сержанта. Плохой, черный страх и хороший страх, белый И он не знал, какой же из этих страхов победит, когда начнется бой.
Он не знал, что в душе его отца также боролись два таких же чувства. Страх за сына и за себя.
И оба они не знали, что эта борьба идет в душах всех, кто сейчас лежит в снегу под Демянском.
И никто не знал, что так оно и должно быть. Главное в такой ситуации — помочь нужному тебе страху. А вот который из них нужен тебе?
— Бать, что-то уши заложило! — пожаловался Артем старшему.
— Сейчас немцы шмальнут… Враз отложит, — буркнул тот в ответ. — Запалы в гранаты вставил?
Артем молча кивнул.
Немецкие прожектора внимательно освещали предполье аэродрома. По его периметру ходили часовые, натянув суконные свои пилотки по уши и похлопывая себя по бокам. В конурах, укрытых то ли для маскировки, то ли для тепла лапником, поскуливали собаки.
— Бать… Гудит что-то в небе…
Над головами и впрямь послышался все усиливающийся тяжелый гул.
На аэродроме вдруг тоскливо заныла сирена. Прожектора взметнули свои длинные лучи вверх. Немцы забегали, засуетились. Захлопали зенитки.
— Наши! Смотри! Наши!
В черное, засыпанное звездами небо, неожиданно взлетела красная ракета.
— Огонь! — крикнул комвзвода.
И страх сразу закончился.
Десантники открыли яростный огонь по бегающим фрицам. Те растерялись, не ожидав такой подлости, забегали еще быстрее.
Из-за спин взлетели еще несколько ракет, указывая нашим бомбардировщикам цели — взлетную полосу, склады ГСМ, ангары с самолетами, позиции зениток.
-Ну как, Артемка? Отложило ухи? — перекрикивая шум боя, ткнул сына в плеча старшина.
Тот быстро кивнул в ответ, не найдя секунды, чтобы ответить отцу. Артем выцеливал скакавшего туда-сюда зайцем какого-то ошалелого немца. И лишь с третьего выстрела зацепил того. Немец нелепо взмахнул одной рукой и свалился на землю. Рядом бесновалась на цепи раненая осколком овчарка. И не выла, не скулила, а почти кричала, как человек, от боли и ужаса. А на аэродроме рвали, окрашивая небо красным и оранжевым рвались бомбы.
Внезапно, сбив рогатку заграждения, с аэродрома выскочил, хлопая не прикрепленным тентом большой грузовик.
Артем рванул к дороге, вытаскивая из-за ремня гранату. Размахнулся и кинул, удачно попав под радиатор машины. Грохнул взрыв, показавшийся Артему, почему-то оглушительнее других разрывов. И в туже секунду сильный удар свалил его в снег…
— Не стой как дурак! — рявкнул ему в ухо навалившийся сверху отец. — А теперь вперед!
Он, сержант и еще несколько бойцов помчались к грузовику.
Из кузова выпрыгнул немец в одном кителе, без шинели. И тут же упал, скошенный автоматной очередью. За ним выскочил еще один. И тоже свалился. Потом еще один. Туда же!
Кто-то из бойцов схватился было за гранату, но старший Шамриков перехватил его руку:
— Погодь! Обглядим кузов для начала. Артемка! Глянь! Я прикрою!
Младший сначала полоснул очередью по тенту, потом, привстав на шипящее пробоиной колесо, заглянул в кузов:
— Нет ни хрена! А не… Есть! — Он перелез через задний борт. И через минуту выставил на задний борт какой-то ящик. — Принимай!
— Бутылки тут! — крикнул кто-то из бойцов его отделения, опустивший ящик на снег.
— Разберемся потом! — крикнул Артем. — Хватайте по одной!
Сам же, отбив прикладом горлышко, понюхал и удивленно сказал:
— Вино, смотри-ка… — и сделал большой глоток.
— Я те дам вино! — рявкнул на него старшина Шамриков. — Все матери расскажу. Вино он тут пьет! Ну-ка дай!
И теплая сладкая жидкость потекла в отвыкший уже от еды желудок.
-Бать! — удивленно сказал Артем. — Ты ж не пьешь!
Старший Шамриков утер усы и солидно ответил:
— А я и не пью. Я ем!
И машинально пригнулся, потому как, тяжелый осколок басовито прогудел совсем близко.
— Желтые! Желтые, командир, пошли!
И впрямь, над горящим аэродромом снова взлетели ракеты. На этот раз желтые, обозначающие отход.
А наши бомберы, сбросив смертельный груз, нагло и спокойно возвращались без потерь домой.
Без потерь отходила и бригада, если не считать двух легкораненых…
- Для ответа в этой теме необходимо авторизоваться.