- В этой теме 2 ответа, 2 участника, последнее обновление 12 лет назад сделано
.
-
Сообщения
-
Приветствую русских националистов.
Предлагаю почтить память одного из наших Учителей.Очень жаль, я поздно узнала о нём, о его работах; лет 8 назад впервые услышала выступления по радио; такое не забывается. Была на его отпевании в церкви… Упокой, Господи, раба Твоего Владимира!
5 мая 2009 года ушел из жизни Владимир Махнач, историк
Уверена, что обе статьи, посвящённые его памяти, будут многим интересны.
Андрей Савельев о Владимире МахначеМои воспоминания о Владимире Леонидовиче Махначе, столь внезапно ушедшем из жизни, будут отрывочны и бессистемны. Для меня его уход из жизни был, действительно, внезапным.
Кончено, я видел, что Владимир Леонидович не здоров. Но я видел и другое — его сохранившую спортивность фигуру, его привычку стойко сносить недуги, его заряженность на интеллектуальную работу. Он выглядел больным, но вовсе не уставшим от жизни. И когда он говорил, что жить ему осталось недолго, я сердился на него и требовал «сменить пластинку». Столько еще предстоит сделать! А тут какие-то пораженческие разговоры…
Я так и не вспомнил момент, когда я познакомился с Махначом. Но прекрасно помню заочное знакомство. В начале 90-х годов мне на глаза попались две публикации, в которых почти слово в слово были использованы одни и те же фактические данные о национальности православных святых. Одна публикация — не известного мне тогда Махнача, другая — митрополита Кирилла, ставшего теперь патриархом. Я тогда подумал: кто же у кого заимствовал? Слишком уж это было похоже на плагиат. Когда я познакомился с Махначом, сомнения развеялись.
Махнач как-то не укладывается ни в какие системы координат. Его трудно с чем-то или с кем-то сравнивать. Он сам представляет собой некую систему координат.
Так получается, что мы с Владимиром Леонидовичем почти всегда одинаково расценивали общих знакомых и, не советуясь, порой, синхронно и резко меняли свою точку зрения. Может быть, я давал оценки более жестко, но знак был всегда один и тот же. И наоборот, я всегда видел, что люди, которые не уважают Махнача, мне глубоко чужды. Не потому что не уважают, а потому что их взгляды на жизнь и моральные достоинства не проходят каких-то моих собственных критериев.
Махнач уникален. Он уникален как историк. Таких историков больше нет. Он отличается от историков, для которых предмет исследования — сама история, ее тайны или ее логика. Он не был историографом, не писал хроник. Скорее его направление — политическая историософия. Он пользовался достоверным и проверенным знанием и с уникальным умением сопоставлял достоверные факты. Его знания были пространны и всегда под рукой. Поэтому мысль его всегда была аргументирована.
Махнач уникален как оратор. Подобных на моем пути не встречалось. Его импровизации всегда были основаны на глубоко продуманном материале, а риторические постановки превращались в завораживающий спектакль. При всем разнообразии этих постановок, Махнач проводил всюду один и тот же комплекс идей русского консерватизма, верного традиции и чуткого к новым веяниям.
Не хочется пафоса, но трудно не говорить в его случае о гениальности. Кажется, что гений близок к помешательству или уже помешан. На самом деле личность гения «искра Божья» может разорвать мощью своего потенциала. Безумцы же проходят совершенно иной путь: их личность распадается без всякого внутреннего содержания. Скорее, она им просто оказывается не нужной — настолько пусто в ней. Махнач же был только слегка чудаковат, но совершенно рационален во всем, что касалось его профессии. Его чудачества — от трагедии непризнанного гения.
В чем, собственно, выражалась чудаковатость Владимира Махнача? Скорее всего, в совершеннейшей «непрактичности». Он не думал о карьере или заработной плате. Всегда находился в крайнем материальном затруднении. Как-то между делом я посетовал на свои проблемы. Он от сочувствия даже ахнул. Ничуть не вспомнив при этом о своих собственных проблемах.
Махнач — человек глубокой веры, православный просветитель. Он один сделал для утверждения русских людей в вере больше, чем иной митрополит. Он говорил: «Я на службе. Может быть, после моей смерти кто-то назовет это служением. А пока я на службе». Он откликался на любое приглашение к публичному выступлению, никогда не был чванлив или капризен в том, что считал своим долгом. Увы, единственным надежным партнером в его просветительской деятельности было только радио «Радонеж». Власти государственные и церковные предпочитали держать Махнача в стороне от массовой аудитории.
Когда в 2000 году Александр Панарин пригласил меня в Ученый совет философского факультета МГУ, я с радостью принял это предложение. Не столько потому, что мечтал о том, что это позволит резко расширить контакты в ученом мире, сколько оттого, что у меня была тайная мысль — провести через диссертационный совет тех мыслителей, перед которыми мои собственные достижения и докторская степень казались ничтожными. К таковым я относил Владимира Махнача и Вадима Цимбурского. Хотелось бы вывести того и другого на защиту докторских диссертаций по совокупности трудов и дальше продвинуть на самые престижные кафедры, подкрепляя гениальность признанием и статусом. Увы, их обоих нет в живых. Нет в живых и Александра Панарина. Наши жизненные циклы совпали лишь на короткое время, и я не успел обсудить с ним моей задумки. Панарин тяжело заболел и посвятил последние годы жизни завершению нескольких книг, а его ученый совет я покинул, не в силах смотреть на фиктивные защиты и не в силах им противостоять.
Творческое сотрудничество с Владимиром Леонидовичем началось у меня с приглашения его к публикации в журнале КРО «Континент Россия», который мы выпускали вместе с Сергеем Петровичем Пыхтиным. Здесь были опубликованы «Православная этика в политике», Главные вопросы конституционного строительства (тезисы о правопреемстве, территории, населении, статусе государства, политической системе), а также ряд небольших работ. Под псевдонимом «Леонид Владимиров» впервые в данном издании опубликовал цикл блестящих статей Идеологические технологии. В дальнейшем (после 1998 года) тот же круг авторов издавал журнал «Золотой лев» (сначала в бумажном виде, потом в интернет-версии). Здесь появились статьи Нация и национализм, Монархия, «Все вспомнить и ничего не забыть» (об исторических именах и русском городе), Социальные традиции в русской культуре. После 2003 года уже в интернет-издании опубликован целый ряд новых работ Махнача.
Особенно плотно мы начали сотрудничать с Владимиром Махначом при подготовке сборника статей «Неизбежность Империи», который вышел в свет в 1996 году. Тогда само слово «империя» было почти крамольным. Мы пытались обратить внимание читающей публики на исторический опыт Империи. Ничтожный тираж вряд ли тому способствовал. Но какой-то незримый процесс все же произошел. Через десятилетие имперская риторика перестала отпугивать и даже отчасти (пусть и в выхолощенном варианте) перешла к власти. В значительной мере тому частичному восстановлению уважения к русской исторической традиции, которое теперь наблюдается, мы обязаны Владимиру Махначу. А тогда в сборнике был опубликован наиболее полный вариант одной из ключевых работ историка — Империи в мировой истории. Одно из выступлений Владимира Леонидовича на «круглом столе» в Российском общественно-политическом центре, где я работал, мне довелось расшифровать, и я предложил дополнить ранее написанную статью новым разделом. И то было осуществлено.
Через год, продолжая имперскую тему, мы выпустили сборник статей «Русский строй», где появилась версия другой программной статьи Махнача — Демос и его кратия. Тем самым были заложены наши близкие отношения, и мои взгляды сформировались под воздействием Владимира Леонидовича. Позднее, когда в одной из своих книг я назвал его среди моих учителей, Махнач с благосклонностью встретил эту вольность. Не будучи историком или культурологом, я не мог претендовать на продолжение его усилий в науке. Но я считал и считаю его учителем в другом смысле: учителем жизни, учителем, который дает понимание, необходимое не только историкам. Собственно, творчество Махнача было направлено именно на это. Можно сказать, что в себе самом я ощутил успех и благотворность его миссии. И поэтому называю его своим учителем.
В 1999 году я увлекся антропологией и концепцией «расы», и мы с Владимиром Авдеевым выпустили сборник статей «Расовый смысл русской идеи». Владимир Леонидович, также не чуждый расологической проблематике, дал в этот сборник свою прежнюю, несколько переработанную статью Русский Север: кровь и дух. Во втором выпуске одноименного сборника (2002 год) появилась совместная с Сергеем Марочкиным статья Русский город и русский дом.
А потом было множество встреч, бесед очных и телефонных. Иногда щемящих сердце и тягостных, когда Владимир Леонидович брался за телефонную трубку, чтобы хоть кому-то высказать свою душевную боль. Увы, при всей его общительности, он был очень одинок. Одинок именно тем, что сократить дистанцию общения с ним было непросто: и от понимания размаха его личности, и от какого-то пугающего знака неизбежного неуспеха в «мире сем».
С Махначом можно было общаться только как с другом. Тот, кому хотелось какой-то карьерной подсадки, не мог ни на что рассчитывать. Потому прагматики предпочитали обходить его стороной, пользуясь Махначом, только когда надо было придать смысла и яркости какой-нибудь конференции, и обходя его во всё остальное время.
Я с обидой и гневом отношусь к руководству Московского архитектурного института, которое пальцем не пошевелило в защиту Махнача, когда того изгнали с кафедры и отлучили от любимого дела — преподавания истории архитектуры. Помнится, мы тогда пытались организовать общественный протест. И все это никак не клеилось. С отчаяния я даже написал ректору вызывающее и почти оскорбительное письмо. Но это ничего не изменило.
Мне же кажется, что МАРХИ без Махнача — это вообще непонятно что. Или что-то, что меня лично вообще не может интересовать, — пустое место. Какому-нибудь русофобу в профессорском звании и прочих ученых регалиях там преподавать дозволено (не буду называть фамилию), крупнейшему русскому историку — нет. Да провались после этого этот МАРХИ пропадом!
Жаль, очень жаль, что Владимир Леонидович не составил своего основополагающего труда «История русской архитектуры», который многократно изложен в его лекциях. Я со своей помощью опоздал. К тому времени, когда я предложил издателя, готового вложиться в создание многостраничного и богато иллюстрированного тома, Махнач не имел физических сил на этот проект. Его сильно подорвал тяжелый перелом ноги, длительная неподвижность, а потом перемещение при поддержке костыля. Резко ухудшилось зрение. Много времени уходило на лечение и на миссию, которую Махнач не мог оставить — лекции и выступления на радио «Радонеж». Проект не состоялся. Взяв у Владимира Леонидовича его лекционные слайды (несколько десятков штук на пробу) для оцифровки, я с горечью понял, что время ушло: качество снимков, великолепное по прошлым временам, никуда не годилось при современном уровне печати.
Оглядываясь на прошедшие времена, я вижу, что мне не удалось сократить дистанцию с Владимиром Леонидовичем по причине различия в возрасте — на полпоколения. Я не годился ему в сыновья, но также и не годился в приятели-сверстники. Именно потому я никогда не бывал у Владимира Леонидовича дома. Именно потому он никогда не бывал в моем кабинете в Государственной думе, хоть он и числился моим помощником и даже почти без иронии именовал меня «шефом». Он, как я думаю, испытывал почти мистический страх перед этим гнездовьем невежд и изменников. А я думал: «Какой пустяк эта корочка помощника депутата! Насколько же большего достоин Махнач!»
Мы множество раз встречались в дружеских компаниях, которые никого ни к чему не обязывали. И Владимир Леонидович отдыхал в них душой: шутил, рассказывал забавные истории и анекдоты, смеялся над своими и чужими шутками. И все-таки его масштаб был таков, что подобные встречи порой превращались в сольные выступления, где разговор замыкался на Махначе и шел по его сценарию. Это порой обижало: ну вот, не дал толком поговорить с остальными! А на самом деле, о чем мы могли поговорить?! Что было толку в том, о чем мы не поговорили?!
Я не хочу оставить в своей памяти Махнача как прообраз или копию моих собственных представлений о жизни, истории, политике. У нас было немало расхождений. Например, Махнач, считая себя учеником Льва Гумилева, полностью принимал его концепцию «смертности этносов» и единой для всех этносов схемы описания их жизни. Я считаю эту концепцию несостоятельной: этносы биологически бессмертны, а их «смертность» наступает от исторических причин, которые вовсе не имеют какой-то циклической природы. Но ведь и сам Владимир Леонидович не был эпигоном своего учителя. Он мягко оставлял в стороне «теорию возникновения пассионарности», которая может впечатлять случайного читателя, а ученому должна представляться более чем сомнительной.
Что унес с собой на Небеса Владимир Махнач, я бы назвал несколько высокопарно «божественным пониманием истории». Это понимание не пришлось ко времени и ко двору. Оно было востребовано лишь узким кругом лиц — кем-то фрагментами, из временного любопытства; кем-то случайно, между прочими делами и лишь единицами как система, так до конца и не проговоренная, требующая продолжения. Нашему веку история интересна разве что как анекдот. Власти она потребная как источник образов, принуждающих граждан к лояльности. Научное знание не в чести. Может быть, потому Махнач так рано ушел из жизни. Его земная миссия была завершена, он сделал для нас все, что мог, но хотел сделать гораздо больше. Мы (близкие и дальние знакомые, народ в целом) взяли от него то немногое, что смогли, не сумев по своей немощи воспользоваться щедростью ученого и мыслителя.
Владимир Леонидович не раз вспоминал, что в юности мечтал быть морским офицером. Я мысленно вижу его рослую и подтянутую фигуру в ослепительно белом кителе с золотыми нашивками. И взгляд, устремленный вдаль с тем же напряжением мысли, которое столь знакомо мне по нашим совершенно не морским беседам. Может быть, где-то в небесных пространствах, он так и стоит на капитанском мостике — в напряженной задумчивой позе, глядя вдаль и продолжая свою уже неземную мысль.
Андрей Савельев
Сегодня Владимиру Махначу исполнилось бы 65Олег Возовиков, ученик Махнача. 2 апреля 2013
Апрель богат на памятные даты. 2 апреля — день рождения профессора Владимира Махнача. Историка, искусствоведа, публициста. Радиоведущего. Общественного деятеля. Именно его наследие, во многом, и определяет идеологический вектор нашего сообщества — сообщества классического национализма.
Махнач был, действительно, националистом классическим — ибо был блестяще, энциклопедически образован. Он окончил исторический факультет МГУ (в 1979 году) по специальности «история архитектуры», и с того времени история и архитектура (конечно же, в первую очередь бесподобный русский модерн начала XX века) стали его главной любовью, которую он умело передавал своим слушателям.
«Если быть объективным, то я даже и не историк, хотя везде пишут: «историк, историк, историк…» Я — учитель истории. Правда, очень хороший. Может быть, лучший в Москве. Может быть, в России. Учитель истории — это тоже неплохо. И очень даже людям нужно».
Действительно, просто историков много, а вот уметь рассказать историю другим людям — это дано далеко не всем, и настоящих учителей истории, просветителей (в хорошем смысле этого слова) — исчезающе мало. И Махнач был именно таким — учителем истории от Бога. Лучшим из них. Он не был историографом, не писал хроник. Его направление — политическая историософия. Он пользовался проверенным знанием и с уникальным умением сопоставлял достоверные факты, поэтому мысль его всегда была аргументирована, а логические построения — безупречны.
Определить мировоззрение Владимира Махнача можно одной формулой: он практически с самого начала своей активной жизни был последовательным сторонником Белой идеи, сочетая в себе все основные ее аспекты — православие, империю, монархию и национализм. Собственно, всё вместе и было для Махнача мировоззрением русского националиста. «Избавить меня от русского национализма не смог бы никто и никогда, даже под пытками, потому что всё, что произошло около пяти лет — это навсегда», — писал он о себе в очерке «Выбор пути». Для всех, кто был знаком с Владимиром Леонидовичем, русский национализм воплощался именно в образе русского интеллектуала, и не имел ничего общего с уличными «бонами» или диковато-клоунскими «хоругвеносцами». Будучи эстетом (эстетом в леонтьевском и розановском смысле), Махнач воспринимал идею Белой России во всей ее целостности. И именно потому ненавидел ее антипод — советскую систему, и практически всё, что могло от нее исходить: «Любой христианин знает, что комсомол — это грех, потому что это мини-коммунизм, «мини-коммунячность». А это страшный грех, тяжелый!» Ненависти Махнача к большевизму мог позавидовать любой участник белогвардейских террористических организаций 20-30-х годов.
Сейчас модно разделение националистов на «православных» и «язычников», «монархистов» и «демократов». Для Махнача — человека целостного мировоззрения (таких и ныне нет!) — то было немыслимо. Современный писк невежд — «чо, русский — значит православный?» — вызвал бы у него громогласный смех. Русский, по Махначу, может быть кем угодно: и православным, и язычником, и злодеем, и святым. Но вот русский националист не может отрицать русскую национальную традицию, а значит, не может отрицать христианство и Церковь. Ты можешь верить во что угодно, но уважать христианскую традицию обязан. Иначе, какой же ты националист?
Рассказы Махнача о христианстве обладали такой удивительной силой, что многие, в чем сами позже признавались, именно благодаря Махначу становились христианами. Причем христианами, свободными от шелухи обрядоверия, христианами, познавшими самую соль и смысл православного христианства — не розового и слюнтяйного неонесторианства, или мрачного, замкнутого неомонофизитства, а воинского, героического Вселенского Православия. Доходило до забавных вещей. «Что же вы поете эту молитву такими заупокойными голосами?!» — вскользь заметил он активистам одного православного молодежного движения, которым был приглашен читать цикл лекций. — «Что же печального в молитве Святому Духу? Не учитесь у бабуль. Греки, например, вообще читают Символ Веры как воинскую присягу! И они правы».
Владимир Махнач, действительно, был самым настоящим воином, рыцарем, причем именно по-рыцарски предупредительным и любезным к любой даме. И то неудивительно, ведь Англия с ее идеалом джентльмена была его давней и неизменной любовью. Воинской эстетикой пронизаны многие его статьи, а некоторые прямо посвящены красоте мундира, оружия, и вообще смыслу воинской службы, с которой неразрывно связано еще одно ключевое для Махнача понятие — понятие чести. О, уже только потому, слушая Владимира Леонидовича, невозможно было не стать националистом, ибо на стороне национализма были честь, красота, слава, доблесть. Да, само собой, что Махнач убедительно показывал связь русской национальной идеи с христианством, показывал доказательно, логично. Но в «национализме по Махначу» пленяло не это, в его национализме пленяла честь и красота. ТАК рассказывать о национализме было под силу только ему. А когда он говорил о «манере чести» империи и само слово «честь» произносил по-особому, пронзительно, невозможно было не полюбить империю.
В советское время Махнач успел поработать в Музее искусств народов Востока, в Музее архитектуры, в Музее-усадьбе Абрамцево и музее Останкино. С тех пор и до конца 80-х годов основной его деятельностью были экскурсии (легальные и нелегальные) по самым разным городам России, на которые люди ездили только потому, что их вел Владимир Махнач. Это было с его стороны самым настоящим «народным просвещением», и сочеталось с активной борьбой за сохранение памятников архитектуры. Собственно, в этой сфере он прославился введением широко применявшегося в годы Перестройки принципа так называемой «презумпции невиновности исторической застройки»: «Для исторической застройки необходима безупречная аргументация, а для сохранения любого элемента исторической застройки никакой аргументации не требуется».
Естественно, о его просветительской деятельности, сочетающейся с «незаконным предпринимательством» и неизбежной «религиозной пропагандой» узнало КГБ, и в 1983 году Махнача вызвали на Лубянку и пригрозили статьей «за тунеядство». Рафинированный искусствовед, который артистически рассказывал советским людям об их собственной русской истории то, что им никто никогда не рассказал бы, на год устроился такелажником на завод железобетонных изделий. О том, как это было, Владимир Леонидович рассказывал так: «…Вот тут-то меня и ущучили! В 1983 году меня очень сильно трепала Лубянка. Они грозились со мной расправиться, но не расправились. Однако, используя услужливую милицию (сами они такими вещами сами не занимались), меня на год загнали («слишком долгий перерыв у вас, мы будем преследовать как тунеядца!») такелажником на завод железобетонных изделий, где выяснилось, что я очень приличный и вполне профессиональный такелажник. Получил я высший разряд, который такелажнику присваивается, а именно четвертый». Однако уже с 1984 года Махнач получает возможность преподавать в Нефтехимическом институте, и именно на этой стезе его просветительство приобретает систематический и академический характер. Потом он будет преподавать в МАРХИ, МИФИ, ВШЭ, ИЖЛТ, во многих школах и клубах, куда его очень часто приглашали, иногда даже просто чтобы увидеть и услышать вживую «того самого Махнача». Из того преподавания вырастут его знаменитые лекционные курсы — «История мировых культур», «История отечественной культуры», «История русской архитектуры», «Очерки истории корпораций», «Историко-культурное введение в политологию», «История византийской культуры».
«…Я начал читать публичные лекции. В разных залах, в разных дворцах культуры. Тогда в конце 80-х было «лекционное время», тогда научно-исследовательские и проектные институты охотно приглашали у них почитать, и я с готовностью читал, преимущественно русскую историю. Вот так у меня еще в 1990 году прозвучал первый четырехлекционный цикл об империях. Пожалуй, я первый защищал публично империи как таковые», — незадолго до смерти писал об этом времени сам Махнач. Действительно, мотивы тих лекций узнаются во многих его статьях, наиболее полным собранием которых остается вышедшая в 2000 году книга «Очерки православной традиции».
Важное отступление: еще при жизни Махнача и при его непосредственном участии я начал собирать статьи для издания Полного собрания сочинений. Труд этот продолжается и сейчас, и я жду издателя, который бы согласился помочь в опубликовании этого знакового памятника русской национальной мысли.
Лекции Махнача производили сильнейшее впечатление не только на целые поколения рядовых слушателей, но и на вполне «не рядовых», неординарных интеллектуалов. Под его влиянием (или в споре с ним) сформировались многие из громких ныне имен в российской политике и публицистике. Не только то, ЧТО говорил Махнач, но и то, КАК он говорил, сильнейшим образом выделяло его на фоне бесчисленных профессоров высшей школы. «Орлиный взгляд», низкий, как у дьякона, голос, резко и выразительно произносящий каждое слово с особой интонацией, неприкрыто театральной. Возникало ощущение, что человек не читает лекцию, а произносит речь на военном параде, хотя ее содержанием была, например, история крито-микенской цивилизации или древней Эллады. И потрясающим было то, что о каждой культуре, о каждой исторической эпохе и о каждом историческом деятеле автор рассказывал как о самом важном и интересном. Потому тот же древний Крит превращался в явление всемирно-исторического значения, живое и актуальное по сей день. Его импровизации всегда были основаны на глубоко продуманном материале, а риторические постановки превращались в завораживающий спектакль. Но при всем разнообразии этих постановок, Махнач проводил всюду один и тот же комплекс идей национализма — верного традиции и в то же время чуткого к новым веяниям. Даже когда он говорил об Ассирии (сам похожий на ассирийца, с гордо поднятой черной бородой чеканя стальные фразы), мы чувствовали, что он учит нас, студентов, национализму, причем русскому национализму, даже говоря об Ассирии! Такое было под силу только Махначу.
Историософские воззрения Махнача сформировались под определяющим влиянием двух очень разных и явно противоречащих друг другу авторов — Льва Гумилева и Георгия Флоровского. Гумилева Махнач знал лично, много общался с ним и был одним из немногих его «московских учеников», став одним из самых удачных популяризаторов Льва Николаевича. При том из всей гумилевской теории Махнач взял вовсе не евразийство, к которому он всегда относился, мягко говоря, с иронией, а учение об исторических циклах. И если Гумилев придавал его историософии определенный метод, то оценочные суждения во многом опирались на «Пути русского богословия» Георгия Флоровского. Это была школа интеллектуальной честности, где все вещи назывались своими именами, и задачи христианской культуры ставились прямо и недвусмысленно.
Большое влияние на Махнача оказали труды А. Хомякова, Н. Данилевского, К. Леонтьева, П. Сорокина, И. Ильина (которого он невероятно ценил), О. Шпенглера, А. Тойнби… он много размышлял и над иносказаниями великих христианских писателей Дж. Р. Р. Толкиена и К. С. Льюиса, и над мистической историософией Д. Андреева. К Льюису у Махнача вообще было особое отношение: «…Это написал замечательный мой друг, надеюсь, что на том свете мы встретимся и побеседуем. Он умер, когда я был младенцем. Это Клайв Стейплз Льюис. Он однажды написал, а надо быть англичанином или русским, чтобы такое написать: «Точек зрения может быть сколько угодно. Но чем ближе ты приближаешься к истине, тем меньше их остается. А когда приблизишься совсем, останется только одна». Вот и всё. Это очень просто. Если человек старается приблизиться к истине, а не говорит: «Да, но на это есть и другие точки зрения…», то он неизбежно приблизится к одной точке. Так обязательно происходит. Нет, нет, любые заблуждения Господь нам прощает! Главное только — не лгать самому себе».
Махнач себе никогда не лгал. Он считал, что ложь противна природе христианина. Он умел отбирать, синтезировать, брать от каждого мыслителя лучшее, и этот синтез и явился той самой философией (или историософией) «русского национализма по Махначу» — классического национализма. Именно на этом пути определяется главная, осевая идея всей публицистики Владимира Махнача — идея Белой России как третьего пути между бездумным западничеством и бессмысленным изоляционизмом. Махнач станет одним из главных апологетов «никонианского проекта», то есть деятельности Патриарха Никона и его сторонников: «В культурной коллизии XVII века исторически оправданы только никониане. Они сохранили русскую национальную культуру как часть восточнохристианской, в то время как западники ее разрушали, а старообрядцы вели к изоляции типа «Россия и Европа» (в статье «Перед нами три пути»). «Что предложили старообрядцы? Изоляцию, в которой Россия противопоставляется Европе, вместо того чтобы Восточная Европа противопоставлялась Западной… Таким образом, и та, и другая стороны стремились ввергнуть русских людей в состояние скрытого раскола со Вселенской Церковью. И лишь никонианство (пора это обозначение культурной принадлежности произносить с достоинством) сохраняло Россию не только страной православного вероисповедания, но и православной империей, лидирующей страной православной культуры» (в статье «Культурология церковных расколов»).
Россия была для Махнача наследником Нового Рима — Константинополя, восточного полюса европейской христианской культуры (безусловно, европейской), и любые заигрывания с так называемым «азиатским началом», любое оправдание тирании было для него совершенно недопустимым.
Отношение Владимира Леонидовича к большевикам было абсолютно бескомпромиссным. Он не делал скидки никому из них, включая презираемого им Сталина. Именно потому он всегда отстаивал честь русского монархизма, всячески отличая его от плебейской тоски «по сильной руке» (чем грешат нынешние царебожники и сталинофилы). Внешне Махнач напоминал Ивана Грозного, но трудно представить себе кого-либо в истории дореволюционной России, к кому бы он относился еще хуже, чем к «Ивашке»: «Тиранолюбие, сильно дискредитирующее достойный монархизм, есть разновидность начальстволюбия и присуще маргинальным слоям населения. Этим «несчастненьким» хочется, чтобы какой-нибудь очередной деспот порол их хоть каждый день, но лишь бы он и другим спуску не давал. В своем первом послании Курбскому Иван IV пишет: «Жаловати своих холопов есме вольны, а и казнить вольны же». Эти строчки омерзительны как русской, так и византийской монархической традиции. Византийские василевсы с особой гордостью говорили о том, что управляют свободным народом. Любовь к деспотизму есть часть психологии представителей социальных низов, мечтающих о том, чтобы жестокость деспота уравняла их с людьми самодостаточными, полными чувства собственного достоинства. Для таких маргиналов нет ничего дороже сильной власти. Гражданам восстанавливающейся России надо всегда быть готовыми поставить их на место, если потребуется» (в статье «Иван IV Грозный: миф и реальность»).
В 90-е годы у Махнача появились все возможности стать главным идеологом русского консервативного движения. Он обладал уникальной эрудицией, огромным авторитетом и совершенно несравнимой харизмой. Его теоретические разработки, глубокие, учитывавшие все нюансы мысли, стояли на порядок выше современных ему исторических и публицистических «штудий». Но реальность новой, либеральной России, оказалась для романтичного склада его личности слишком грубой и циничной. Коммунистов сменили либералы, и никакой третьей, «русской партии» не было. В 90-е годы так называемые «белые» патриоты повально шли объединяться с «красными», что для Махнача с его принципиальным антикоммунизмом было абсолютно невозможным. А 2000-е годы были для него уже совсем непонятны. И самой большой трагедией его жизни было то, что его читали и слушали кто угодно кроме тех, кто должен был это делать в первую очередь — представители самой политической власти. В этом смысле его опыт был наглядным примером того чудовищного разрыва между политической и интеллектуальной сферой, который до сих пор существует в нашей стране.
Однако, в этом свальном (иначе и не скажешь) смешении «белых» с «красными», и «белых» с псевдо-консервативными путинистами Махнач оставался самим собой. А ведь этому «смешению» поддались, в том числе, и некоторые бывшие его ученики и последователи. Такую эволюцию проделали К. Фролов, А. Малер, Е. Холмогоров. Последние два, правда, в начале 10-х годов частично избавились от иллюзий в отношении Путина. Владимир Леонидович «не повелся» на мишуру патриотических фраз и дутых «нац. проектов» новой олигархической группы, пришедшей к власти. И это одиночество, конечно, действовало на него угнетающе. Национализм становился «площадным», из него выхолащивался интеллектуализм…
Я не помню дня, когда произошел тот памятный для меня разговор. Вероятно, года за два до смерти Махнача. Но он раз и навсегда научил меня держать спину прямо и смотреть в лицо любой опасности. Владимир Леонидович жил на Тверской, в дом №19. Окна квартиры выходили на «Известия». Помню полумрак прокуренной комнаты. Большой стол, клеенчатая скатерть. Хаос газет, книжек. Пепельница. Голландская люстра-абажур, пыльные кресла. Высокие потолки. В этой квартире, между прочим, где когда-то жил народный артист СССР Дикий, на доме есть соответствующая памятная доска. Вообще, на этом доме много досок, это дом с историей. Махнач курит, поглаживает свою ассирийскую бороду и смотрит на меня с прищуром. Мы пьем коньяк. За окнами гудит большой город, гудит Тверская. Мы говорим о фашизме.
«Меня как-то спросил один батюшка», — своим неповторимым бархатным голосом, который зачаровывал нас на лекциях, а на экзаменах приводил в оцепенение, начал «великий и ужасный» Махнач, — «неужели вы не понимаете, что ваши статьи способствует росту фашизма в нашей стране?!»
«Дорогой батюшка!», — ответил я ему. — «Поверьте, это все абсолютно беспочвенные фантазии, ибо, положа руку на сердце, скажу Вам честно, я не знаю ни одного русского фашиста. Ну, вот, правда — ни одного!»
Сумерки постепенно обволакивали комнату. За окном умирало летнее солнце.
«Я, конечно, немного слукавил», — затянувшись очередной сигаретой, с улыбкой продолжил профессор. — «Я не сказал ему, что, по крайней мере, одного русского фашиста я точно знаю. ЭТО Я САМ!»
Владимир Махнач просветил не одно поколение думающих и действующих русских людей. Его имя уже вошло в пантеон национальных мыслителей России XX-XXI веков, его тексты изданы, у нас есть возможность прочесть их и даже прослушать его лекции. Невозможно не признать, что для столь разнообразного движения «новых белых» он был идеологом номер один. Будем ему за то благодарны. Но сейчас, в «ревущие 10-е», наследие Махнача востребовано как никогда. Современный национализм кидается из стороны в сторону, и в самой правой среде нету столь необходимого нам единства. Сколько жгучих строк (а точнее, слов) посвятил Махнач столько желаемому им восстановлению единства! Потому он так много писал и говорил о фашизме — классическом, конечно, фашизме, который и был для него идеологией единства. Кстати, его тонкая мысль находила и опасности на этом пути, о чем он подобно Ильину постоянно предостерегал русских людей. Но единства не было, и в конце жизни Махнач с горечью признавался в наших долгих телефонных разговорах (такое мог позволить себе только он): «Что же это за народ такой, ЭТИ РУССКИЕ… Их учишь-учишь, учишь-учишь… А они всё никак НЕ ПОЙМУТ!». В то же время он всегда ругал за «пораженческие настроения» (меня в том числе) и был неизменным оптимистом. И умолял, заклинал не бросать это дело и после его смерти. «Я скоро умру. Вы клянетесь бороться дальше? И не сдаваться? Никогда, слышите? Ни-ко-гда!». Как настоящий, потомственный ариец, сам Махнач был готов бороться до конца, даже в самой безвыходной ситуации. Потому часто заканчивал разговор фразой: «С Божьей помощью мы победим!» И книги подписывал неизменным пожеланием Победы.
В разговорах с друзьями Владимир Леонидович не раз вспоминал, что в юности мечтал быть морским офицером. Вот и сейчас я мысленно вижу его гордую и подтянутую фигуру в ослепительно белом кителе с золотыми нашивками. Может быть, где-то в лазурных пространствах Небесной России он так и стоит на капитанском мостике, глядя вдаль и продолжая свою уже неземную мысль.
===========================Все отекстовки фонозаписей лекций историка Владимира Махнача
- Для ответа в этой теме необходимо авторизоваться.