[ — Мартовcкіе дни 1917 года — ГЛАВА СЕДЬМАЯ. МИXАИЛ II — II. Отpечeніе Миxаилa.]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
Гучков и Шульгин только что (около 8 час. утра) вернулись в Петербург и тут же на Варшавском вокзалѣ натолкнулись на яркую иллюстрацію к существовавшим настроеніям. Гучков смѣло пошел объявить акт отреченія в мастерскія Сѣв.-Зап. жел. дор., но рабочіе пришли в такое возбужденіе, что, «закрыв помѣщеніе мастерских, проявили недвусмысленное намѣреніе акт уничтожить, а Гучкова линчевать». Эпизод, повидимому, был не столь драматичен, как изобразил его в приведенных словах Бубликов, и никто не собирался уничтожать акт отреченія и убивать Гучкова. [273]
Образно, но нѣсколько туманно, об инцидентѣ разсказал Шульгин, бывшій одним из дѣйствовавших лиц. В кутюрьмѣ, которая царила на вокзалѣ, когда «какіе-то люди» «куда-то нас тащили», «мнѣ выпало на долю объявить о происшедшем» «войскам и народу» Рота выстроилаcь «покоем» (четвертую сторону составляла толпа) и взяла на караул . В такой торжественной обстановкѣ Шульгин прочитал отреченіе. «Я поднял глаза от бумаги и увидал, как дрогнули штыки… прямо против меня молодой солдат плакал… Тогда я стал говорить». Депутат произнес патріотическую рѣчь о Россіи, о ея спасеніи, чему подал примѣр Царь. «Ура Государю императору Михаилу второму!» «И показалось мнѣ на короткое время, что монархія спасена». В этот момент Шульгина позвали к телефону — Милюков спѣшил перехватить делегатов на вокзалѣ и предупредить, что они должны ѣхать на Милліонную 12. Милюков не одобрил поспѣшную попытку провозгласить «Михаила II». «Настроеніе сильно ухудшилось текст (манифеста) неудовлетворителен необходимо упоминаніе Учредительнаго Собранія». Шульгин направился на розыски Гучкова, но по дорогѣ передал конверт с подлинным отреченіем посланцу Бубликова и нашёл Гучкова на митингѣ рабочих в желѣзнодорожных мастерских.
Шульгин застал момент, когда толпа » забурлила» под вліяніем агитаціонных рѣчей ораторов и требовала «закрыть двери», дабы «Александра Ивановича» не выпустить, а «документы» отобрать [274]. Спас положеніе инженер, устыдившій толпу «вы хуже стараго режима». «Двери отворились Гучков говорил какія-то успокаивающія слова», а Шульгин мотивировал необходимость немедленнаго отъѣзда, так как «сейчас в Гос. Думѣ между Комитетом Думы и Совѣтом Р. Д. идет важнѣйшее совѣщаніе, на котором… все рѣшится». «Толпа разступилась — скорѣе дружественно»… Желѣзнодорожный инспектор Некрасов, сопровождавшій делегатов во время поѣздки в Псков, дал Ломоносову другое объясненіе. Гучкова приняли за «самозванца» и хотѣли арестовать. Вмѣшался Некрасов и сказал, что они привезли «акт отреченія». Пошли «какіе-то переговоры». Нас «вѣжливо продержали еще минут двадцать и выпустили» [275]. Так и остается неизвѣстным из разсказов мемуаристов — читал ли Гучков акт отреченія рабочим. Вѣроятнѣе всего читал, и возбужденіе, силу котораго каждый мемуарист передал на свой лад, вызвало упоминаніе о воцареніи Михаила. Сам Гучков в воспоминаніях не упомянул об инцидентѣ: он говорит, что от начальника станціи делегаты узнали, куда они спѣшно должны ѣхать.