«Слово Нации» — манифест русских националистов (1970 год)

[Аноним]

Давно собирался выложить что-нибудь по истории русского национального движения в СССР. Начну с самого нашумевшего документа русских националистов в самиздате (предупреждаю, текст очень объемный, в один пост не влезет). Да, и когда читаете, представляйте себе, что на дворе июль-август 1970 года…

Итак, «Слово Нации» (об авторе и истории создания данного документа будет отдельный пост).

I. Оценка мирового положения

История народов развивается по циклам. За подготовительным периодом и временем расцвета неизбежно следует эпоха упадка. Наиболее яркий пример такого цикла мы видим в античном мире, где блестящий взлет Греции, сопровождавшийся соперничеством различных ее частей (Афины, Спарта), завершился ее поглощением Римской Державой и противоборством двух великих империй — Римской и Парфянской (Персидской), постепенно клонившихся к упадку и, наконец, исчезнувших.

Нечто подобное мы наблюдаем и в новое время. Европа, которая была средоточием мирового развития и раздиралась противоречиями своих ведущих держав, претендовавших на гегемонию (Франция, Германия), сегодня зажата двумя сверхгигантами, само название которых почему-то зашифровано.

Какими бы взаимными упреками ни обменивались противостоящие ныне друг другу системы, сколько бы ни считали они те или иные пороки исключительным достоянием противной стороны, главная угроза, мало кем еще понятая, остается общей: вырождение, вызванное причинами биологического порядка, действующими, с тем большей силой, чем меньше на них обращают внимания, упорно жуя истасканную псевдоистину о главенстве так называемых «социальных» факторов над биологическими.

Признаками этого вырождения являются: падение рождаемости, рост общественной инертности, как в т.н. «свободных», так и в т.н. «тоталитарных» странах, уход людей в личную жизнь, в построение собственного благополучия, их взаимное отчуждение, атомизация общества, исчезновение духовных интересов, образование вакуума в душах людей и, как результат этого, — бессмысленные чудовищные преступления, пьянство, наркомания. Вырождающееся общество, это Янус, два лица которого — обыватель и преступник. Первый не может жить без второго, недаром такой огромной популярностью пользуются детективные романы. Если бы преступников не было, обыватели бы их выдумали.

Демократия в ее эгалитарном варианте есть одно из следствий вырождения и одновременно его стимул. Демократы исходят из абсолютной ценности каждой личности, независимо от того, идет ли речь о святом или об убийце-садисте. Суть ядовитой идеи равенства между людьми — равные права для честных людей и бандитов (яркий пример такого гуманизма, переходящего в идиотизм, — пресловутый закон о пределе необходимой обороны, охраняющий драгоценные телеса насильников). Качественные критерии начисто изгнаны из обихода, и в результате торжествует либо прямое зло, либо усредненная безличь. Поэтому абстрактный лозунг „правового государства» без конкретных уточнений, о каких именно правах и для кого идет речь, — всего лишь пустая фраза.

Эгалитаризм не есть опять-таки порок одних лишь демократических, в западном смысле слова, режимов. Диктатуры и монархии также могут быть эгалитарными и вырождаться с таким же, если не с большим успехом, чему пример — та же Римская империя. Демократия опасна своим попустительством вырождению, но еще опасней диктатура, выступающая его активным пособником.

Противостоять этому процессу вырождения способно лишь сильное правительство, опирающееся на национальные традиции.

Такое правительство некогда существовало в России. Масса самых изощренных усилий была приложена к тому, чтобы под флагом необходимости изменений подорвать самые основы русского образа жизни и переделать нетипичную Россию по западному образцу.

Но такая переделка была невозможна из-за наличия у народа определенных политических идей, не укладывавшихся в прокрустово ложе либерализма. Эти идеи требовали, чтобы в стране была сильная централизованная власть, способная оградить независимость России от всяких на нее посягательств. Сборище болтунов не устраивало народ, и не удивительно, что, достигнув на какое-то историческое мгновение своей цели, оно недолго продержалось. Сильная централизованная власть была воссоздана на новой основе. Либералы могут сколько угодно рыдать по этому поводу, проклинать „отсталость» и „неспособность» России, кричать, что новая форма еще хуже старой, но сами они способствовали появлению именно этой новой формы, несут за нее свою долю ответственности и, может быть, именно поэтому столь чувствительны к ее недостаткам. Можно увиливать, отпираться, ссылаться на благие и совсем иные намерения — от этого суть дела не меняется. Получилось по пословице: „Что имеем — не храним, потерявши — плачем».

Переломным моментом истории была Первая мировая война. Вопрос о ее причинах и виновниках до сих пор остается открытым, а порождена она была предшествующим периодом «либерально-демократического» процветания за чужой счет с той же закономерностью, с какой обыватель порождает преступника. Оказалось правильным гениальное наблюдение Достоевского — именно долгий мир зверит людей, развивая в них животный эгоизм, низменные собственнические инстинкты. „Эра войн кончилась», — благодушно квакали сытенькие лягушки, но готовые проглотить их журавли уже летели.

Война оказалась не похожей на парады, она приняла затяжной характер, началось разочарование и ропот. Недовольство охватывало и придворные круги, где составились две партии: одна выступала за более энергичное ведение войны, другая — за заключение сепаратного миpa. Нерешительность и колебания Николая II привели к тому, что он пал жертвой заговора, организованного военной партией. Из заговора, не ограничившегося на этот раз, в отличие от 1801 года, дворцовой спальней, выросла т.н. „Февральская революция». Но события быстро вышли из-под контроля у тех, кто собирался ими управлять. Видя это, генерал Л.Г. Корнилов пытался спасти положение, но правительство Керенского обратилось за помощью к большевикам, сделав тем самым первый шаг к своей гибели. Оно фактически не столько было свергну-то, сколько просто уступило власть. Перед ним был лишь выбор: кому ее уступить. И оно выбрало.

Из потрясений выросла новая общественная организация. Какое-то время ею пытались орудовать сеятели перманентного хаоса, но они были быстро выбиты из седла и беспощадно уничтожены силой, происхождения которой они так и не поняли. Зато понял это В. В. Шульгин, отметивший такие положительные, с его точки зрения, факты, как восстановление дисциплины в армии, восстановление почти в полном объеме старых границ, и предсказавший ‘восстановление, в конечном итоге, и единоличной власти.

Тем временем важные события совершались на Запа*де. По всем канонам детективных романов, преступник должен быть изобличен. Виновницей мировой войны была объявлена одна Германия и общие грехи были взвалены на нее. Оскорбленное национальное достоинст*во породило Гитлера.

Новый режим объявил беспощадную войну вырожде*нию. Но выполнить эту задачу он был не в состоянии, потому что руководствовался вовсе не расовыми прин*ципами, которые провозглашал, а узко-национальным эгоизмом, объявляя неполноценными даже народы, сто*ящие на том же уровне развития, что и немцы. Ответ*ная волна справедливой общей ненависти поглотила Германию.

Либералы очень любят осуждать деспотизм вообще, мешая в одну кучу царизм, фашизм, коммунизм. Но та или иная диктатура порождается конкретными обстоя*тельствами и выполняет конкретную историческую за*дачу. Часто задачей одной диктатуры является предотвращение или противодействие другой. И часто такая задача под силу только диктатуре. Демократы мечутся между Сциллой и Харибдой, и хотят они этого или не хотят, а выбор делать надо.

Поклонники западной демократии в своем неуемном восторге доходят сегодня до апологии капитализма. Они уверяют, будто «пороки капитализма не имеют органического характера, не являются признаками дряхлости и агонии, не растут, а устраняются и сглаживаются». Речь-де идет всего лишь о „детских болезнях, болезнях роста», а посему „борьба против капитализма является, мол, преступной и бесцельной». Либералы сами не заме*чают, до чего их аргументация похожа на аргументацию их противников. Можно сколько угодно кричать о пре*восходстве той или иной системы, но ни одна из них не является идеальной, а сегодня, в условиях, когда в мире существует равновесие сил и ни одна из сторон не имеет решающего перевеса над другой, достоинства путей, которыми каждая из них наращивала и наращивает свою силу, можно оценивать лишь в перспективе. Да и самый подход с точки зрения экономической системы навязан известной идеологией, исходящей из примата экономики, примата, на наш взгляд, не доказанного и нами не признаваемого.

Самое ужасное слово для обывателя и либерала — это революция. Как 60 лет назад благодушные слюнтяи провозглашали «на земли мир и в человецех благоволе*ние», так и сегодня они зажмуривают глаза и вещают: „Нигде в современности мы не видим радикальной ре*волюции. Мир в целом не хочет революции, отвергает ее. Мир предпочитает мирную эволюцию. Всякий призыв к кровавой насильственной революции является безответственным, преступным и исторически неоправданным». Как далека эта розовая картина от действитель*ности!
Революция — переходное состояние. В математике та*кое состояние обозначается нулем и не имеет ни поло*жительного, ни отрицательного знака. Поэтому так часто люди категорических суждений затрудняются в оценке революционных кульминаций и не могут уловить, где кончается революция и начинается контрреволюция, кем были, например, Кромвель, Наполеон, Сталин. Сами по себе подобные извержения жизненной энергии наро*дов — естественные явления, которые не могут быть вы*званы искусственно по чьему-либо желанию в любой мо*мент истории или предотвращены по чьему-либо нежела*нию. Сопутствуют они, как правило, периодам наиболь*шей жизнедеятельности нации. Если в какой-то неболь*шой части современного мира, принимаемой некоторы*ми за весь мир, мы не видим таких взрывов, это свиде*тельствует лишь о том, что она прошла свой кульмина*ционный период и клонится к упадку. Через революцию прошли и Англия, и США, и Германия, не говоря уже о Франции. Сами демократические институты созданы ре*волюциями, почему же поклонники этих институтов открещиваются от своих родителей?

Торгаши пощелкивают счетами и сокрушаются: до*стигнутые успехи слишком малы и незначительны, жертвы не окупаются. А будь успехи чуть побольше, окупились бы? Да и что считать за успех? Герцен, напри*мер, был весьма огорчен тем, что бурные потоки рево*люции текут на Западе в мареммы мещанства. Если Рос*сия избегнет такой судьбы — а у нас есть все задатки, чтобы ее избежать — то еще вопрос, чьи жертвы не оку*пились.

Деятелей переходных периодов упрекают в том, буд*то они не знают, как строить новое общество. Об этом-де мудрецы, и то спорят. Хотелось бы знать, конечно, кто именно эти неведомые мудрецы, дабы преклониться пе*ред их мудростью. Но покуда длятся бесплодные споры мудрецов, людям дела поневоле приходится действовать на свой страх и риск.

Либералы же пока ищут квадратуру круга или, иначе говоря, способ „мощного массового ненасильственно*го воздействия на недемократические правительства», которые, как сами они в минуты просветления при*знают, делают мирный путь развития невозможным. Что ж! Дай Бог нашему теляти волка поймати!

Но если у европейских народов иссякают жизненные силы, зато „третий мир» бурлит. Вкрапленные в амери*канское общество его представители устраивают погро*мы и поджоги, водружают ноги на стол, услужливо под*ставляемый им либералами, и твердо ведут линию на то, чтобы стать господствующим классом в Америке. Когда англосаксы окончательно утратят чувство национальной гордости и погрязнут в либеральной тине, весь огром*ный промышленный потенциал США может превра*титься в орудие для достижения мирового господст*ва черной расы, если эта угроза не будет своевременно осознана.

Либералы исходят счастливыми слезами по поводу освобождения колониальных народов, видя в этом до*брую волю колониальных держав. Эти люди никогда, очевидно, не слыхали о войнах в Алжире, Вьетнаме, Индонезии, Малайе и в десятках других мест. Случаи же предоставления независимости по неведомым причинам свидетельствуют лишь о том же вырождении некогда могучих народов. Освободившиеся же народы получили полную возможность заниматься любимым еще с доколонизаторских времен делом и бодро принялись резать друг друга (Конго, Нигерия, Руанда). Допустимо ли пре*доставлять этим явно не доросшим до независимости странам те же права в ООН, что и культурным нациям? Правительства великих держав ведут постыдную поли*тику заискивания у новых стран, а те наглеют, прости*туируют направо и налево и плюют на тех и других. Ки*тай лишь наиболее яркий пример того, к чему приводит подобное заигрывание.

Доброжелатели предлагают и Советскому Союзу, который они именуют колониальной державой, последовать примеру вырожденцев, самораспуститься, развести мобутовщину на окраинах, для предотвращения которой выбрасывается лозунг: „не использовать полученную свободу для сведения исторических счетов». Но кого остановит это вяканье? Что здесь: недомыслие или коварный расчет кого-то, кому нужно всемирное разложение?

Идеологическое состояние мира сегодня гораздо сложней, чем это представляется тем, кто видит лишь три цвета; демократия, социал-демократия, коммунизм. Т. н. национальные оттенки — оттенки лишь в восприятии либералов. Для нас нация первична, а все остальное — производное от нее. Нация для нас — не только биологическая разновидность, но и особая духовная общность, своеобразие которой имеет глубокий мистический смысл. Любая религия, любая идеология неизбежно модифицируется на разных национальных почвах до неузнаваемости. Так произошло с христианством, так теперь происходит с марксизмом. Национальное начало должно, наконец, быть освобождено от всех наслоений и предстать в истинном своем значении, в свете идеологии, исходящей из его первичности.

Каковы основные признаки нации?

Во-первых — расовый тип. Человек может сменить язык, религию, но из собственной кожи он вылезти не в состоянии. Часто кивают на смешанность современных рас, одни с поощрением, другие с ужасом. При этом забывают, что смешение само по себе не обязательно ведет к появлению гибридных типов: черты одной из линий могут полностью преобладать в потомстве.

Расовым типом определяется психический склад, понимаемый здесь в весьма широком смысле, не только как темперамент, но и как способность к общественным связям определенного типа. Таковы истоки особенностей политической организации. Например, завоевание Испании в древности пришедшими из Африки иберами, а впоследствии маврами может рассматриваться как первопричина сходных явлений общественной жизни стран испанской и арабской культуры. Следует отметить, что расовые особенности, как таковые, еще не могут служить качественным критерием для сравнительной оценки.

Другое дело — присущие народам особые способы мышления. Наглядным свидетельством совершенства этих способов является степень развития языка. Превосходство арийских (индоевропейских) языков над всеми остальными — доказанный факт для всех добросовестных ученых. Доказано также, что язык, остановившийся на сравнительно низкой ступени развития, уже не способен к совершенствованию, хотя бы была устранена причина этой остановки — временная изоляция народа в период его становления. Однако это неравенство в развитии не может и не должно быть причиной дискриминации — ею может быть порожден лишь опасный, агрессивный темперамент.

Отдельные лица и целые народы, отказавшиеся от своего языка в пользу более совершенного, иногда полагают, что они возвысились над создателями последнего. В этом случае уместно вспомнить прекрасное сравнение Штирнера: если человек не освободился сам, а был освобожден, то он похож на осла, засунутого в львиную шкуру. Результатом бывает лишь наследственная дезорганизация психики.

В среде ученых либералов на этот счет бытуют самые нелепые суеверия. В ходу сказочка, будто ребенок из джунглей, воспитанный в европейской семье, ничем не будет отличаться от европейских детей. Эту архичушь впадающих где не надо в идеализм либералов, восходящую еще к Гельвецию, опровергал уже Радищев на примере бурятских детей, воспитывавшихся в русских семьях.

Кроме расового типа (психический склад) и языка (способ мышления), могущественным фактором объединения людей является идеология. Хорошо известно, что некоторые идеологии претендуют на универсальность, а их приверженцы рассматривают их как нечто общее, общечеловеческое, а на национальное поглядывают сверху вниз, как на некую обузу, как на путы, от которых надлежит избавиться. Появление подобных идей объясняется некоторыми общими особенностями человеческого сознания, его ориентированностью на внешнее восприятие при посредстве языка. Внешнее, т.е. объективное, воспринимается как нечто высшее по сравнению с субъективным. Особенно характерна эта черта для способа мышления народов, утративших свой язык.

Но человеческое мышление — не такая уж чистая доска, как предполагают некоторые. Не на каждом материале одинаково удобно писать. Народы обладают склонностями, способствующими выработке или восприятию той или иной идеологии. Поклонники же универсальных учений полагают их приемлемыми и обязательными для всех. Провозглашается примат общечеловеческого над национальным, общественного над личным, хотя общечеловеческое вне национального и общественное вне личного — пустые абстракции, не наполненные никаким содержанием, кроме того, которое волокут за собой люди, кто тайком, кто сам того не замечая, а груз этот — национальный и личный эгоизм. Гонимая в дверь природа влезает в окно.

Жизнь — это разнообразие. Единообразие — это смерть. Абстрактные идеи — мертвые отходы человеческого сознания, люди, находящиеся в их власти, заражены трупным ядом и неслучайно вокруг себя они сеют смерть. Борьба за национальное своеобразие против мертвых абстракций — часть великой битвы сил жизни и смерти во Вселенной.

II. Положение общества

Основная претензия, чаще всего предъявляемая к существующему у нас устройству, — его недемократичность. Слез по этому поводу пролито немало, но вот беда — народ упорно остается равнодушным к предлагаемой ему панацее. Слышны сетования на „пренебрежение мнением лучших умов». Но опять: кто они, эти лучшие умы? Откуда они: из того же синедриона, что и уже знакомые нам мудрецы, или из другого? Кто объявил эти умы лучшими? Где критерий того, что они действительно лучшие? Все эти вопросы остаются без ответа. Мы пытаемся составить себе представление об идеях нещадно зажимаемых „лучших умов» по тем обрывкам, которые долетают до нас через их почитателей. И что же мы находим?
Больше всего места занимают бутафорские громы и молнии в адрес бюрократической элиты. Одновременно дается самый глубокомысленный анализ ее сущности. Оказывается, эта элита „не представляет ни народа, ни какого-либо класса общества, она представляет лишь самих себя». Но позвольте! Ведь такие мысли уже высказывал некогда один, правда, далеко не лучший ум -П.Н. Ткачев. Это ему принадлежит достойное Коперника открытие, будто русское государство „висит в воздухе» и опирается лишь само на себя. Открытие это было в свое время справедливо осмеяно Энгельсом, но, может быть, теперь положение изменилось и неистинное стало истинным? Увы, этого не произошло. В анализе наших мудрецов по-прежнему гордо сияют прорехи. По-прежнему говорится о рабочем классе вообще и совершенно упускается из виду, что он давно уже перестал быть чем-то единым, что из него давно уже выделилась прослойка рабочей аристократии, не очень, правда, значительная, процентов пять, не больше, но часто выдаваемая умышленно одними за рабочий класс в целом, а другими ошибочно принимаемая за оный.

Немало сокрушаются и об узкодогматической ограниченности представителей правящего класса, мешающей им своевременно заметить новые явления, правильно оценить их и разумно на них реагировать. Но только ли в этом дело? Неужели правители не понимают чего-то лишь потому, что никакой мудрец не удосужился растолковать им все как следует? Тогда к Ткачеву присоединится еще один светоч — Ш. Фурье, крайне удивлявшийся, что правители не желают его выслушать. Можно подумать, люди с тех пор так и не уяснили себе, что дело не в одной способности к пониманию, а еще и в интересах, заставляющих действовать вопреки чужому пониманию. И далеко не всегда „понимание» более правильно, чем действия.

Те, кто мнит себе понимающими, желали бы претворить это свое ценное качество в узду для государственных деятелей, это они вопят в случае какого-либо, часто необходимого, вмешательства в дела других стран „руки прочь», уподобляясь жене, которая, услышав на улице крик о помощи, повисает на своем муже и не позволяет ему выйти. Она понимает, что ее муж рискует, понимает, что без его помощи, может, кого-то убьют, но „кто-то» ей безразличен, поэтому второе понимание не срабатывает. Какова же цена такому пониманию? Чем идейный либерал отличается от заурядного обывателя? Смелостью дезертира?

В противовес доктрине классовой борьбы провозглашается отказ от принципа классового эгоизма и некое, неизвестно как достижимое гармоническое единство всех ныне конфликтующих сторон; общества и правящей элиты (очевидно, когда последняя начнет прислушиваться к свисту рака на горе и к мнениям „лучших умов»), городского и сельского населения (после того, как исчезнут все рецидивы первоначального социалистического накопления, осуществлявшегося Сталиным по троцкистским рецептам, что поставило крестьянство как класс на грань уничтожения и привело к хроническому кризису сельского хозяйства), рабочих и интеллигенции (когда первые тесно сплотятся вокруг интеллигенции, по предлагаемой «лучшими умами» привычке непременно сплачиваться вокруг кого-нибудь, и будут следовать ее духовному руководству, объясняя своим голодным семьям первенство демократических идеалов перед экономическими благами). Неправда ли, какие прелестные фантастические картинки? В действительности мы имеем:

1. Сильное централизованное государство. Только такое государство удовлетворяет народным требованиям и традициям, таким оно было, есть, будет и должно быть (имеется в виду, конечно, не конкретная форма, а сущность). Но что значит сильное? Можно ли назвать сильным государство, палящее из пушки по воробьям и вздрагивающее при каждом шорохе? Подобные признаки никогда не свидетельствуют о силе. По-настоящему сильная власть точно знает, когда, как и против кого употребить силу. А ведь все дело только в этом. И демократия, и диктатура — пустые слова, и то, и другое может быть и хорошо, и плохо — все зависит от конкретных обстоятельств. Не нужно ничего возводить в абсолют и доводить свободу до права на взаимную резню, а борьбу с наркотиками — до запрещения газировки.

2. Привилегированный слой. Такой слой опять-таки всегда существовал, существует и будет существовать в государстве, и весь вопрос в том, каким содержанием наполнено это понятие. Во-первых, о наличии такого слоя должно быть четко и ясно заявлено, с указанием, кто, почему и какими привилегиями пользуется. Эгалитарные теории лишены качественных критериев и, имея целью уничтожить аристократию, только заменяют ее охлократией. Во-вторых, по самому характеру привилегий можно судить о качестве слоя: настоящая аристократия никогда не будет рассматривать привилегии, особенно материальные, наиболее режущие глаз народу, как самоцель.

Сегодня с понятием привилегированного слоя смешивается понятие правящего класса. Эту роль уже играют буржуазия и рабочая аристократия, на нее начинает претендовать интеллигенция, но представительство в привилегированном слое не может быть монополией одного класса. Да и при современной атомизации общества и специализации производства и науки трудно ожидать выступления какого-либо класса как единой силы, внутреннее дробление делает это все менее вероятным. Классовая основа объединения общественных сил исчерпана, равно как и творческие возможности исходящей из этого принципа идеологии.

3. Централизованное экономическое планирование. В адрес этой системы сыплется множество упреков, но еще неизвестно, что принесет с собой децентрализация, будет ли она лучше или хуже. Эксперименты с производственным самоуправлением могут и должны вестись, но резкий переход при данных обстоятельствах может не принести желаемых результатов.

Расширение прав предприятий сегодня уже поставлено в повестку дня. Но почему-то эти права на поверку оказываются не столько правами предприятий, т.е. рабочих коллективов, сколько правами одних лишь директоров. Между тем даже в условиях диктатуры возможно самое широкое рабочее самоуправление, что доказано примером системы рабочих советов в Югославии, или иные формы участия рабочих в управлении производством. Катастрофически низкая производительность труда воз*растает лишь в том случае, если рабочие получают возможность принимать непосредственное участие в управлении предприятиями и в распределении доходов, если рабочие почувствуют себя хозяевами и действительно станут ими.

Чрезмерные претензии государства в o6ласти экономики уходят корнями в теорию, придающую ей решающее значение. Государство прибирает к рукам экономику, видя в этом источник своей власти. Между тем политические формы не зависят от экономического уклада, а определяются совсем иными факторами, прежде всего — национальными традициями, сложившимися в результате длительных однотипных взаимодействий с окружающими народами. Сильному „мнением народным» государству незачем создавать сложную, систему, приводных ремней, обеспечивающую единообразное движение рук при всех рабочих процессах.

Другой вопрос, стоящий в повестке дня, — превращение государства классовой диктатуры в общенародное государство. Жертвой доктрины оказались не одни „эксплуататорские классы», глубокая трещина пролегла между рабочим классом и крестьянством. Враждебные крестьянству взгляды Троцкого, объявлявшего село „внутренней колонией», из которой должны черпаться средства на индустриализацию страны, несмотря на их официальное осуждение Сталиным, фактически легли в основу политики последнего в этой области, отсюда т. н. „перегибы» коллективизации, отсюда „ножницы», отсюда символические цены на сельскохозяйственные продукты, что привело к полному разорению деревни. Призрак голода заставляет идти на уступки, но такие вынужденные уступки делались уже не раз. Стоило положению чуть-чуть улучшиться, как снова начинались старые шалости. Городской обыватель в своей неизреченной тупости с тоской вспоминает о счастливых временах периодического снижения цен, не понимая, как свинья под дубом, что именно из-за этих счастливых времен он, может быть, завтра будет питаться шестеренками вместо хлеба.

Некогда община считалась одной из незыблемых основ русского образа жизни. Посягательство на нее многими расценивалось как подрыв устоев. К иному образу мыслей пришли только после потрясений, но реформы П.А. Столыпина безнадежно запоздали.

Сегодня столь же упорно держатся за коллективную форму собственности в сельском хозяйстве, полагая в ней неотъемлемый элемент социализма. Между тем суть социализма не в том, чтобы при любых обстоятельствах сгонять народ в кучи, а в том, чтобы ставить на первый план общенародный интерес, а не интерес узкого слоя. Процветающее сельское хозяйство — общенародная необходимость, если для этой цели потребуется допустить существование сильных индивидуальных хозяйств — нужно пойти на это, не стесняясь никакими догматами. Чем закупать хлеб у Канады, лучше завести свою Канаду.

4. Аппарат подавления. Обыватели от демократии не мыслят себе общества без полиции. Однако ни одной полиции нигде не посчастливилось справиться с преступностью. Такая задача ей просто не под силу. Она может быть решена лишь организованными действиями всего общества, располагающего средствами самообороны. Единственный выход — замена наемной милиции добровольными народными формированиями, подобными тем, которые существовали в России с древнейших времен до начала XVIII века.

Источник: rigort.livejournal.com

[Фаталист]

Для 1970-го года — очень круто.
Встречал где-то информацию о том, что ещё в 60-ых появилось фашистское подполье в СССР. У кого-нибудь есть свидетельства?

[Корректор]

Фаталист писал(а):

Встречал где-то информацию о том, что ещё в 60-ых появилось фашистское подполье в СССР. У кого-нибудь есть свидетельства?

Было, и было немало фашистского подполья. Почти всё жесткое отрицалово на крытках и зонах немецкие погоны носило. Фашист — через одного. Хехе. 😆

[Фаталист]

Ну это другое. Я целый пост в ЖЖ делал про нацистские наколки у зэков.) Хотя там и чисто националистические тату того времени, без воровских подтекстов.

[Автор]

Сообщения