[ — Мартовcкіе дни 1917 года — ГЛАВА ПЯТАЯ. ОТРЕЧЕНIЕ — I.В Царскoй Стaвкѣ.]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
На условныя традиціи Двора могли оказывать вліяніе и личныя свойства монарха: как часто бывает у людей слабой воли, Николай II хотѣл царствовать «сам» [171]. Однако во всем и всегда он невольно подчинялся болѣе властной женѣ. Так и в данном случаѣ отказ согласиться на «конституцію» был вызвал давленіем Ал. Фед. — утверждали, по словам Лукомскаго, в Ставкѣ. Говорили, что послѣ полученія телеграммы Голицына, Царь «больше часа» разговаривал по телефону с Царским Селом. Пронин пишет еще опредѣленнѣе о том, что телеграмма Голицыну была послана «послѣ переговоров по прямому проводу с Царским Селом. Но Лукомскій, повидимому, ошибался, предполагая, что между Могилевым и Царским Селом существовал «особый» телефонный провод. Телефонный разговор с Царским Селом, о котором «говорили» в Ставкѣ, в дѣйствительности был телеграфный запрос церемоніймейстера гр. Бенкендорфа от имени Императрицы:»Не желает ли Е. В., чтобы Ея В. с дѣтьми выѣхали навстрѣчу». Воейков доложил. Царь сказал: «ни под каким видом, передать Бенкендорфу, что он сам пріѣдет в Царское». Мемуаристы и здѣсь соткали легендарную ткань. Она легко разрывается с помощью дошедших до нас документов.
Очевидно, запрос А. Ф. был вызван тѣм, что в Царском почувствовали себя неспокойно [172]. До полученія телеграммы Голицына Царь никакого безпокойства за семью не испытывал и не думал ускорять свой отъѣзд из Могилева, заранѣе еще назначенный на 2 ч. 30 м. 28 февраля. В телеграммѣ, отправленной в Царское в 7 чаc. вечера. Ник. Алекс, подтверждая часы своего отъѣзда, сообщал: «конная гвардія получила приказаніе немедленно выступить из Новгорода в город. Бог даст, безпорядки в войсках скоро будут прекращены». Телеграмма была послана в отвѣт на полученное от жены письмо, написанное днем 26-го и не заключавшее в себѣ ничего особо тревожнаго. Оно столь характерно для момента, когда династія переживала свой «двѣнадцатый час», что его слѣдует процитировать. Со слов принятаго А. Ф. таврическаго губернатора Бойсмана, она писала: «Разсказывал мнѣ много о безпорядках в городѣ (я думаю, больше 200.000 человѣк). Он находит, что просто не умѣют поддержать порядка. Но я писала об этом уже вчера, прости — я глупенькая. Необходимо ввести карточную систему на хлѣб (как это теперь в каждой странѣ), вѣдь так устроили уже с сахаром, и всѣ спокойны и получают достаточно. У нас же — идіоты… Один бѣдный жандармскій офицер был убит толпой и еще нѣсколько человѣк. Вся бѣда в этой зѣвающей публикѣ, хорошо одѣтых людей, раненых солдат, курсисток и пр.. которые подстрекают других. Лили заговорила с извозчикам, чтобы узнать новости. Они говорили ей, что к ним пришли студенты и заявили, что если они выѣдут утром, то в них будут стрѣлять. Такіе испорченные типы! Конечно, извозчики и вагоновожатые бастуют. Но они говорят, что не похоже на 95 (надо понимать 1905), потому что всѣ обожают тебя и только хотят хлѣба».
Первая половина письма была написана в утренніе часы, в 3 1/2 час. дня А. Ф. дописывала: «В городѣ дѣла вчера были плохи. Произведены аресты 120-130 человѣк. Главные вожаки и Лелянов привлечены к отвѣтственности за рѣчи в Гор. Думѣ. Министры и нѣкоторые правые члены Думы совѣщались вчера вечером (Калинин писал в 4 часа утра) о принятіи строгих мѣр [173], и всѣ они надѣются, что завтра все будет спокойно. Тѣ хотѣли строить баррикады… Но мнѣ кажется, все будет хорошо. Солнце свѣтит так ярко, и я ощущаю такое спокойствіе и мир на Его дорогой могилѣ! Он умер, чтобы спасти нас»…
Письмо это, конечно, не могло содѣйствовать уступчивости Царя. 27-го настроенія в Царском сдѣлались болѣе пессимистичными. Блок приводит три телеграммы, направленныя А. Ф. в этот день [174].
В 11 чаc. 12 мин. дня: «Революція вчера приняла ужасающіе размѣры… Извѣстія хуже, чѣм когда бы то ни было»;
в 1 час 3 мин.: «Уступки необходимы. Стачки продолжаются. Много войск, перешло на сторону революціи»;
в 9 ч. 50 м.: «Лили провела у нас день и ночь — не было ни колясок, ни моторов. Окружной суд горит».
Очевидно, телеграммы до Царя уже не доходили, ибо невѣроятно, чтобы Царь не поторопился бы с отъѣздом и так спокойно телеграфировал в Царское в 7 час. вечера [175].
Послѣ запроса Бенкендорфа Царь рѣшил немедленно ѣхать в Царское. В 9 час. вечера — разсказывает Лукомскій — пришел ген. Воейков и сказал, что «Государь приказал немедленно подать литерные поѣзда», так как он «хочет сейчас же, как будут готовы поѣзда, ѣхать в Царское» — «не позже 11 час. вечера». Лукомскій указал, что отправить поѣзда раньше 6 час. утра невозможно по техническим условіям. «Затѣм я сказал ген. Воейкову, что рѣшеніе Государя ѣхать в Ц. С. может повести к катастрофическим послѣ дѣйствіям…, что связь между Штабом и Государем будет потеряна, если произойдет задержка в пути, что мы ничего опредѣленнаго не знаем, что дѣлается в Петроградѣ и Царском Селѣ». Воейков отвѣтил, что »принятаго рѣшенія Государь не отмѣнит». Тогда Лукомскій пошел к Алексѣеву, который «собирался лечь спать», «Я опять стал настаивать, чтобы он немедленно пошел к Государю и отговорил его от поѣздки в Царское Село… Если Государь не желает итти ни на какія уступки, то я понял бы, если бы он рѣшил немедленно ѣхать в Особую армію (в нее входили всѣ гвардейскія ‘части), на которую можно вполнѣ положиться, но ѣхать в Царское Село — это может закончиться катастрофой. Ген. Алексѣев пошел к Государю. Пробыв у Государя довольно долго, вернувшись, сказал, что Е. В. страшно безпокоится за Императрицу и за дѣтей и рѣшил ѣхать в Царское Село». Другой свидѣтель, полк. Пронин, разскажет совсѣм по другому: «Слава Богу, Государь не уѣзжает, остается — радостно сообщил нам ген. Алексѣев, возвратившись из царскаго помѣщенія». По словам Пронина Алсксѣев будто бы еще днем убѣдил Царя остаться в Могилевѣ — так, по крайней мѣрѣ, «передавали из дворца». Версію эту подтвердил в воспоминаніях и дворцовый комендант, разсказывающій, что послѣ вторичной телеграммы Родзянко Царь рѣшил остаться в Могилевѣ. Однако, документ, выше приведенный — лента вечерняго разговора, т. е., около 11 час, ген. Алексѣева с вел. кн. Михаилом, довольно рѣшительно опровергает и Лукомскаго, и Пронина и Воейкова. Алексѣев опредѣленно говорил В. Князю: «Завтра Государь-Император выѣзжает в Ц. С». Что значит это «завтра». Очевидно, что рѣчь идет об отъѣздѣ, назначенном в 2 ч. 30 мин. дня, ибо нач. штаба добавляет: » завтра при утреннем докладѣ еще раз доложу Е. И. В. желательность теперь же принять нѣкоторыя мѣры, так как вполнѣ сознаю, что в таких положеніях упущенное время бывает невознаградимо». Следовательно Алексѣев не знал еще, что Царь рѣшил ускорить свой отъѣзд — даже послѣ доклада Царю о бесѣдѣ с Вел. Князем (Алексѣев о своем «утреннем докладѣ» упомянул В. Князю уже послѣ разговора с Царем). Из этого слѣдует и то, что до вечера никаких измѣненій в принятом раньше рѣшенія об отъѣздѣ не было сдѣлано, и что никаких колебаній в этом отношеніи не было.
В своем дневникѣ по окончаніи дня Царь записал: «Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочныя нехорошія извѣстія. Послѣ обѣда рѣшил ѣхать в Царское Село и в час ночи перебрался в поѣзд». Не исключена, конечно, возможность, что Алексѣев послѣ разговора с в. кн. М. А., который признавал желательным отложить пріѣзд Императора в Царское Село «на нѣсколько дней», пытался в этом отношеніи оказать нѣкоторое воздѣйствіе: зная характер властелина, нач. штаба мог бояться непосредственнаго вліянія А. Ф. и думать, что в Могилевѣ легче будет побудить Царя к уступкам. Но, видимо, такія попытки, если онѣ и были, не были особенно настойчивы и упорны. И это нельзя объяснить тѣм, что Алексѣев был «апатичен и угнетен» в силу своего болѣзненнаго состоянія («вид у него был лихорадочный» — вспоминает дежурный флигель-адъютант Мордвинов). Тогда в Ставкѣ отъѣзд Государя в «отвѣтственный для жизни государства момент» еще не представлялся «непоправимой и роковой ошибкой», как изображается это в воспоминаніях Пронина. Приходится усомниться в том, что нач. штаба выставил Царю, вѣроятно, позднѣйшую аргументацію Лукомскаго о необходимости концентраціи сил и организаціи противодѣйствія революціи в вѣрных гвардейских частях Особой арміи. Может быть, Алексѣев, дѣйствительно, узнал о «внезапном» отъѣздѣ Царя лишь в самый послѣдній момент, как о том говорит Пронин. Очевидно, не сообщив Алексѣеву тотчас же о перемѣнѣ, Государь не придавал ей какого-либо рѣшающаго политическаго значенія. Возможно, «окончательнаго» рѣшенія ѣхать немедленно и не было — по крайней мѣрѣ, исторіограф записал: …» в 12 час. ночи Государь… ушел к себѣ, Вслѣд за ним к нему вошли Фредерикс и Воейков, пробыли у Паря недолго… Воейков объявил, что отьѣзд… Е. В. назначен безотлагательно в эту ночь».