- В этой теме 185 ответов, 27 участников, последнее обновление 3 года, 1 месяц назад сделано
.
-
Сообщения
-
== Корректор, ну Вы русских националистов представляете недоумками.
Да нет. Просто кому-то плевать на такие расклады, а кому-то — нет.
На территории РФ живут сотни малых народов и распространены десятки разных верований, так что теперь — надо им всем начисто запретить участие в политической жизни страны?
Ну да, живут. Тихо и спокойно, нигде особо не отсвечивая и не понтуясь. В отличие от…
Если эти «аллавбар» в данный отрезок времени защищают русские интересы, то можно еще и «спасибо» сказать.
Защищают русские интересы? :faceoff: Святая наивность… :smile1:
Полный бред Афанасий понаписал. Империя это прежде всего чёткое разделение «Метрополия — провинции — колонии», в котором Метрополия ВСЕГДА занимает главенствующее положение. Отсюда и народ Метрополии, являясь государствообразующим (по Афоне «имперским») народом, занимает лидирующее положение по отношению ко всем другим, населяющим Империю. И это, в обязательном порядке, должно быть закреплено законодательно. И только так.
То что управляющий слой государства должен быть Русским, в самом полном смысле этого слова это и так понятно. С Афоней я во многом согласен.Если он бредит, значит я тоже))
Ну не можем мы жить по племенному союзу. Нас мало что может объединить.Тесно нам в рамках одной народности.)) У нас как ни крути иное мышление Русский ,сначала ощущает себя человеком, а уж потом какой он национальности. Для возрождения Имперского менталитета, я бы ещё добавил учиться нам всем Русскости,тогда «прав не прав» будет у нас в крови.То что управляющий слой государства должен быть Русским, в самом полном смысле этого слова это и так понятно. С Афоней я во многом согласен.Если он бредит, значит я тоже))
Ну, и лечитесь оба, на здоровье
Ну не можем мы жить по племенному союзу. Нас мало что может объединить.Тесно нам в рамках одной народности.)) У нас как ни крути иное мышление Русский ,сначала ощущает себя человеком, а уж потом какой он национальности. Для возрождения Имперского менталитета, я бы ещё добавил учиться нам всем Русскости,тогда «прав не прав» будет у нас в крови.
Значит никакой ты не националист, поскольку отрицаешь базовые положения Национализма — примат Крови и Почвы. Ты интер. Пусть «имперский», но, тем не менее, интер. А кто сказал, что интер может быть только пролетарским?. Да, как вот теперь видим, бывает и расовый, и глобалистский. И вот такой тоже.
Ну да, живут. Тихо и спокойно, нигде особо не отсвечивая и не понтуясь. В отличие от…
== Ну как раз в статье показано, в каких случаях развиваются такие понты. И по большому счёту в этом виноваты не столько понтующиеся, сколько имперский, государствообразующий народ – как более сильный и развитый. Если он настолько разложился, что перестал выполнять свою роль костяка нации, если потерял контроль над этническими окраинами, то кого в этом винить?..
Защищают русские интересы? :faceoff: Святая наивность… :smile1:
== Нет, не наивность, а понимание момента. Война в любом случае – это такая мешанина, в которой каждый, кроме явно декларируемого, может ловить и какой-то свой скрытый интерес – и ополченцы, и российские добровольцы, и эти Ваши «аллавбар». Если они сейчас воюют на «нашей» стороне – и на том спасибо. А Вы бы предпочли иное?
==Не совсем понятно, Андрей, с чем ты споришь конкретно тут:
народ Метрополии, являясь государствообразующим (по Афоне «имперским») народом, занимает лидирующее положение по отношению ко всем другим, населяющим Империю. И это, в обязательном порядке, должно быть закреплено законодательно.
== Разве в статье это ставится под сомнение?
Полный бред…понаписал.
== Скорее всего, тебя задело, что преимущество отдано не твоей любимой Blut-und-Boden-Ideologie, а христианским основам имперского менталитета. Ты часто говоришь, что национал-социализм – это высшая стадия национализма. А где в этой стадии место морали, где нравственные установки общества, или для тебя, как атеиста, это пустые слова? Ты опускаешь национализм на гораздо более низкую стадию и сводишь всё к узконациональному вопросу, даже к расовому. Но человеческая особь – не хомяк, и живёт и развивается не в клетке, не в стерильности, а в общении и, по возможности, добрососедстве с другими народами. Русское национальное государство сформировалось и поднялось до уровня великой державы на имперском понимании национализма, которое способствовало сплочению нации. При этом основой такого созидания было православие.
Твоё же понимание национализма сужает его, напрочь теряет политическую составляющую, является в целом разрушительным, т.к. по сути обособляет русский народ от других коренных народов бывшей территории Государства Российского. Ты обзываешь людей «интерами», но ведь сам-то мыслишь вообще какими-то придуманными шаблонами. А разве имперский русский народ когда-либо загонял себя в такие рамки? Если бы это было так, Российская Империя была б размером с Лихтенштейн.
Если национализм достигает своей действительно высшей стадии – имперского, то отсюда последовательно развивается и монархическая идея: русский царь заботился обо всех народах державы и следил за их пропорциональным участием и вкладом в политическую, экономическую и т.д. жизнь государства. Это было естественно и разумно. Да, различные территории имели разный статус – и колонии, и имперской провинции, и практически автономии. Но это и свидетельствовало о гибком имперском подходе к управлению.
Империя это прежде всего чёткое разделение «Метрополия — провинции — колонии», в котором Метрополия ВСЕГДА занимает главенствующее положение.
== Это западное понимание имперскости – подавляй, разделяй, господствуй, выкачивай все ресурсы… Это еще одно подтверждение того, что Запад в своё время отошёл от Бога, и, как результат, потерял нравственную основу развития своей государственности. По-моему, ты цитируешь советские учебники о «проклятом империализме»…
Будет кстати отрывок из основного идеологического документа партии «Великая Россия» — «Национального манифеста»
Нация и Империя
Во Франции, Великобритании, США нация исходно понималась как сообщество граждан. Поскольку здесь не просматривается никакой промежуточной структуры между гражданином и государством, управление могло строиться на централизованных, унитарных началах. Но при этом пришлось проводить жестокую ассимиляцию, изничтожая родовое сознание территориальных сообществ и малых народов. Тем не менее история показала, что начала насильственной централизации оказались слабыми: бюрократия использовала их только с целью разобщения граждан, ослабления и формализации национального самосознания.
При ином подходе к государственному строительству учитывалась историческая память, сохранившая символы догосударственного родового и территориального единства более мелких общностей. В этом случае для нации более приемлемой оказывалась имперская модель. При этом почти всегда находилась одна из родовых территорий, осуществившая государственный суверенитет и ставшая в процессе объединения гегемоном (Пруссия в Германии, Кастилия в Испании, Пьемонт в Италии, Московия в России).
Объединяющая идея Империи вбирает в себя культурные достижения народов и цивилизаций на огромных пространствах и в обширных временных промежутках, сплавляя их в сложную, а оттого долговременную и способную к развитию иерархическую систему. Каждый из дееспособных подданных империи понимает себя, с одной стороны, принадлежащим к своей малой родине, ее языку, нравам и обычаям, но, с другой стороны, ощущает себя одновременно и подданным императора. Тем самым родовое чувство национальных меньшинств (народов, не причисляющих себя к ведущей нации) не противоречит государственной идее и поддерживает имперскую нацию. Имперская форма государственного строительства становится и высшей формой самоорганизации нации. Именно поэтому объектом атаки со стороны агентов бюрократии стали империи, разрушение которых породило кровавые конфликты ХХ века, каких не знала предшествующая история.
Нация не есть нечто застывшее. Она постоянно меняющийся и совершенствующийся целостный организм: античная нация связана с городом-государством или империей, состоящей из множества полисов, соединенных в провинции. Средневековая европейская нация охватывает ландшафты, впервые соединяя нацию с пространными территориями и открывая возможность построения политии (по Аристотелю – наилучшая форма правления, сочетающая монархию, аристократию и волю народа), где государственные решения делегируются определенному слою в акте доверия. В более поздних империях (Арабского халифата, Российской, Османской) нация соединяется общностью задач, письменностью и веротерпимостью (при ведущей роли одной из религий). Наконец, современная нация соединяется с государством – унитарным или имперским.
Далеко не всем народам доводилось превращаться в нации – сообщества, где единство созревало до осознания и живого воплощения политической общности. К современности не все народы пришли хотя бы к какой-то форме нации. Население большинства государств за пределами Европейского мира зачастую лишено национального самосознания. В них сувереном является не нация и даже не архаичная монархия, а родовые кланы, военные хунты, закулисные иностранные олигархии с местными марионеточными политиками на привязи. Но и в Европейском мире нации (как сложившиеся, так и находящиеся в стадии становления) находятся перед опасностью разрушения и перехода общества в донациональное состояние: при утрате связи с государством (бюрократизация, тирания, олигархия, анархия), при уступке суверенитета (глобализм), при разделении на отдельные родовые или субкультурные общины (федерализм, мультикультурализм), при торжестве индивидуального над национальным (либерализм), при доминировании экономической солидарности взамен национальной (социализм).
Дробление империй, распад больших государств, образование марионеточных режимов, искусно управляемых олигархиями, – основа не для процветания, а для нового рабства, опасного тем, что оно утверждается набором пропагандистских инструментов, лишающих нации ощущения порабощенности. Всему этому противостоит национализм, который ставит ценность нации выше эгоизма частных лиц.
—————————————
http://velikoross.ru/ideology/Нация и государство. Теория консервативной реконструкции (2005)
5.6. Имперский регионализм
Исследование имперской модели государства, достаточно представленное среди европейских авторов, в России непопулярно и отмечено крайне ограниченным перечнем публикаций. Но дело даже не в числе публикаций, а в несравнимой по мощности публицистической альтернативе – несоразмерном количестве публикаций о федерализме на фоне почти полного забвения имперской модели российской государственности, а в особенности – тех ее измерений, которые остаются актуальными для современных условий. Между тем именно сложно организованная система власти и права в Российской Империи обеспечивала длительную государственную устойчивость, которой сегодня доискиваются в умозрительных конструкциях федерализма.
Обличительный антиимперский пафос современной публицистики серьезным образом задерживает развитие данного научного направления. Лишь в последнее время начинает утверждаться мысль о том, что несправедливости “имперского гнета” сочетались с защитной функцией империи, сохранившей для будущего множество народов вместе с их самобытными культурами и исторической памятью. Более того, именно имперская модель в России позволила многим народом стать частью мировой цивилизации и пройти культурную модернизацию в мягкой форме, не убившей традиции.
Проклятья колониальному прошлому империй Запада не могут быть отнесены в Российской Империи хотя бы в силу того, что для России не подходит извечная дихотомия “метрополия — колония”. Более продуктивным в отношение России следует считать определение Ф. Броделя — “мир-империя” подразумевает наличие “центра” и “периферии”, управляемых особым образом (в каком-то смысле неравных периферийных центру). Центр “мир-империи” отмечен сильной государственной властью, привилегированным положением и динамичным развитием. Очевидно, что для современной ситуации речь должна идти уже не столько о политико-географической структуре государства и не о региональной политике, сколько о культурном центре, диктующем свои условия культурной периферии и, в то же самое время, заботящемся о сохранении этой периферии.
В этом смысле имперская модель позволяет совершить неожиданный прорыв к почти позабытым религиозно-мифологическим характеристикам государственности. Империя должна пониматься (и понималась исторически) как священновластие, “как попытка установления институциональной связи между мирами горним и дольним. И только ощущаемый в качестве подлинного контакт с миром горним легитимизирует империю в сознании ее подданных – вне зависимости от того, насколько такой контакт возможен и успешен с точки зрения стороннего наблюдателя”.
Отказ от “имперского наследства” стал бы одновременно и тотальной секуляризацией, размывающей те невидимые нити, которые связывают нацию и государство, соединяют граждан в нацию. Собственно, проект СССР и был попыткой получить империю без веры – не только религиозной, но и мифополитической, оставленной в наследство “социализму с человеческим лицом” ленинско-сталинским режимом, но не востребованной послевоенной партийно-хозяйственной номенклатурой. Только после десятилетия десакратизации российской государственности во всех возможных аспектах, можно видеть постепенный (или даже достаточно энергичный) рост настроений, отраженных в лозунгах типа “Россия – Вперед!”, перетекающих из разного рода международных соревнований в политику. “В Россию можно только верить”, — вот та доминанта патриотического чувства, которая заставляет значительную часть молодого поколения совершенно иррационально ставить в системе ценностей свою страну выше всех прочих.
При анализе имперской государственности следует, прежде всего, исходить из того, что имперский суверенитет формируется в рамках определенной цивилизационной традиции, взятой в ее целостности. Если цивилизации удалось поддержать имперскую форму государственности, то внутри нее можно допускать некую иерархию власти, обставленную различными условиями (поливатентность). Если же имперская государственность по какой-то причине рухнула, то в рамках цивилизации формируется сложная система отношений, в которой, тем не менее, суверенитет становится главным достоянием той или иной страны, как и борьба с суверенитетом других стран (таково положение на постсоветском пространстве). Принятие такого взгляда на сложившиеся обстоятельства должно вести к следствию, признающему принципиально иной характер осуществления суверенитета в России и окружающих ее государств, нежели чем на Западе.
Современный исследователь В.Пастухов пишет об этой своеобразной ситуации: “Ситуация напоминает замкнутый круг. Государственное единство больше нельзя сохранить имперскими средствами, но империя остается необходимым условием существования России как единого целого. Разорвать этот круг можно только изменив саму основу государственности, ее структурные элементы. На место фиктивных субъектов Федерации следует поставить реальные, способные действительно быть лидерами конституционного движения”.
Автор цитируемой статьи в очередной раз выдвинул идею укрупнения субъектов Федерации и выравнивания их экономических потенциалов, которая только через несколько лет (с уходом Ельцина с политической арены) стала более или менее популярной. Казалось бы только таким образом и можно прийти к европейской модели федерализма. Но даже если “укрупнение” произойдет, вряд ли сформируются действительно дееспособные “субъекты” новой федерации. Зато, вне всяких сомнений, быстро сформируются отряды региональных эгоизмов, которые уже безо всяких оглядок на Центр смогут претендовать на всеобъемлющий суверенитет. Выход из этого положения, на наш взгляд, связан с возвращением к традиции российской государственности, где этот вопрос решался сложным, но оправдавшим себя путем.
Целый ряд авторитетных суждений об империи, пусть и не в точности, повторял рейгановскую формулу об “империи зла”, и приближался к ней в оценке прошлого России. Подавляющее большинство современных политиков и ученых сходятся на том, что эпоха империй кончилась – одни расставались с этой эпохой с нестерпимым желанием построить новую Россию, другие – с привкусом горечи. В значительной мере в этих оценках играло роль убеждение, что коммунистическая власть в нашей стране была именно имперской. Голос возражавших на эту явную передержку не услышан до сих пор. Империя все еще отождествляется с голым насилием, с военной экспансией и порабощением народов и видится как прямой антипод демократии. Веским возражением против имперского порядка является также убеждение, что этот порядок показал свою несостоятельность уже самим фактом кружения Российской Империи в 1917 году (не говоря же о крушении колониальных империй). Предшествующая история империй и различия между различными типами империй не бралась в расчет.
Некоторые современные исследователи полагают основной причиной краха Российской Империи и распада СССР “перегруженность центра” властными полномочиями и угнетенность бесправной периферии и “титульных республик”. Для них необходимость федеративного устройства России обусловлена ее огромными размерами и множеством компактно проживающих на территории России самобытных народов. В противовес этой точке зрения необходимо привести те позиции, исходя из которых формировалась региональная и национальная политика России в XIX веке – в “золотой век” российской государственности, а также более поздние взгляды мыслителей русского зарубежья.
В “Русской правде” Павла Ивановича Пестеля национальная политика определялась представлением о господствующем народе и подвластным ему народах. Общность коренного русского народа определялась по единству языка (при различных наречиях), веры, сословного деления, исторического пути (принадлежность к России в старинные времена). Всех полагалось именовать едиными именем “россияне” (в отличие от ельцинских “россиян” здесь имелся в виду тип человека, издревле живущего в великорусских губерниях). Говорилось, что подвластные народы всегда желают для себя независимости и отдельного политического существования. Признать такое желание как оправданное, истинное возможно “для тех только народов, которые, пользуясь оным, имеют возможность оное сохранить”. Среди всех подвластных народов такое сохранение допускалось только для Польши, при соблюдении ряда условий – полного тождества системы управления с российской и военного союза. Выделение пользы соответствовало принципу “благоудобства” государства, обустраивающего его границы. Из того же принципа полагалось возможным расширение границ в Закавказье, Средней Азии и Молдавии. А Финляндия считалась почти полностью обрусевшей страной, отличной от коренного русского народа лишь некоторыми обычаями. Целью национальной политики полагалось полное слияние всех народов в один народ и забвение подвластными народами своей “бессильной народности”. Предполагалось, что методами государственной политики различные племенные имена будут уничтожены и всюду будет введено общее название “русские”. Добиваться этого полагалось господством русского языка и единством законов и образа управления.
Имперские принципы построения государства дополнял в “Русской правде” принцип неделимости России, ввиду явного преимущества “неделимого образования государства над федеративным”. В условиях федерации “слово “государство” будет слово пустое, ибо никто нигде не будет видеть государства, но всякий везде только свою частную область; и потому любовь к отечеству будет ограничиваться любовью к одной своей области”. Для России федеративное устройство признается особенно пагубным в силу ее разнородности: “если сию разнородность еще более усилить через федеративное образование государства, то легко предвидеть можно, что сии разнородные области скоро от коренной России тогда отложатся, и она скоро потеряет тогда не только свое могущество, величие и силу, но даже может быть и бытие свое между большими и главными государствами. Она тогда снова испытает все бедствия и весь неизъяснимый вред, нанесенный Древней России удельною системою, которая также ни что иное была, как род федеративного устройства государства. И потому если какое-нибудь другое государство может еще сомневаться во вреде федеративного устройства, то Россия уже никак сего сомнения разделять не может: она горькими опытами и долголетними бедствиями жестоко заплатила за сию ошибку в прежнем ее государственном образовании”.
Никакого областничества также не признавалось. Законы должны были быть одинаковы во всем пространстве государства, допуская лишь на местном уровне и в отношении традиционных общин несколько иные формы регулирования. При этом занималась особо жесткая позиция в отношении инокультурных притязаний на свой собственный местный закон: “Мы обязаны запрещать все те действия иноверных законов, которые противны духу Законов Христианских; но все, что духу оных не противно, хотя и с оными различно, дозволять по усмотрению мы можем”. Особенно жесткие меры предполагались, чтобы лишить привилегий обособленного существования евреев, которые жили по слову своих “рабинов”, ужасным образом разоряют края, где жительствуют, имеют право не давать рекрутов и не объявлять об умерших, воспитывать по своему усмотрению детей. Полагалось невозможным сохранять положение, когда евреи пользовались большими правами, нежели христиане.
Перебрасывая мостик через полтора столетия – в ХХ век, мы можем увидеть аналогичные мысли у Ивана Александровича Ильина, который задолго до выхода на авансцену этносепаратистских группировок национальных республик в Российской Федерации писал: “Вот откуда разложение власти: федералисты ничего не понимали и нынче ничего не понимают в государстве, в его сущности и действии. Тайна государственного импонирования; сила его повелевающего и воспитывающего внушения; секрет народного уважения и доверия к власти: умение дисциплинировать и готовность дисциплинироваться; искусство вызывать на жертвенное служение; любовь к Государю и власть присяги; тайна водительства и вдохновение патриотизма — все это они просмотрели, разложили и низвергли, уверяя себя и других, что Императорская Россия держалась «лакеями и палачами»…”.
Ильин прекрасно видел, что “федерация возможна только там, где имеется налицо несколько самостоятельных государств, стремящихся к объединению. Федерация отправляется от множества… Это есть процесс отнюдь не центробежный, а центростремительный”. “Первая основа федеративного строя состоит в наличии двух или нескольких самостоятельно оформленных государств… Эти оформленные государства должны быть сравнительно невелики, настолько, чтобы единое, из них вновь возникающее государство имело жизненно-политический смысл… Есть территориальные, этнические и хозяйственные размеры, при которых федеративная форма совсем не «рентируется»; она становится не облегчением порядка, безопасности жизни и хозяйства, а нелепым затруднением”.
“Федерации вообще не выдумываются и не возникают в силу отвлеченных «идеалов»; они вырастают органически. Но мало взаимной нужды и пользы; нужно, чтобы народы приняли эту нужду, признали эту пользу и захотели этого единения”. В то же время, “дар политического компромисса, способность «отодвинуть» несущественное и объединиться на главном, — воспитывается веками”. Малые народы России, советская элита этнических уделов ни такого дара, ни веков для его воспитания не имела. А поскольку центральная власть компартии оказалась продажной и прогнившей насквозь, сбылись предсказания Ильина, писавшего, что “введение федерации неминуемо вызывает вечные беспорядки, нелепую провинциальную вражду, гражданские войны, государственную слабость и культурную отсталость народа”. “…в эти образовавшиеся политические ямы, в эти водовороты сепаратистской анархии хлынет человеческая порочность: во-первых, вышколенные революцией авантюристы под новыми фамилиями; во-вторых, наймиты соседних держав (из русской эмиграции); в-третьих, иностранные искатели приключений, кондотьеры, спекулянты и «миссионеры» (перечитайте «Бориса Годунова» Пушкина и исторические хроники Шекспира). Все это будет заинтересовано в затягивании хаоса, в противорусской агитации и пропаганде, в политической и религиозной коррупции… Двадцать расстроенных бюджетных и монетных единиц потребуют бесчисленных валютных займов; займы будут даваться державами под гарантии «демократического», «концессионного», «торгово-промышленного», «военного» и рода. Новые государства окажутся через несколько лет сателлитами соседних держав, иностранными колониями и «протекторатами»”. “Россия превратится в гигантские «Балканы», в вечный источник войн, в великий рассадник смут. Она станет мировым бродилом, в которое будут вливаться социальные и моральные отбросы всех стран…” “…расчлененная Россия станет неизлечимою язвою мира”.
Еще более жестко оценивал превращение России в федерацию известный публицист русского зарубежья Иван Лукьянович Солоневич: “Можно было бы предположить, что полтораста петлюр во всех их разновидностях окажутся достаточно разумными, чтобы не вызвать и политического и хозяйственного хаоса — но для столь оптимистических предположений никаких разумных данных нет: петлюры режут друг друга и в своей собственной среде”. “Всякий истинный федералист проповедует всякую самостийность только, пока он слаб. Когда же он становится силен, — или ему кажется, что он становится силен, — он начинает вести себя так, что конфузятся самые застарелые империалисты. Федерализм есть философия слабости…”; “…всякий сепаратизм есть объективно реакционное явление: этакая реакционная утопия предполагающая, что весь ход человеческой истории — от пещерной одиночной семьи, через племя, народ, нацию — к государству и империи — можно обратить вспять”.
Россия с ее исторически предопределенной мобилизационной системой не могла позволить себе никаких внутренних политических субъектов, как и сложной системы согласования решений в рамках полисубъектного суверенитета. Сложность ситуации в пределах границ Российского Государства и на границах отражалась в сложной системе управления, где не согласовательные процедуры, а региональная автономия подотчетных монарху наместников давала возможность отвечать на местное своеобразие уникальными управленческими решениями.
В Московском царстве институт кормления означал, с одной стороны автономию и самовластие наместников, а с другой – систему обязательств и личных особенных отношений между наместником и монархом. Судебная (губная) и земская реформы Ивана IV унифицировали управление, но в то же время пограничный режим в сравнении с режимом центральных территорий был иным – если в центре вводились элементы самоуправления, то на периферии власть принадлежала воеводам – высшим местным властителям, соединявшим военные, хозяйственно-административные, фискальные и судебные функции. Таким образом из хаотически организованных территорий выросла имперская система, различающая центр и периферию.
К сожалению, имперская организация регионального управления продержалась недолго. Смута, а потом преодоление ее требовали централизованного военного порядка на всей территории. Поэтому при царе Михаиле Федоровиче воеводство стало повсеместным. Особое положения сохранялось лишь для Малороссии, что было обусловлено наличием собственной удельной элиты, не успевшей соединиться с общероссийской и имевшей ресурсы для автономного существования.
Губернская реформа 1708 г., проведенная Петром I, еще более усилила военный компонент системы управления – имперская экспансия требовала дополнительных ресурсов. Соответственно региональная система начинала соответствовать экономической – губерния должна была платить налоги и содержать расквартированные на ее территории полки. Особые территории выделялись ввиду военной опасности. Угрозы со стороны Швеции и Турции отмечены назначением в них генерал-губернаторов: из восьми губерний – только в Ингерманландской (с 1710 г. — Санкт-Петербургская) и Азовской.
Губернская система регионального управления в России в XVIII веке претерпевала изменения в основном поверхностного характера, не затрагивая неписаного принципа выделения особых территорий и неизменной централизации управления. По достижении достаточной прочности государственного управления провинции были ликвидированы, а губернии стали более дробными и примерно равными по численности населения. Дробление потребовало введения промежуточной властной инстанции – наместничества (генерал-губернаторства), включающего в себя 2-3 губернии. Фактически эта промежуточная ступень власти сосредотачивала в себе в основном функции политического надзора со стороны центра и координации местных властей. Вместе с тем право введения чрезвычайного положения в сочетании в беспрерывно чрезвычайной исторической ситуацией привело в 1775 г. к возвышению генерал-губернаторской власти до фактически самовластного правления. Имперская система качнулась в сторону децентализации, которая не разрушала государство лишь в связи с личными отношениями удельных властителей с монархом.
Требование унификации управленческих решений для однотипных регионов привело Павла I к ликвидации в 1797 г. генерал-губернаторства в центрально-русских областях, чем был создан унифицированный “градиент” имперской власти, позволявшей сатрапиям быть только на периферии – там, где закон не мог иметь твердой опоры. Александр I до некоторой степени вернул прежнюю екатерининскую систему — утвердил генерал-губернаторов уже не как надзирателей за местной властью, а как правителей. В то же время весь XIX в. статус генерал-губернаторов оставался неопределенным, что отражало уникальность периферийных ситуаций. При всей сложности и конфликтности такой системы управления, считается, что во второй половине XIX — начале XX вв. институт генерал-губернаторов эффективно функционировал на всех окраинах Российской империи: на Дальнем Востоке, в Туркестане, на Кавказе, в Северо-Западном крае, в Великом княжестве Финляндском.
Российское имперское правление во второй половине ХIX века, в отличие от предшествующего периода, характеризовалось стремлением к унификации, что соответствовало европейским либеральным веяниям – уравнительная модель подданства должна была преобразоваться в гражданство, империя с открытыми и проблемными границами превратиться в обычное государство, отличное от прочих только обширностью территории. Эта стратегическая ошибка, угадываемая лишь интуитивно самими просвещенными умами Российской Империи (более всего в связи с “польским вопросом”), вела к утрате решающего преимущества имперской системы регионального управления, сочетающего местную специфику с централизацией ключевых позиций государства, утверждающих его суверенитет. Унификация заменяла доверительное управление – локальные автаркии на периферийных территориях в сочетании с общеимперской лояльностью. За унификацией системы управления шла унификация частного права, открывающая простор социальной и пространственной мобильности, а также ослабление ранее жесткого культурного стандарта метрополии, далеко опережавшего локальные культурные стандарты. Фактическая демократизация провинций, воспринимавших европейские стандарты права только с одновременной утратой укорененности в своей локальной культуре, и уравнивание коренного населения в правах сначала с имперским контингентом, растворявшимся в местном быте, а потом – и с жителями метрополии, разрушало естественную иерархию отношений и гибкость управленческих схем.
Естественно, провинции начинали “созревать” до польской модели политического протеста – чем мягче становился имперский пресс, тем более зычными становились голоса, изобличавшие цивилизационный центр в “имперском гнете”. Ускоренная модернизация управления имперской периферии, значительно опережавшая рост промышленного потенциала и развитие локальных культур, оставляло просвещенным слоям этнических элит лишь политическую активность. Этим подталкивалась дальнейшая модернизация – фактическое введение политико-правового равенства с русским национальным ядром, которое при этом вынуждено оставалось в угнетенном положении: равный статус был предоставлен заведомо неравным субъектам. Возмущение еще недозревшей для политической модернизации периферии вело, таким образом, к одновременному возмущению перезревшей (в отношении введения национальной демократии) метрополии.
Штамп “колониального гнета”, проставленный в истории Российской Империи в советское время, сохраняется до сих пор. Что особенно нелепо при наличии реальной и ускоренной интеграции подчиненных территорий в тело России (в сочетании с местной автономией и налоговыми послаблениями), в противовес изматывающим колониальным поборам, принятым европейскими странами в отношении заморских территорий. Напротив, ускоренная европеизация оказывалась губительной для России – требовавшей огромных затрат и организационных усилий. Европа, отказавшись от такой интеграции, сделала колоссальные накопления и без особого сожаления уступила политическую власть в своих колониях марионеточным режимам. Россия же могла пройти по средней линии между европейским колониализмом и европеизацией своих провинций – сохраняя свою отличительно-имперскую специфику. Увы, этот шанс не был использован.
Казалось бы, Россия не торопилась распространять на провинции судебную, земскую и прочие реформы, осуществляемые в центральной части страны. Распространение преобразований из центра к периферии всегда имело естественный градиент. Беды следовало ждать, когда он перестал быть существенным. Тогда и реформы тормозятся, и периферия теряет свою структурную зависимость, перестает фиксировать свое место в общеимперских отношениях. Именно в этих условиях возникают регионалистские движения, федералистские потуги и реальный сепаратизм – локальные столицы пытаются обрести абсолютный статус государственных центров, а локальные элиты – стать носителями суверенитета. Именно такие возможности для периферии в полной мере были предоставлены советской системой.
Отделенность окраин и особый режим управления в них – принцип, неизменный в региональной политики исторической России, усиливавший свое влияние по мере становления империи. Периферия должна иметь определенную автономию и в некоторых вопросах выведена за рамки общероссийского законодательства в силу своего особого статуса. Причем особый статус означает вовсе не большую меру свобод и прав, а приближенность к чрезвычайному положению и усечение возможностей для деятельности независимых общественных институтов.
Империя как расширяющаяся государственная система всегда имеет нечеткие границы, на которых внутренняя и внешняя политика не разделены резкой гранью. В то же время неуклонная унификация и усиление имперской централизации порождают конфликт между этим особым статусом рубежных провинций и требованиями центральной бюрократии, стремящейся окончательно интегрировать периферию и унифицировать систему управления. В этом смысле самовластие генерал-губернаторов в России выполняло охранительную функцию имперской системы, а унификаторские усилия ее разрушали, смешивая государствообразующую нацию с населением провинций и уравнивая их в материальном, культурном, правовом положении. Центральная бюрократия, таким образом, ликвидировала имперский градиент и породила сепаратистские этнические элиты.
Задачи имперского строительства сами собой привели к образованию своеобразных механизмов управления рубежными территориями, где присутствие имперского ядра обозначалось обособленными вкраплениями – городскими учреждениями и городской средой, жившей по стандартам имперского ядра, и казачеством, сочетавшим трудовую и военную миссию. Основанные русскими города и крепости были закрыты для свободного размещения мигрантов из местного населения. Обособленность от сохраненных для прочего населения местных обычаев гарантировала имперское присутствие и само чувство империи в самосознании ее подданных.
Вовремя не остановленное взаимное проникновение местных и имперских норм жизни означало размывание имперского принципа. Развившись в полной мере в советской системе усреднение жизни бывших рубежных территорий и провинций доказывает антиимперских характер государственной доктрины коммунистов, как и ее полную бесперспективность, продемонстрированную крушением СССР, где чувство империи было полностью изжито.
Как отмечается современными исследователями, для анализа имперской региональной политики крайне неудачными и эмоционально нагруженными терминами являются “метрополия” и “колония”, а термин “регион” носит преимущественно административно-территориальный характер. Если в первом случае мы чаще должны говорить “центр” (национальное ядро, столичный регион и т.п.) и “провинция” (периферия, окраина, рубеж и т.п.) и стремиться к отказу от эмоционально нагруженных доводов, то во втором случае — рассматривать пространство империи как динамично структурированное и воплощенное в систем историко-географических общностей, в разной степени обладающими субъектностью государственно-исторического процесса (к слову сказать, далекими от этнической идентификации). Разной мерой регионам должны быть отмерены политические и экономические права, по-разному организовано административное управление. Именно от такой гибкой, стремящейся к равновесию не столько локальному, сколько глобальному (общеимперскому), следует отталкиваться при анализе ошибок или успехов региональной политики Российской Империи. В этом смысле имперскую регионализацию, понимаемую как иерархическое структурирование пространства, следует считать позитивным явлением, а либеральную регионализацию (федерализацию) как политически произвольное явление – бесспорно антигосударственным.
Федералистские устремления в России были сподручны лишь для крушения государства, и потому использовались только большевиками. Но, как отмечает А.Б.Зубов, “социалисты-федералисты в 1906 — 1917 гг. составляли незначительное меньшинство даже в своих партиях. Только В.Ульянов, к удивлению и негодованию товарищей по партии, предложил летом 1913 г. изменить программу российской социал-демократии, вставив в нее положение о праве наций на самоопределение вплоть до полного отделения”. Требование независимости и автономии только в конце XIX — первые годы ХХ в. начало звучать в призывах польских, украинских, балтийских партий (в основном “левого” толка). Но все эти партии “самостийников” потерпели провал на выборах в Государственную Думу и уже не шли дальше требования весьма ограниченной автономии или даже просто местного самоуправления при безусловном соблюдении государственного единства России.
“Правые” партии совершенно иначе видели развитие российской государственности. В воззвании “Союза 17 октября” 1905 года говорилось: “Мы безусловно полагаем необходимым сохранение единства и нераздельности российского государства, понимая под этим сохранение за ее строем исторически сложившегося унитарного характера и допуская известное автономное государственное устройство лишь для Финляндии… При широком развитии местного самоуправления на всем пространстве Империи, при прочно установленных основных элементах гражданской свободы, при участии равно всех русских граждан, без различия национальности и вероисповедания в создании правительственной власти, при признании за отдельными национальностями права на удовлетворение и защиту своих культурных нужд в пределах, допустимых идеей государственности и интересами других национальностей, такое положение, отрицающее идею федерализма в применении к русскому государственному строю, вполне допускает объединение отдельных местностей Империи в областные союзы для разрешения задач, входящих в пределы местного самоуправления, и нисколько не препятствует местным особенностям и интересам различных национальностей найти себе выражение и удовлетворение в законодательстве и управлении, основанных на признании безусловного равенства в правах всех русских граждан”.
Если рассматривать Россию как принципиально имперскую цивилизацию (сначала существующую в форме непрерывно расширяющегося пространства, потом в системе метрополия – сателлиты), то многое становится ясно в процессе отщепления от нее обширных территорий. Как только Империя ослабевала и замыкала свои интересы в рамках метрополии, ее периферия сразу начинала тяготеть к сепаратизму и внутри самой Империи выделялось ядро новой метрополии. Именно поэтому от Империи отделились Польша и Финляндия. Только пережив катаклизмы гражданской войны, Россия смогла снова выйти из своих пределов и вернуть некоторые территории, первоначально решительно отпавшие от нее.
Современная ситуация повторяет признаки этого процесса. Как только СССР замкнулся на своих собственных проблемах и отступил из Восточной Европы, Латинской Америки, Вьетнама, Индии, Ближнего Востока, Афганистана, начался процесс отмежевания периферии. Совершенно аналогичный процесс может произойти и с Российской Федерацией. Если только убедить себя в ненужности закреплять присутствие России в Калининградской области, Приднестровье, на таджикско-афганской и монгольско-китайской границах, на военных базах в Армении, Грузии, на Кубе и во Вьетнам, если забыть о наших зарубежных соотечественниках. Политика В.В.Путина в этом отношении пока не отличается последовательностью – закрепляясь на одних плацдармах Империи, путинская Россия сдает другие плацдармы, завоеванные в прежние десятилетия тяжкими трудами политиков и кровью солдат.
Исследователь имперской государственности С.И. Каспэ констатирует: “Признание имперской природы России — не Российской Федерации как ее одной из возможных институциональных форм, а именно России как политического организма — неизбежно. В пользу такого признания — и гигантская величина российского пространства (занимающего сегодня пусть не одну шестую, но одну восьмую часть суши), являющаяся одной из ключевых детерминант политической культуры и ментальности страны; и сохранение этнокультурной и, что еще важнее, этнополитической гетерогенности этого пространства; и преемственность новой российской государственности по отношению к прежним (как до-, так и послеоктябрьским), но равно имперским формам”.
Продуктивность имперских инструментов управления российской политической элите еще предстоит открыть. Вероятно, для этого потребуется пресечь разгул антиимперской риторики в СМИ и снятие монополии либеральных хулителей исторической традиции России в научных изданиях.
http://www.savelev.ru/book/?ch=93==Не совсем понятно, Андрей, с чем ты споришь конкретно тут: == Разве в статье это ставится под сомнение?
Да. В каждом тезисе. Странно, что ты не заметила, что в статье ЭТО не упоминается ВООБЩЕ.
== Скорее всего, тебя задело, что преимущество отдано не твоей любимой Blut-und-Boden-Ideologie, а христианским основам имперского менталитета.
Меня задело вовсе не это. Я прекрасно себе осознаю, что у нас разное представление о самих понятиях «Нация» и «Империя». Да, и никаких специфически «христианских основ» имперского менталитета не существует в природе.
Ты часто говоришь, что национал-социализм – это высшая стадия национализма.
Я не просто «часто» это говорю, я это постоянно утверждаю, ибо это и является основой идеологии Национал-Социализма.
А где в этой стадии место морали, где нравственные установки общества, или для тебя, как атеиста, это пустые слова? Ты опускаешь национализм на гораздо более низкую стадию и сводишь всё к узконациональному вопросу, даже к расовому.
Вот только не стоит мне приписывать какие-то собственные измышление. Национал-Социализм это самая высокоморальная идеология.
Русское национальное государство сформировалось и поднялось до уровня великой державы на имперском понимании национализма, которое способствовало сплочению нации. При этом основой такого созидания было православие.
Не существует никакого «имперского нацаонализма». Принимая подобный постулат, вы становитесь на позиции понимания Нации, как совокупности граждан государства. Это ложное понимание.
Твоё же понимание национализма сужает его, напрочь теряет политическую составляющую, является в целом разрушительным, т.к. по сути обособляет русский народ от других коренных народов бывшей территории Государства Российского.
А он и должен быть обособлен, хотя бы потому, что по своему статусу Государствообразующего Народа, должен занимать главенствующее положение в Империи. Или ты ставишь Русский народ на одну доску с разнообразными инородцами?
Ты обзываешь людей «интерами»,
Не обзываю, а констатирую.
но ведь сам-то мыслишь вообще какими-то придуманными шаблонами.
Наша идеология создавалась трудами Великих Мыслителей, Полководцев, Учёных, Писателей. Администраторов. Она научно обоснована и неоднократно проверена практикой.
Если национализм достигает своей действительно высшей стадии – имперского,
Высшая стадия Национализма — Национал-Социализм. Империя — форма.
то отсюда последовательно развивается и монархическая идея: русский царь заботился обо всех народах державы и следил за их пропорциональным участием и вкладом в политическую, экономическую и т.д. жизнь государства.
И чем он закончил?
Это было естественно и разумно.
Это было вовсе неестественно и совсем неразумно.
Да, различные территории имели разный статус – и колонии, и имперской провинции, и практически автономии. Но это и свидетельствовало о гибком имперском подходе к управлению.
Это свидетельствовало только о наивности и политической недальновидности.
Это западное понимание имперскости – подавляй, разделяй, господствуй, выкачивай все ресурсы… Это еще одно подтверждение того, что Запад в своё время отошёл от Бога, и, как результат, потерял нравственную основу развития своей государственности. По-моему, ты цитируешь советские учебники о «проклятом империализме»…
А вот это, извини, но полная чушь, поскольку любые империи, если это именно Империи, только на этом и строились изначально. Что западные, а, как пример, только Римскую и можно привести. Что восточные, начиная от Асиирии и Вавилона и до Византии. Метрополия и создаёт провинции-колонии именно для этого и ни для чего больше. Именно поэтому, основывавшийся на столь любимых вами интер-принципах СССР с его преступной «ленинской национальной политикой» не мог считаться Империей, даже в первом приближении. Ибо, государствообразующий Русский народ, всегда рассматривался отцами-основателями СССР и всеми, без исключений, их последователями, как основа благополучия и процветания инородцев.
то кого в этом винить?..
Того, кто это поощряет, а не осуждает..
«В Москве танцуют чеченцы, а в центре Донецка танцуют осетины. Осетинская дискотека» (с)
Асса!и эти Ваши «аллавбар».
Не мои они. Я нелоялен к разным каукас-ч/ж.
Если они сейчас воюют на «нашей» стороне – и на том спасибо.
Они воюют за свой интерес. Который всегда обозначат и показательно в т.ч.
А Вы бы предпочли иное?
Я предпочёл бы без чурок в любом своём начинании.
- Для ответа в этой теме необходимо авторизоваться.