[ — Мартовcкіе дни 1917 года — ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. РЕВОЛЮЦIОННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
Правительство «упорно», по выраженію Родзянко, не хотѣло созывать Государственную Думу в видѣ антитезы Совѣтам. Эта «антитеза» поставлена была с перваго дня революціи: в глазах одних в видѣ двух враждебных сил, в глазах других — в видѣ сил параллельных. Соглашеніе, достигнутое в Петербургѣ, привѣтствовалось в самых широких кругах. Так Комитет Общ. Организацій в Москвѣ, представлявшій общественность в точном смыслѣ слова, т. е., класс буржуазіи, интеллигенцію и профессіи физическаго труда, 3 марта привѣтствовал «Правительство Гос. Думы» и «Совѣт» за постановленіе об Учредит. Собраніи. В сознаніи демократической общественности укрѣпилось представленіе (которое пытались вытравить идеологи «цензовой общественности»), что Временное Правительство в своем происхожденіи связано с волеизъявленіем двух организацій, представлявших интересы противоположных слоев населенія — и капиталистических, и трудовых. Это представленіе цѣликом не укладывалось в формулу, которая позднѣе в дни перваго правительственнаго кризиса включена в апрѣльскую (26-го) декларацію Временнаго Комитета Гос. Думы: Временное Правительство было создано Гос. Думой при содѣйствіи Петроградскаго Совѣта.
В низах, вопреки всякой соціалистической талмудистикѣ, наиболѣе была популярна формула, гласившая, что «новое народное правительство, во главѣ с кн. Львовым, избрано было Исполн. Ком. Гос. Думы и Исп. Ком. Совѣта Р. и С. Д.» — так опредѣлил итог революціоннаго дѣйствія выборный командир зап. бат. лейб-гвардіи Преображенскаго полка в обращеніи к своим, солдатам 3 марта. Поэтому, когда Временному Комитету приходилось обращаться с воззваніями к рабочим, он должен был указывать, что Временное Правительство избрано «по соглашенію с Совѣтом» [458].
«Государственная Дума» и Совѣт — руководили революціонной борьбой, закончившейся низверженіем стараго режима. Государственная Дума не могла, конечно, служить как бы юридической антитезой для Совѣтов, ибо учрежденія эти были разнаго порядка… Автор «Рожденія революціонной Россіи», принадлежавшій к составу «совѣтской демократіи» в общем, думается, довольно вѣрно в своем историческом трудѣ опредѣлил происхожденіе и роль совѣтов в мартовскіе дни. Это «просто был центр революціоннаго кипѣнія», «временный эрзац профессіональной и политической организаціи рабочаго класса», «наскоро сколоченные лѣса вокруг постройки, которые убираются прочь, как только кончается постройка» (Метафору свою автор в сущности заимствовал из рѣчи Церетелли в августовском Госуд. Совѣщаніи). «Система совѣтов, как формальный остов государства — русская передѣлка анархо-синдикализма», была мыслью чужеродною, которая при «зарожденіи совѣтов совершенно отсутствовала».
Близко подходил к толкованію Чернова (или, конечно, вѣрнѣе обратно) и докладчик по организаціонному вопросу на первом всероссійском совѣщаніи совѣтов меньшевик Богданов: «совершенно естественно — говорил он, — что ничего не имѣя, мы, (т. е. элементы демократическіе) в процессѣ революціи, в первые дни революціи, 27 февраля попытались устроить первую организацію— стихійно возникшій Совѣт Р. и С. Д. Будь у нас сильная организація, мы, быть может, имѣли бы политическія партіи, профессіональные союзы и т. д. То обстоятельство, что у нас их нѣт, заставило революціонную демократію в процессѣ революціи, в горнилѣ революціи создать такіе революціонные органы, и это обстоятельство — отсутствіе организаціи — очевидно, увлекло наиболѣе дѣйственные революціонные элементы демократіи на путь созданія Совѣтов. (Добавим, что в «увлеченіи» этой организаціонной идеей сказалось в значительной степени механическое воспроизведеніе рабочей традиціи 1905-6 гг.).
Как же характеризовал роль совѣтов докладчик? «Это прежде всего органы не классовые , органы не классовой политики и классовой борьбы в опредѣленном смыслѣ этого слова — это органы революціонной борьбы, это — органы демократическіе, это — органы, созданные спеціально с цѣлью отстаиванія и защиты дѣла революціи и подталкиванія и углубленія этого дѣла». Богданов указывал, что «революціонная демократія» состоит не только из рабочих, не только из солдат и крестьян — «к той же демократа относятся и другіе элементы демократіи, не представленные в этих трех группах, следовательно, формула, что совѣты являются органами революціонной демократіи, должна расшириться в процессѣ работы путем привлеченія других общественных и демократических элементов» [459]. Вмѣстѣ с тѣм докладчик отмѣчал, что в данный момент перед всѣми революціонными силами («революцію сдѣлали не только демократическіе элементы, — утверждал Богданов, — революцію сдѣлали в достаточной степени и элементы цензовые») стоит одна задача, и потому нельзя отдѣлять революціонную демократію от остальных революціонных сил Россіи.
Какой же вывод можно сдѣлать из оцѣнки «страннаго», по выраженію дневника Гиппіус, факта существованія «рядом с Временным Правительством двухтысячной толпы властнаго и буйнаго перманентнаго митинга», именуемаго Совѣтом Р. и С. Д. (численность его к концу марта дошла почти до 3 тыс.)? Только тот, что «никакого замѣчательнаго своеобразія нашей революціи», создавшей принципіальное «двоевластіе» в сущности не было. Пусть на практикѣ было даже «двое безвластіе», как иронически охарактеризовал положеніе Троцкій в петроградском совѣтѣ 21 мая при обсужденіи дилеммы «отложенія» Кронштадта от Россіи. Рѣчь идет о «конституціонном механизмѣ», о принципіальном захватѣ государственных функцій в цѣлях построенія «новаго государства», теоретиком котораго явился Ленин. Для него было почти естественно выхватить из жизни одно явленіе и представить его в видѣ предпосылки к своим позаимствованным из чужого арсенала схемам [460]. Своеобразіе русской революціи заключалось в том, что рядом с «правительством буржуазіи» с самых первых дней имѣлось «еще слабое, зачаточное, но всетаки несомнѣнно существующее на дѣлѣ и растущее другое правительство» (статья о двоевластіи в «Правдѣ» 9 апрѣля).
* * *
Исторія совѣтов в процессѣ революціи пошла не совсѣм по тому пути, который ей предсказывал организаціонный доклад на Совѣщаніи Совѣтов еще до пріѣзда вождя большевизма в Россію. «Лѣвые интеллигенты», «всунувшіеся» в революціонную атмосферу «митинга-совѣта» и, по записи Гиппіус, могшіе только «смягчить», но не «вести», в действительности планомѣрно, систематически и демагогически прививали (нельзя забывать, что Совѣт на 2/3 своего состава был солдатскій) политически еще аморфной толпѣ [461]идеологію классовой борьбы под флагом совѣтов за политическій пріоритет, за переустройство общественнаго уклада на новых соціальных началах в духѣ традиціонной программы «рабочей партіи». Логичность богдановскаго построенія грубо была нарушена тѣм, что на знамени Исп. Ком. в Петербургѣ в день празднованія «1 мая» был начерчен только лозунг: «Пролетаріи всѣх стран соединяйтесь» (рѣшеніе было принято 18 голосами против 14).
То, что намѣчалось и выявлялось позднѣе в сознаніи современников, переносилось в первоначальный період революціи — его Милюков в «Россіи на переломѣ» назвал «переходным» и отрицал в нем наличіе тѣх признаков, которыми опредѣляется двоевластіе: «в первое время этого двоевластія еще не было». То же утверждал Милюков-политик и в 17 году на партійном собраніи в Москвѣ 8 апрѣля. В унисон с ним звучал тогда голос его антагониста во Врем. Правительствѣ Керенскаго. Послѣдній говорил 12 апрѣля делегатам арміи, что между правительством и Совѣтом полное единеніе в задачах и цѣлях и имѣется лишь нѣкоторое расхожденіе в тактических вопросах [462]. Даже антипод «революціонной демократіи» подлинный представитель «цензовой общественности» Гучков, и тот, объѣзжая в серединѣ марта, в качествѣ военнаго министра, фронт, принимая депутаціи от разнаго рода воинских частей, «неизмѣнно громко заявлял — как утверждает ген. Врангель — что правительство ни в какой помощи не нуждается, что никакого двоевластія нѣт, что работа Правительства и Совѣта Р. и С. Д. происходит в полном единеніи» [463].
Можно, конечно, предположить, что подобныя заявленія современников во внѣ слѣдует отнести в большей степени к вынужденной обстоятельствами тактикѣ. Вѣдь тот же Гучков почти одновременно писал Алексѣеву (9 марта), характеризуя «дѣйствительное положеніе дѣл»: «Временное Правительство не располагает никакой реальной властью и его распоряженія осуществляются лишь в тѣх размѣрах, как допускает Совѣт Р. и С. Д., который располагает важнѣйшими элементами реальной власти, так как войска, желѣзныя дороги, почта и телеграф в его руках. Можно прямо сказать, что Врем. Правительство существует, лишь пока это допускает Совѣт Р. и С. Д. «. Письмо это часто цитируется, хотя гипербола, в нем заключающаяся, выступает со слишком большой очевидностью, если принять во вниманіе дату письма. Можно было бы допустить большую или меньшую объективность такой оцѣнки со стороны раздраженнаго пессимизма военнаго министра, вынужденнаго выйти из состава правительства в концѣ апрѣля. Но через шесть дней послѣ акта 3 марта, в момент, когда военное вѣдомство приступило к радикальной чисткѣ команднаго состава и реформѣ арміи?! Наканунѣ Гучков, в качествѣ политическаго дѣятеля, на торжественном засѣданіи центральных торгово-промышленных организацій, гдѣ чествовали министров из промышленной среды, славословил до извѣстной степени революцію и говорил о прочности позиціи правительства — «никакіе заговорщики міра не смогут нас сбить с нея»… «Мы можем, — утверждал оратор, — не оглядываясь направо и налѣво, начать опять ту нормальную работу во всѣх областях нашей народной жизни, без которой этот переворот не имѣет смысла». Гучков был слишком большой «политик», и трудно учесть, в какой момент он был искренен, — вѣроятно, никогда, в полной мѣрѣ. Его органическая враждебность не только к «революціонной стихіи», но и к «революціонной демократіи», очевидна. Но вѣдь именно внѣшнія выявленія представителей революціоннаго правительства, а не их внутреннія переживанія опредѣляли психологію момента и, что еще важнѣе, повседневную тактику правительства. Формула, данная впослѣдствіи Гучковым на Государ. Совѣщаніи в Москвѣ, — «власть принадлежала безотвѣтственным людям, а вся отвѣтственность — людям безвластным» — не может быть признана вѣрно передающей дѣйствительность.
* * *
Бытовое двоевластіе, которое Ленин принял за базу и за жизненный аргумент в пользу своего построенія, конечно, создалось с перваго дня. Мы уже видѣли отчасти, как «стихійным ходом событій» расширялись функціи петроградскаго Совѣта и рождалось его вмѣшательство в сферу государственнаго управленія. В первые дни — дни революціоннаго хаоса — это было почти естественно и, быть может, неизбѣжно. Хаос нѣсколько затянулся и, вѣроятно, ни министр юстиціи, ни члены Исп. Ком. не могли бы объяснить, почему комендант (?!). Таврическаго дворца 20 апрѣля производил обыски и конфисковал бумаги на квартирѣ извѣстных дѣятелей Союза Русскаго Народа-Дубровина и Полубояриновой. Столь же вѣроятно, что никто в Исп. Ком. не помышлял о двоевластіи, когда в этом учрежденіи принимались мѣры, ограничивавшія свободу печати, которая была объявлена в правительственных деклараціях в соотвѣтствіи с требованіями демократіи. Очевидно, в силу фактическаго вліянія Совѣта на типографских рабочих Исп. Ком. была введена разрѣшительная система для газет — разрѣшеніе выходить означало наряд на типографію (всеобщая забастовка революціонных дней формально еще не окончилась). Газеты появились 5 марта — среди вышедших было и «Новое Время», не имѣя на выход требуемой предварительной революціонной санкціи. Исп. Ком. реагировал на этот факт закрытіем газеты «впредь до особаго распоряженія». Газетам же «черносотенным», как «Земщина», «Голос Руси», «Колокол», «Русское Знамя», выход вообще был воспрещен. Можно допустить, что такая временная мѣра, диктуемая страхом перед контр-революціей в неспокойное еще время, была даже тактически цѣлесообразна, но она тѣм не менѣе вызвала всеобщее порицаніе и литературных кругах. В газетах появилось негодующее открытое письмо Совѣту заслуженнаго писателя, близкаго к трудовой группѣ, Водовозова. Пѣшехонов вспоминает, как поднял он «скандал» в Исп. Ком. за попытку возстановить «разрѣшительный порядок» для періодических изданій, отмѣненный царской властью послѣ 1905 г. Ему отвѣчали: «ничего не подѣлаешь… Низы требуют»… Но оказалось, что в самом Исп. Ком. имѣлись по этому поводу разногласія — склонность «тащить и не пущать» (выраженіе Суханова) проявили самостоятельно тамошніе «лѣвые» без всякаго давленія со стороны; «низов» [464]. Уже 10 марта под напором происходивших протестов «пятно на демократіи» было уничтожено — Исп. Ком. постановил, что «всѣ изданія могут впредь выходить без предварительной санкціи». Самое интересное в этом скоропротекшем эпизодѣ то, что никто из протестантов даже не задался в то время вопросом: какое право имѣл Исп. Ком. принимать ограничительный мѣры против печати? Еще меньше, повидимому, творившимся беззаконіем озабочено было Правительство, — никаких слѣдов, указывающих на его вмѣшательство, найти нельзя [465].
* * *
Такое бытовое двоевластіе, т. е., частичный захват правительственных функцій мѣстными, самочинно создавшимися в революціонные дни организаціями, прокатилось волной по всей Россіи. Среди этих организацій Совѣты, как таковые, далеко не занимали первенствующаго мѣста — как явствует из протокола Исп. Ком. 15 марта, Совѣты (доклад бюро о созывѣ съѣзда) к этому времени возникли только в 42 городах (как быстро росло число совѣтов, показывает тот факт, что на Совѣщаніи, которое собралось в концѣ мѣсяца, представлены были уже 138 совѣтов. Главенствующей формой были объединенные «Комитеты общественных организацій», выявившіеся в провинціи в весьма разнообразных комбинаціях [466]. В этих комитетах имѣли своих представителей и совѣты в качествѣ самостоятельных организацій (подчас раздѣльных — рабочих и солдатских). Там, гдѣ в рѣдких случаях совѣты являлись главенствующей организаціей, они далеко не носили узко классового характера — в нѣкоторых провинціальных совѣтах на первых порах были даже кадетскія фракціи, а, напримѣр, в Харьковѣ во главѣ Совѣта, главенствовавшаго в первые дни, стоял офиціальный член партіи к. д., избранный в Совѣт врачебными организаціями; в Ставрополѣ он носил «всесословный характер и включал мѣщанских депутатов»; в Москвѣ в Совѣт первоначально входили представители инженеров, врачей, адвокатов и студенческих организацій. Важно отмѣтить, что «послѣдовательные соціалисты», к числу которых относили себя большевики, повсюду в. совѣтах составляли незначительный фракціи и не могли имѣть руководящаго вліянія [467]. Сказать, как это дѣлает Троцкій в своей исторіи революціи, что жизнь в губерніях и уѣздах сосредоточилась вокруг совѣтов, значит дать очень неточную фотографическую картину того, что было. Признаніе петроградскаго совѣта в мартовскіе дни (запись в дневникѣ ген. Куропаткина 12 марта) «вторым правительством» на наш взгляд является глубоко ошибочным. Лишь публицистическим пріемом является утвержденіе «Рус. Вѣд.» 9 авг. (Бѣлоруссов), что «в первые четыре мѣсяца Совѣты были хозяевами Россіи». Детальная лѣтопись русской революціи первых дней могла бы зарегистрировать множество фактов проявленія анархіи на мѣстах. Объективно оцѣнивая, однако, эту революціонную стихію — в атмосферѣ ея и рождалось «двоевластіе — скорѣй приходится дѣйствительно удивляться той легкости, с которой страна «переступила порог между самодержавіем и республикой» («Хроника»). Недаром тѣ же «Русскія Вѣдомости» в предкорниловскіе дни, когда велась в «цензовых» кругах острая кампанія против совѣтов, признавали, что совѣты вносят «органическую спайку в анархическое движеніе».
Причины развитія мѣстнаго «правотворчества» лежали, конечно, не только в «стихійном ходѣ событій», однако было бы нѣсколько упрощено по трафарету искать эти причины я «систематической бездѣятельности» министерства в. д., объясняемой идеалистическими настроеніями его руководителя. Может быть, лично кн. Львову и свойственно было, как говорит его біограф, преувеличивать силу «генія русскаго народа» и «великой мудрости народа» и отдавать им предпочтеніе перед «надуманными интеллигентскими рѣшеніями»; может быть, тезис — народ свободно и по-своему устроит судьбу Россіи — и органически сплетается с міровоззрѣніем этого славяпофильствующаго земскаго и общественнаго дѣятеля, но не будем всетаки придавать слишком большое уже значеніе декларативным заявленіям и довольно безотвѣтственным разговорам с газетными сотрудниками, которые обычно цитируются в исторических трудах для характеристики настроеній премьера. Прославленныя слова кн. Львова: «мы можем почитать себя счастливыми людьми: поколѣніе наше попало в наисчастливѣйшій період русской исторіи» (он ими закончил свою рѣчь на объединенном засѣданіи «четырех дум» 27 апрѣля), были уже запоздалым отзвуком все того же почти всеобщаго мартовскаго пафоса [468]. Пожалуй нарочитая «восторженность» премьера была уже анахронична, но она свидѣтельствовала о не покидавшем кн. Львова оптимизмѣ даже в дни перваго правительственнаго кризиса.
Красивая фразеологія нерѣдко прикрывала весьма прозаическую дѣйствительность. Так скорѣе приходится толковать слова кн. Львова в газетном интервью 19 марта, принятыя Милюковым историком за «директивы» новым представителям администраціи, пріѣзжавшим в Петербург и «неизмѣнно» получавшим в министерствѣ указанія, которыя находились в соотвѣтствіи с публичными заявленіями руководителя вѣдомства. Кн. Львов представителям печати сказал: «Временное Правительство смѣстило старых губернаторов и назначать новых не будет. На мѣстах… выберут. Такіе вопросы должны разрѣшаться не из центра, а самим населеніем». Роль правительственных комиссаров Львов опредѣлил, как выполненіе функцій «посредствующаго звена» между мѣстными общественными комитетами и центральной властью. Здѣсь никакой «маниловщины» не было [469]. Надо помнить, что рѣчь шла о тѣх временных правительственных комиссарах, которые в лицѣ предсѣдателей земских управ согласно распоряженію центра 5 марта замѣнили устраненную или самоупразднившуюся губернскую администрацію. Свое телеграфное распоряженіе министр внутренних дѣл сдѣлал не по собственной иниціативѣ, как изображает в воспоминаніях Керенскій. а согласно постановленію Совѣта Министров 4 марта. Набоков считает эту «непродуманную и легкомысленную импровизацію» одним из «самых неудачных» правительственных актов и, вспоминая споры относительно обновленія администраціи на съѣздѣ земских и городских дѣятелей, полагает, что в обстановкѣ 17 г. «изъятію» могли подлежать лишь «единицы». Предположеніе о возможности сохраненія в революціонном катаклизмѣ высшей административной и полицейской власти на своих мѣстах столь противоестественно (искусственное сравненіе с 1905 г. малоподходяще), что дѣлает критику просто совершенно отвлеченной. (Не забудем, что предреволюціонная думская агитація шла под лозунгом — «освобожденіе народа от полиціи» — рѣчь Милюкова 15 февраля).
Другим политическим дѣятелям первая административная мѣра Правительства казалась «в общем удачным шагом» (Мякотин). Конечно, если бы Временное Правительство, будто бы заранѣе выбранное, предварительно намѣтило и отвѣтственных комиссаров из популярных общественных дѣятелей на мѣстах, эффект назначенія из центра получился бы иной. Представители стараго земства не всегда подходили к настроеніям эпохи и назначеніе их на пост губернских революціонных комиссаров вызвало тренія на мѣстах [470]. В докладѣ Временному Комитету Гос. Думы его отдѣла «сношеній с провинціей» говорилось даже, что назначеніе комиссарами предсѣдателей губернских и уѣздных управ вызвало «общее недовольство». Правительство пошло «навстрѣчу желаніям населенія» и предложило вмѣсто непріемлемых для него «назначенных комиссаров» представлять своих кандидатов. Вот тѣ условія, при которых в центрѣ появилось газетное интервью кн. Львова.
Можно ли сказать вслѣд за Набоковым, что правительство считалось «не с действительным интересом, а с требованіями революціонной фразы, революціонной демагогіи и предполагаемых настроеній масс»? Здѣсь как раз правительство проявило цѣлесообразную гибкость и не дало переродиться мѣстному «правотворчеству» в уродливыя формы анархіи. Еще вопрос: не привели ли бы послѣдовательныя попытки административной опеки, т. е., назначенія правительственных комиссаров «поверх» создавшихся в дни переворота общественных организацій к большей дезорганизаціи, чѣм это было в мартѣ.