[ — Мартовcкіе дни 1917 года — ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. РЕВОЛЮЦIОННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО — I. Концентрація влаcти.]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
В. Д. Набоков в воспоминаніях удѣляет серьезное вниманіе разсмотрѣнію тѣх «преюдиціальных вопросов», выражаясь ученой терминологіей мемуариста, которые безпокоили юристов при поисках правильной внѣшней формы для выраженія акта 3-го марта. Можно ли было в дѣйствительности считать Мих. Ал. с формальной стороны в момент подписанія отреченія императором? В случаѣ, рѣшенія вопроса в положительном смыслѣ, отреченіе мимолетнаго кандидата на россійскій престол могло бы вызвать сомнѣніе «относительно прав других членов императорской фамиліи» и санкціонировало бы беззаконіе с точки зрѣнія существовавших Основных Законов, которое совершил имп. Николай II, отрекшійся в пользу брата. Легисты из этого лабиринта «юридических тонкостей» вышли (или думали выйти), выработав эластичную формулу, гласившую, что «Михаил отказывается от принятая верховной власти». К этому, по мнѣнію Набокова, собственно и должно было свестись «юридически цѣнное содержаніе акта». Но «по условіям момента казалось необходимым… воспользоваться этим актом для того, чтобы в глазах той части населенія, для которой он мог имѣть серьезное нравственное значеніе — торжественно подкрѣпить полноту власти Врем. Правит, и преемственную связь его с Гос. Думой» [443]. В первой деклараціи Врем. Правит. — подчеркивает Набоков — «оно говорило о себѣ, как о кабинетѣ», и образованіе этого кабинета, разсматривалось, как «болѣе прочное устройство исполнительной власти». Очевидно, при составленіи этой деклараціи было еще неясно, какія очертанія примет временный государственный строй [444].
Акт, подписанный В. Кн. Михаилом, таким образом, являлся «единственным актом, опредѣлявшим объем власти революціоннаго временнаго правительства и устанавливавшим за ним «в полном объемѣ и законодательную власть». Трудна была задача, которая в дни революціи юридически разрѣшалась на Милліонной. Юридическое сознаніе Маклакова и через 10 лѣт не могло примириться со «странным и преступным» манифестом 3-го марта, котораго Вел. Князь не имѣл права подписывать даже в том случаѣ, если бы он был монархом, ибо манифест вопреки существующей конституціи, без согласія Думы, объявлял трон вакантным до созыва Учред. Собранія, устанавливал систему выборов этого Учред. Собр. и передавал до его созыва Временному Правительству абсолютную власть, которой не имѣл сам подписавшій акт. Отвлеченная мысль, парящая в теоретических высотах юридической конструкціи и далекая от жизненной конкретной обстановки, пріобрѣтает у Маклакова кажущіяся реальныя очертанія только потому, что он уже в качествѣ историка-теоретика, как мы видѣли, в сущности отрицал наличность происшедшей в странѣ в февральскіе дни революціи . Новое правительство, — по его мнѣнію — имѣло всѣ шансы (личный престиж, административный аппарат, армію, авторитет преемственности от старой власти), опираясь на поддержку массы, не сочувствующей безпорядкам, одержать верх в конфликтѣ с возстаніем. «Преступным актом» 3-го марта все было скомпрометировано — манифест явился сигналом (?) возстанія во всей Россіи [445]. Большинство населенія — «спокойное и мирное», перестало, что-либо понимать, когда увидало, что представители Думы, которым оно довѣряло, идут рука в руку с революціонерами. Неужели такая картина хоть сколько-нибудь отвѣчает тому, что происходило в дѣйствительности» В февралѣ-мартѣ произошло нѣчто соціально гораздо болѣе сложное, чѣм бунт, — это соціально болѣе сложное мы и называем «революціей».
Всякая юридическая формула не будет мертворожденной доктриной в том лишь случаѣ, если она соотвѣтствует реальным условіям момента и осознана людьми, выражающими психологію этого момента. Милюков в своем историческом повѣствованіи должен был признать, что в «сознаніи современников этого перваго момента новая власть, созданная революціей, вела свое преемство не от актов 2 и 3 марта, а от событій 27 февраля. В этом была ея сила, чувстовавшаяся тогда — и ея слабость, обнаружившаяся впослѣдствіи». По мнѣнію историка, всѣ послѣдующія «ошибки революціи» неизбѣжно вытекали («должны были развиться» — говорит Милюков) из положенія «дефективности в самом источникѣ, созданном актом 3 марта [446], когда представители «Думы третьяго іюня» в сущности рѣшили вопрос о монархіи. Нельзя отрицать величайших затрудненій, которыя возникли и тяжело отзывались на ходѣ революціи, но причины их лежали не в отсутствіи монархіи в переходное время, а в том, что ни идеологи «цензовой общественности», ни, формально представленное ими временное правительство не сумѣли занять определенной позиціи. Здѣсь, дѣйствительно сказалась «дефективность» происхожденія революціонной власти. Она родилась из революціи — сказал Милюков на митингѣ 2-го марта в Екатерининском залѣ Таврическаго дворца. Безспорно это так, но вышла она из горнила революціи в формах, несоотвѣтственных с самого зарожденія своего этой революціи, что и дѣлало ее «внутренне неустойчивой». Как разсказывают, самоарестовавшійся в первые дни в министерствѣ пут. сообщ. Кривошеин, узнав о составѣ Временнаго Правительства, воскликнул: «Это правительство имѣет один… очень серьезный недостаток. Оно слишком правое… Мѣсяца два тому назад оно удовлетворило бы всѣх. Оно спасло бы положеніе. Теперь же оно слишком умѣренно. Это его слабость. А сейчас нужна сила… И этим, господа, вы губите не только ваше дѣтище — революцію, но и наше общее отечество Россію» (Ломоносов). Участіе представителя совѣтских кругов, Керенскаго, в правительствѣ в качествѣ «единственнаго представителя демократіи» и как бы контроля власти в смыслѣ ея демократичности [447], давая нѣкоторую иллюзію классоваго сотрудничества и авторитет революціонности, вмѣстѣ с тѣм еще рѣзче подчеркивало несоотвѣтствіе, которое отмѣчал испытанный дѣятель стараго режима, представитель либеральнаго направленія в бюрократіи. Только недоразумѣніем можно объяснить утвержденіе Маклакова, что революція привела к власти «умѣренных». В жизни фактически было совсѣм другое. Такое несоотвѣтствіе неизбѣжно должно было порождать острый конфликт между реальной дѣйствительностью и идеологической фикціей.
Никак нельзя сказать, что правительство попыталось отчетливо провести в жизнь формулу, выработанную государствовѣдами 3-го марта и предоставлявшую ему «всю полноту власти». Очевидно, эта формула была не ясна в первые дни и самим политическим руководителям. Получилось довольно путанное положеніе, совершенно затемнявшее ясную, как будто бы, формулу. Юридическая концепція преемственности власти от старых источников мало подходила к революціонной психологіи, с которой с каждым днем приходилось все больше и больше считаться. Наслѣдіе от «стараго режима» отнюдь не могло придать моральной силы и авторитета новому правительству. И мы видим, как об этой преемственности внѣшне стараются забыть . Яркую иллюстрацію дает исторія текста перваго воззванія Правительства к странѣ, которое в дополненіе к деклараціи, сопровождавшей созданіе власти, должно было разъяснить народу смысл происшедших исторических событій. Порученіе составить проект было дано Некрасову, который пригласил к выполненію его «государствовѣдов» Набокова и Лазаревскаго. Проект был выработан при участіи еще члена Думы Добровольскаго, доложен 5 марта Правительству, встрѣтил «нѣкоторыя частныя возраженія», как потом узнал Набоков, и передан был для «передѣлки» Кокошкину. Послѣдній представил текст, «заново» передѣланный Винавером, и в таком видѣ воззваніе было санкціонировано Правительством и опубликовано 6 марта. Так как воззваніе печаталось опять в типографіи мин. пут. сообщ., то неожиданно у Ломоносова оказался и первоначальный проект, который, по его словам, был передан ему для напечатанія Некрасовым. Мы имѣем возможность таким образом сравнить два текста. Напечатанное нельзя назвать «цѣликом написанным» Винавером — это лишь передѣлка набоковскаго текста. Воззваніе вышло компактнѣе и болѣе ярким: «Совершилось великое! Могучим порывом русскаго народа низвергнут старый порядок. Родилась новая свободная Россія… Единодушный революціонный порыв народа и рѣшимость Гос. Думы создали Временное Правительство, которое и считает своим священным и отвѣтственным долгом осуществить чаянія народныя и вывести страну на свѣтлый путь свободнаго гражданскаго устроенія… Учредительное Собрате издаст… основные законы, обезпечивающіе странѣ незыблимыя основы права, равенства и свободы» и т. д. Что же было устранено? — вся историческая часть [448] и слѣдовательно отпал разсказ о том, как отрекся Царь, как передал он «наслѣдіе» брату, и как «отказался воспріять власть» Великій Князь.
Нельзя не усмотрѣть здѣсь устраненія, сдѣланнаго сознательно в опредѣленных политических видах. Это так ясно уже из того, что тогдашній политическій вождь «цензовой общественности», в корнѣ измѣнившій в эмиграціи свои политическіе взгляды и в силу этого давшій в позднѣйшей своей книгѣ «Россія на переломѣ» иную концепцію революціи, мог написать через 10 лѣт, наперекор тексту, помѣщенному в «Исторіи»: «Уходившая в исторію власть в лицѣ отказавшагося в. кн. Мих. Ал. пробовала (?!) дать правительству санкцію преемственности, но в глазах революціи этот титул был настолько спорен и так слабо формулирован самим (?!) в. кн. Мих. Ал., что на него никогда впослѣдствіи не ссылались» [449].
Совершенно естественно, что в Петербургѣ скрывали о назначеніи кн. Львова указом отрекшагося Царя, которое было сдѣлано по иниціативѣ думских уполномоченных согласно предварительному плану. Шульгин вспоминает, что, когда он «при удобном случаѣ попробовал об этом напомнить на Милліонной (вѣрнѣе всего на вечернем засѣданіи в Таврическом дворцѣ), ему сказали, что надо «тщательно скрывать», чтобы не подорвать положенія премьера… Но указ был опубликован на фронтѣ 4-го. О нем, конечно, узнали в Петербургѣ, как и о назначеніи в. кн. Ник. Ник. Это вызвало волненіе, и «Извѣстія» 6 марта писали: «Указ Николая II превратил кн. Львова из министра революціи в министра, назначеннаго царем, хотя и бывшим»… и «демократія должна требовать от Врем. Правительства, чтобы оно прямо и недвусмысленно заявило, что, признает указ Николая II о назначеніи кн. Львова недѣйствительным. Если правительство откажется выполнить ото требованіе, оно тѣм самым признается в своих монархических симпатіях и обнаружит, что недостойно званія Временнаго Правительства возставшаго народа. Революція не нуждается в одобреніи бывшаго монарха».
* * *
Умалчивая о преемственности своей от акта 3 марта, Правительство тѣм самым уничтожало то «юридическое значеніе», которое государствовѣды находили в содержаніи этого акта. Преемственная связь правительства с конституціей низвергнутаго революціей полнтическаго строя, выраженная по замыслу легистов в формулѣ «по почину Гос. Думы возникшему», была сама по себѣ весьма относительна. Во имя логики юридическая мысль дѣлала нѣкоторый подлог, который совершала и политическая мысль во имя тактики. Еще 1 марта в воззваніи Трудовой группы массы призывались «итти па штурм послѣдней твердыни власти, самоотверженно подчиняясь временному правительству, организованному Гос. Думой». Под временным правительством здѣсь подразумѣвался Временный Комитет Гос. Думы. Но при чем в сущности была Гос. Дума, как таковая? Временный Комитет был избран частным совѣщаніем членов Думы и сдѣлался «фактором революціи». Далѣе произошло соглашеніе Временнаго Комитета с Исп. Ком. столь же самочинно собравшагося Совѣта Р. Д. т. е. соглашеніе «двух революціонных сил». По этому соглашенію Временный Комитет назначил министров — в сущности с молчаливаго одобренія Исп. Комитета. Тут и происходит подлог, когда Врем. Комитет замѣняется термином даже не частнаго совѣщанія Думы, которое больше не собиралось в дни переворота, а старым законодательным учрежденіем, именовавшимся «Государственной Думой». Сурогат учрежденія становится синонимом самого учрежденія. И такое словоупотребленіе дѣлается общим мѣстом — и в офиціальных актах (начиная с перваго «манифеста» Временнаго Правительства), и в офиціальных воззваніях, и в агитаціонной литературѣ.
До манифеста 3-яго марта московская печать (петербургская не выходила) рисует организацію власти приблизительно так, как охарактеризовал положеніе Родзянко в разговорѣ с Рузским: » Верховная власть временно перешла к народному представительству в видѣ Государственной Думы» — писало «Утро Россіи». Эта «третьеіюньская Дума», пройдя через закаляющее горнило испытаній военных лѣт с их мрачными переживаніями и ужаснувшими всѣх разоблаченіями… предстоит перед страной совсѣм в ином образѣ, чѣм пять лѣт назад. Сейчас эта Дума с честью выполнила свой долг перед народом, с патріотической рѣшительностью вырывая верховную власть из недостойных рук, и стала естественно организующим центром, вокруг котораго сплачивается отнынѣ новая, свободная Россія… И, как организующій страну центр, мы признаем Гос. Думу, мы привѣтствуем ее, мы ей повинуемся». «Государственная Дума — вот наш національный вождь в великой борьбѣ, всколыхнувшей всю страну» — говорило «Русское Слове». И только «Рус. Вѣд.» выражались болѣе осторожно: «Думскій Комитет есть зародыш и первая временная форма исполнительной власти, признающей спою отвѣтственность перед страной и пользующейся ея довѣріем». Московская печать была всецѣло во власти зарождавшейся легенды о том, что Гос. Дума «революціонно воспротивилась роспуску».
В связи с организаціей новой исполнительной власти (уже не Думскаго Комитета, а Временнаго Правительства) воззваніе партіи народной свободы от 3 марта обращалось к гражданам: «Дайте созданному Гос. Думой правительству сдѣлать великое дѣло освобожденія Россіи». В письмѣ 3 марта к новому премьеру, в. кн. Ник. Ник., высказываясь «категорически против соглашенія с Совѣтом Р. Д. по вопросу о созывѣ Учр. Собранія», писал: «Я ни одной минуты не сомнѣваюсь, что Временное Правительство, сильное авторитетом Гос. Думы и общественным довѣріем, объединит вокруг себя всѣх патріотически мыслящих русских людей». Послѣ акта отреченія Мих. Ал. верховный главнокомандующій, обращаясь к населенію Кавказа, говорил о Гос. Думѣ, представляющей из себя «весь русскій народ» к назначившей временное правительство до тѣх пор, пока «народ русскій, благословляемый Богом, скажет на Всенародном Учред. Собраніи, какой строй государственнаго правленія он считает наилучшим для Россіи». В «Вѣстникѣ Врем. Правит.» 8 марта опубликованы были воззванія к «братьям офицерам и солдатам» и жителям деревни от имени Государственной Думы, подписанный ея предсѣдателем… В спеціальном воззваніи Родзянко к «офицерам, матросам и рабочим» судостроительных заводов в Николаевѣ, подписанном в видѣ исключенія «предсѣдателем Врем. Комитета», подчеркивалось, что новое правительство избрано «из членов Госуд. Думы, извѣстных своей преданностью народной свободѣ» [450]. Эта терминологія перешла и в позднѣйшія изысканія: Маклаков, напр., прямо говорит о назначеніи Царем кн. Львова, избраннаго Думой; Милюков в «Исторіи» и равно Керенскій в своих историко-мемуарных повѣствованіях очень часто употребляют термин «Государственная Дума» вмѣсто «Временнаго Комитета».
Отмѣченная тенденція не может быть случайной — слишком опредѣленно проходит она в первые дни послѣ стабилизаціи положенія. Она имѣет цѣлью нѣсколько затушевать в общественном сознаніи активную роль, которую пришлось играть петроградскому Совѣту в организаціи временной государственной власти. Надо думать, что Цент. Ком. партіи к. д. сознательно не упомянул в своем воззваніи 3 марта об участіи Совѣта, равно как и в офиціальной освѣдомительной радіо-телеграммѣ, составленной Милюковым и отправленной в тот же день правительством за границу, функціи Совѣта (одной из «наиболѣе вліятельных» лѣвых политических организацій) сводились к «политическому благоразумію», а все организующее дѣйствіе приписывалось Временному Комитету Гос. Думы, солдатскими демонстраціями в пользу которой началась революція 27 февраля. Это не была «каррикатура на революцію», как утверждают лѣвые мемуаристы, но это была стилизація революціи (сдѣланная в мягких тонах) под вкус руководителей тогдашней «цензовой общественности» [451]. «Манифест» 6 марта совсѣм умалчивал о Совѣтѣ, говоря только о рѣшимости Гос. Думы и революціонных порывах народа.
Безспорно авторитет Гос. Думы чрезвычайно вырос в сознаніи масс в первое время революціи. Дума, по признанію Керенскаго, явилась как-бы «символом народа и государства в первые мартовскіе дни»… Правительство не отдѣлялось от Думы — свидѣтельствовал впослѣдствіи отчет уполномоченной Врем. Комитетом Комиссіи, которая была послана на фронт и в провинцію. Их престиж «вездѣ» стоял «очень высоко» — даже такіе большевицкіе дѣятели, как Крыленко, признавали, что на фронтѣ нельзя было «рѣзко» ставить вопрос о том, что правительство не может защищать интересы народа. Но обыватель не слишком разбирался в терминологіи, и поэтому не приходится обманываться — это был авторитет не стараго законодательнаго учрежденія, символизировавшаго народное представительство, о котором говорила радіо-телеграмма за границу, а учрежденія, явившагося истоком Временнаго Комитета, на котором почила благодать революціи [452]… Сама по себѣ Государственная Дума, исчезнувшая в часы переворота (brusquement — по выраженію Керенскаго), была уже фикціей, которую едва ли возможно было воплотить в конкретном образѣ. Родзянко говорит, что он настаивал на том, что акты отреченія Николая II и Михаила должны «состояться в публичном засѣданіи Гос. Думы». Дума таким образом «явилась бы носительницей Верховной власти и органом, перед которым Временное Правительство было бы отвѣтственным… Но этому проекту рѣшительно воспротивились»… Надо было признать, что дѣйствовавшая до переворота конституція осталась в силѣ и послѣ манифеста 3 марта, по «юристы кадетской партіи рѣзко возражали, считая невозможным подвести под такое толкованіе юридическій фундамент».
Идею созыва Думы раздѣлял и Гучков. Он считал, что Временное Правительство оказалось висящим в воздухѣ. Наверху — пустота, внизу — бездна. Единственным выходом из положенія какого-то «захватчика власти — самозванца» мог явиться созыв законодательных учрежденій, имѣвших, как никак, «санкцію народнаго избранія». Гучков допускал нѣкоторую перелицовку в их составѣ, примѣрно в духѣ той, которая производилась тогда в земских и городских самоуправленіях. «В бесѣдах со своими коллегами по Врем. Правительству — разсказывает Гучков в воспоминаніях — я нѣсколько раз поднимал вопрос о созывѣ Думы, но не нашел среди них ни одного сочувствующаго этой идеѣ… А. И. Шингарев, объясняя свое отрицательное отношеніе к моему предложенію возстановить права Гос. Думы, сказал мнѣ: «Вы предлагаете созвать Думу, потому что недостаточно знаете ея состав. Если бы надо было отслужить молебен или панихиду, то для этого ее можно было бы созвать, но на законодательную работу она не способна». Разговор с Шингаревым, передаваемый Гучковым, подтверждает указаніе на то, что юридическая концепція, установленная толкованіем акта 3-го марта со стороны государствовѣдов, не была ясна и лидерам партій. Ими руководила политическая цѣлесообразность, т. е., юридически нѣчто весьма расплывчатое. Родзянко считал, что отрицательное отношеніе к идеѣ созыва Гос. Думы вытекало из стремленій дѣятелей кадетской партіи, желавших «пользоваться во всей полнотѣ своей властью». Такое же приблизительно толкованіе дает и Гучков, не нашедшій сочувствія своей идеѣ и внѣ Временнаго Правительства: «даже среди членов Комитета Гос. Думы я нашел только двух членов, готовых поддержать мою идею» [453].
«Кадетскіе юристы» стояли на почвѣ концепціи, установленной их толкованіем акта 3 марта и иллюстрирующей существовавшую до отреченія «конституцію». Политическая логика была на их сторонѣ. Вопрос о взаимоотношеніях Временнаго Правительства и Временнаго Комитета Гос. Думы возник в первом же засѣданіи Правительства 4 марта, когда кн. Львов предложил «точно опредѣлить объем власти, которым должно пользоваться Вр. Пр. до установленія Учред. Собр. формы правленія». Из сохранившагося наброска протокола этого засѣданія видно, что министрами было высказано мнѣніе, что «вся полнота власти должна считаться переданной не Государственой Думѣ, а Временному Правительству». Отсюда возникал вопрос о «дальнѣйшем существованіи Комитета Гос. Думы и казалась сомнительной возможность возстановленія занятій Гос. Думы [454]. Временный Комитет, выполнившій легшія на него функціи, формально подлежал ликвидаціи. В «Рус. Вѣд.» можно было прочитать сообщеніе, что участники совѣщанія членов Гос. Думы 5-го также склонялись к тому, что «Члены Думы не должны настаивать на сохраненіи Временнаго Комитета». Между тѣм устраненіе этой фикціи отнюдь не было в интересах «цензовой общественности», ибо устраненіе Временнаго Комитета означало и устраненіе авторитета не существовавшаго уже государственно-правового учрежденія — «Думы». Популярность слов «Государственная Дума» в первыя недѣли революціи являлась столь сильным притягивающим магнитом, что почти естественно представитель Временнаго Правительства и в то же время «совѣтскій» дѣятель, прибыв в Ставку, привѣтствовал Алексѣева именно от Государственной Думы: «Позвольте мнѣ — сказал Керенскій — в знак братскаго привѣтствія арміи поцѣловать вас, как верховнаго ея представителя и передать родной арміи привѣт от Государственной Думы». Член Думы Янушкевич в своем отчетѣ Временному Комитету о поѣздкѣ на Сѣверный фронт в первых числах марта разсказывал, какой по истинѣ «царскій пріем» был ему оказан: повсюду толпы народа встрѣчали его с музыкой, «носили на руках», перед ним «склонялись знамена». И очень скоро тѣ же члены частнаго совѣщанія Гос. Думы выносят постановленіе (14 марта) о том, что до созыва Учред. Собранія Государственная Дума является «выразительницей мнѣнія страны». Не совсѣм прав Родзянко в своем утвержденіи, что Правительство не пошло рука об руку с народным представительством — об этом бывшій председатель IV Думы говорил в московском государственном совѣщаніи, называя «третьеіюньскую» Думу «всенародным представительством» [455]. На практикѣ Правительство всемѣрно покровительствовало Временному Комитету — его агитаціонной дѣятельности па фронтѣ и в провинціи. Для этой агитаціи были предоставлены всѣ возможности [456]. И надо признать, что, если «ломка» стараго строя все же прошла благополучно, если «взбаламученное море» народных страстей к концу третьяго мѣсяца революціи не затопило страну, то в этом не малая заслуга принадлежит созданному 10 марта «отдѣлу сношеній Временнаго Комитета с провинціей». Как свидѣтельствует его отчет, члены Думы разных партій, объѣзжая провинціи в сопровожденіи делегатов Совѣта, несли вглубь Россіи идею единства политическаго фронта — всѣ они тогда были охвачены революціонным пылом неофитов и никаких реакціонных заданій себѣ не ставили… Через посредство Временнаго Комитета из членов Думы назначались особые уполномоченные — комиссары правительства.
Бытовое значеніе Временнаго Комитета лежало в иной плоскости, нежели его государственно-правовое положеніе. В первое время это разграниченіе не только не было проведено отчетливо, но скорѣе затемнѣно — быть может, из нежеланія разрубать гордіев узел, который представляла собой проблема формальнаго упраздненія Государственной Думы. Состояніе балансированія приводило к вредной сумятицѣ в умах. Вот показательный разговор Рузскаго с Родзянко, послѣдовавшій 18 марта… «В различных газетах — говорил Рузскій — упоминается о Временном Правительствѣ, сочетаемом с Совѣтом Министров. В «Утрѣ Россіи» от 16 марта даже прямо сказано дословно: опубликовано постановленіе Верховнаго Правительства именовать впредь до установленія постояннаго правительства Совѣт министров — Временным Правительством. У граждан тоже замѣтно шатаніе в пониманіи того, что слѣдует считать Временным Правительством. По моему представленію вопрос является ясным, что правительство составляет Временный Комитет из состава членов Думы, являющихся избранниками народа, а Совѣт Министров с министром-президентом кн. Львовым во главѣ есть исполнительный орган»… «Под понятіем Временное Правительство — авторитетно разъясняет Родзянко — надо понимать Совѣт Министров, который и есть исполнительный орган и которому Временный Комитет Г. Д. делегировал от имени народнаго представительства полноту власти. Временный Комитет Г. Д. является органом высшаго контроля над дѣйствіями исполнительной власти и в случаѣ удаленія от власти кого-либо из господ министров — замѣняет таковых»… Сославшись на акт отреченія Мих. Ал., подтверждающій его толкованіе, Родзянко прибавлял: «таким образом никакой неустойчивости нѣт. Временное Правительство носит в»себѣ исполнительную и отчасти законодательную власть по соглашенію с Временным Комитетом Г. Д.». «Во всяком случаѣ должен Вам сказать — возражает Рузскій — что неустойчивость существует, и мнѣ приходилось говорить с лицами вполнѣ солидными и уравновѣшенными, которыя категорически высказывались, что по их пониманію высшим нынѣшним правительством является Комитет Гос. Думы. С этим вопросом связана также присяга. Мнѣ кажется, что слѣдовало бы каким-либо актом разъяснить, чтобы не было поводов для каких-либо кривотолков». — «Я переговорю о ваших сомнѣніях с кн. Львовым, но на-днях выйдет в печати журнал о наших засѣданіях перед образованіем Временнаго Правительства или Совѣта Министров, и тогда все разъяснится. Я прошу вас, однако, придерживаться выше-изложеннаго мною толкованія о распредѣленіи власти»…
Сомнѣнія, связанныя с присягой, были не только на Сѣверном фронтѣ. Деникин вспоминает, что к нему от частей корпуса (в Румыніи) стало поступать «множество» недоумѣнных вопросов, среди них был и вопрос: «Кто же у нас представляет верховную власть —Временный Комитет, создавшій Временное Правительство, или это послѣднее?». Деникин «запросил», но «не получил отвѣта». «Само Временное Правительство, повидимому, не отдавало себѣ яснаго отчета о существѣ своей власти» — замѣчает будущій начальник Штаба Верховнаго Главнокомандующаго революціоннаго правительства. Аналогичныя сомнѣнія возникали во всѣх кругах. Вот донскіе шахтеры, представитель которых спеціально прибыл в Петербург для разъясненія недоумѣнных вопросов и ставил их в засѣданіи Исп. Ком. 19 марта. Эти вопросы обращены и к Совѣту и к Комитету Гос. Думы, который донецкіе шахтеры склонны разсматривать, как высшую государственную власть: Совѣт запрашивался об отношеніи его к «временному правительству», о директивах «проведенія в жизнь классовых интересов», о лозунгѣ — «долой войну»; Комитет Г.Д. просили разъяснить: «какую форму правленія предполагает Комитет», как будут связаны «мѣстныя выборныя организаціи самоуправленія с центральной властью», «оборонительная или наступательная война». Наконец, шахтеры интересовались «мнѣніем всѣх» о времени созыва «Учр. Собранія» и вопросом, «как дѣйствовать против отдѣльных групп, самостоятельно выступающих по вопросам, которые имѣют общегосударственное значеніе». Что отвѣтил шахтерам Исп. Ком., мы не знаем. Но мы знаем, что всѣ вопросы, касающіеся структуры власти, по существу оставались без отвѣта, хотя уже в первые дни при Правительствѣ была во главѣ с Кокошкиным особая «государственно-правовая комиссія» для разсмотрѣнія юридических вопросов, связанных с измѣненіем политическаго строя… Выхода из заколдованнаго круга недоумѣній и противорѣчій не было указано или не было найдено. Ген. Радко-Дмитріев в приказѣ по арміи Западнаго фронта на мѣстѣ по собственному разумѣнію разъяснил «недоумѣнные» вопросы: отмѣнять существующіе законы может лишь «законно установленная власть, олицетворяемая Исп. Ком. Гос. Думы и новопоставленным правительством» («Изв.», 10 марта). В арміи среди команднаго состава, как указывают даже офиціальные рапорты, на первых порах, очевидно, прочно укоренилось представленіе, что послѣ переворота высшим законодательным учрежденіем остается Государственная Дума, перед которой отвѣтственно новое министерство, составленное из членов Думы [457].