[ — Мартовcкіе дни 1917 года — ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ТРАГЕДІЯ ФРОНТА — I. Аpмія и перевоpoт. — 4. Нacтpoенія в аpміи.]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
Если в гвардейском корпусѣ непосредственно послѣ переворота солдатская масса держалась настороженно, «что-то» ожидая, то в Балтійском флотѣ барометр, опредѣляющій силу волны взбудораженной стихіи — «психоза безпорядка», с перваго момента «лихорадочно» колебался; были моменты, когда казалось, что «спасти» может только «чудо». Дневник Рейнгартена, одного из тѣх молодых энтузіастов, которые сгруппировались вокруг адм. Непенина и мечтали о «новой жизни великой свободной Россіи» [330], очень ярко передает атмосферу настроеній, царившую в Гельсингфорсѣ. Только тенденціозность, не желающая считаться с фактами, может привести к выводу, что «лукавая» политика Непенина стоила ему жизни (Шляпников). Мы приводили уже офиціальныя телеграммы командуюшаго Балтійским флотом, опровергающія эту большевицкую легенду. 28 февраля Рейнгартен записал: «Наш начальник и командир в общем настроен празднично и сочувствует революціи во спасеніе родины»… В смутные дни Непенин «твердо рѣшился оставаться на взятой позиціи», т. е. поддержки Временаго Правительства. Он сказал фл.-кап. кн. Черкасскому, и. д. начальника штаба, по порученію товарищей выяснявшему рѣшеніе командующаго флота, что он не выполнит противоположнаго приказанія «сверху», если таковое послѣдует. 2 марта командующій объявил о своем рѣшеніи на собраніи флагманов: …»Буду отвѣчать один, отвѣчаю головой, но рѣшил твердо. Обсужденія этого вопроса не допускаю»… В зависимости от свѣдѣній, приходивших из Петербурга, «радость» смѣнялась «тревогой» у молодых энтузіастов, окружавших Непенина. Но пришел манифест об отреченіи, и Рейнгартен «на зарѣ новой жизни великой, свободной Россіи» записывает: «ночь без сна, но какая великая, радостная, памятная ночь счастливаго завершенія Великой Россійской революціи». Отмѣтка в дневникѣ, сдѣланная в 7 ч. 20 м. утра, была преждевременна. В 6 ч. 35 м. веч. Рейнгартен вписывает: «в общем, кажется, мы идем к гибели»… «От Родзянко приказано задержать объявленіе манифеста… Что это опять начинается?» — с волненіем спрашивает себя автор дневника: «горю весь, все время вскакиваю и хожу». «Нервность растет. Отовсюду слухи о безпорядках, имѣемых быть»… «Психоз безпорядка перекинулся сюда: на «Андреѣ Первозванном» подняли красный флаг». Началось «возстаніе» на линейных кораблях, арест и разоруженіе офицеров. Крики «ура» перемѣшиваются со стрѣльбой из пулеметов. «Неужели все погибнет» — вновь мучительно записывает Рейнгартен… Трагически закончилось движеніе, однако, только во второй бригадѣ линейных кораблей, которой командовал, находившійся на «Андреѣ Первозванном», в. ад. Небольсин. В записи на 3 марта «флагманскаго историческаго журнала» обостреніе па адмиральском суднѣ объясняется тѣм, что Небольсин «в своих выступленіях перед матросами многое скрыл от них. С депутатами, явившимися к нему от имени команды с просьбой (или требованіем) показать офиціальныя свѣдѣнія, Небольсин вступил в пререканія. В итогѣ был убит адмирал и еще два офицера». На нѣкоторых судах «возстаніе» окончилось манифестаціей даже «патріотическаго» характера, по выраженію Рейнгартена — качали командиров [331].
У себя на «Кречетѣ» Непенин обратился к матросам с рѣчью — сказал «все без утайки», потом «стал говорить все сильнѣй, сильнѣй… и закончил: …»страной управляет чорт! Я все сказал, я весь тут. Вы скажите: кто за меня, кто против — пусть выйдет! Кто-то крикнул: «адмиралу — ура!», всѣ подхватили, так что я не выдержал — бросился, обнял и крѣпко поцѣловал Адріана. Это было слишком — его качали, а когда успокоились, адмирал сказал: «найдутся ли среди вас охотники, умѣющіе говорить?» Вышло много. «Раздадитесь по пять. Когда утихнут безпорядки, я пошлю вас вы скажите все, что я сказал, и скажите, что потом приду я»… Адмиралу никуда не пришлось итти — к нему на «Кречет» пришли сами — «толпа матросов с кораблей». «Переговоры Непенина с депутатами — записывает Рейнгартен — были длительны и очень несносны. Жалко было смотрѣть на Непенина — так он устал, бѣдняга. так он травился и с таким трудом сдерживался. К концу рѣчи он воспалился, сказал, что убили офицеров сволочи, что зажгли красные огни и стрѣляли в воздух из трусости, что он презирает трусость и ничего не боится. Ему долго не давали уйти — все говорили: «позвольте еще доложить» — основной лейтмотив: говорить на вы, относиться с большим уваженіем к матросу, дать ему большую свободу на улицах, разрѣшить курить и т. д. Когда, наконец, измученный Непенин вышел, команды, прощаясь, отвѣтили дружно и вообще держали себя хорошо, стояли смирно»…
Пришла телеграмма Керенскаго, которая произвела «очень хорошее впечатлѣніе и успокоила». Кому то это не нравилось. «5 час. 15 м. — отмѣчает дневник — провокація по радіо — «смерть тиранам»: …»Товарищи матросы, не вѣрьте тирану… От вампиров стараго строя мы не получим свободы… Смерть тирану, и никакой вѣры от объединенной флотской демократической организаціи». «Какое безуміе !… Опять надо разсчитывать… на чудо»… Нѣкто в сѣром усиленно сѣял анархію в Гельсингфорсѣ. Какая-то группа, состоящая на ‘»разнородной команды и офицеров, морских и сухопутных», избрала командующим флота нач. минной обороны виц.-ад. Максимова, находившагося под арестом на посыльном суднѣ «Чайка». Непенин согласился на такой компромисс: Максимов пріѣдет на «Кречет» и будет контролировать всѣ поступки адмирала. Через два часа Непенин был убит выстрѣлом в спину из толпы. Впослѣдствіи — утверждает Рейнгартен — матросы рѣшительно отрекались от участія в этом убійствѣ. Авторитет Непенина казался опасным тѣм, кто хотѣл разложить боевую силу Балтійскаго флота. Почти перед самым убійством адмирала Рейнгартен записал сообщеніе: «Центральный Комитет депутатов кораблей на «Павлѣ», разобравшись в обстановкѣ, признал дѣйствія командующаго флотом правильными и приходит к повиновенію!!!».
В связи с пріѣздом Родичева и Скобелева, встрѣченных «адской оваціей», у Рейнгартена «надежды на возстановленіе порядка повысились с 1%, примѣрно, до 60%—»всѣ постепенно возвращаются на мѣста». В настроеніи перелом. Толпа ходит на улицах с красными флагами — даже «приказано объявить желательность красных повязок и участіе в манифестаціях офицеров». На судах спокойно, но «нервность всюду ужасная». И вновь отмѣчается в дневникѣ за 5-ое марта: «провокація страшнѣйшая» — «по городу распространяется «манифест» Николая II с призывам к возстанію в пользу престола». «Враги родины, видимо, работают во всю и сѣют новую смуту» [332].
Дневник Рейнгартена картинно обрисовывает противорѣчіе, раздавшееся в страдные дни революціи в матросской толщѣ: «Всюду праздничное, веселое, приподнятое настроеніе; только нервность в связи с провокаціей» (6 марта). Это «праздничное» настроеніе смѣняется мрачными сценами убійства или покушеніями на убійство, что заставляет автора написать: «я ошибся, что 60%, если тогда было 6%, то теперь эти проценты падают». Нельзя не отмѣтить, что во всѣх случаях, на которых останавливается Рейнгартен, почти всегда имѣется наличность той «провокаціи», на которой он настаивает. Вот примѣр. С «Петропавловска» передали на «Кречет», что желают удаленія лейтенанта Будкевича. «Пересуды были нескончаемы — команда боится «Петропавловска», откуда уже дважды звонили: взят ли Будкевич?». «Команда «Кречета» аттестовала Будкевича «самым добрым образом», но все-же велѣла Будкевичу итти в арестный дом». «С великим трудом удалось мнѣ убѣдить команду по дорогѣ завести Б. в Морское Собраніе, гдѣ обратиться к депутатам «Петропавловска». Я кричал, умолял. К счастью, еще при выводѣ Б. у трапа они столкнулись с комфлотом и Родичевым, затѣм вмѣстѣ всѣ пошли в Морское Собраніе, гдѣ долго говорили с депутатами… и оказалось, что на «Петропавловскѣ» — тихо, ничего не требовали, и все спокойно». На «Діанѣ» арестовали кап. Рыбчина и лейт. Любимова, «увели с корабля и скоро вернулись» — оба были убиты. Люди, уведшіе Рыбчина, «клялись» комфлоту и Родичеву, что «они не убивали». Провокаторы прикрываются именем образовавшагося в день пріѣзда совѣтской делегаціи из Петербурга Исполнительнаго Комитета Совѣта представителей арміи, флота и рабочих Свеаборгскаго порта, который пытался наладить какой-то правопорядок: «воззванія Комитета хороши и намѣренія правильны, но видно абсолютное неумѣніе руководить исполнительной частью» — замѣчает Рейнгартен. «Постоянно посылаются вооруженные патрули всюду, гдѣ ожидается безпорядок. Так ими уничтожено нѣсколько вагонов огромных запасов спиртных напитков; они вылиты на землю и политы керосином и нефтью» [333]. «При мнѣ на «Петропавловскѣ» — разсказывает Рейнгартен — неизвѣстно откуда передана телеграмма, якобы от имени Исп. Ком., с приказаніем не посылать патрулей. Правда, этот обман так груб, что открывается легко».
Рейнгартен был выбран тов. пред. Исп. Комитета. «Немыслимо разсказать — записывает он —- что было за дни моей работы 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12/III. Я не замѣтил этих дней. Впечатлѣніе сплошного митинга, рѣчей, постановленій. Это было тяжкое испытаніе, ибо я пошел на эту Голгофу единственно ради возстановленія спокойствія, уничтоженія розни между офицерами и матросами, ради возстановленія работы для войны. Я с собой справился и к себѣ довѣріе снискал; я говорил много со всѣми, особенно с крайними элементами. Наибольшей услѣх был у Хиліапи (предсѣдатель Совѣта) — это хорошій, честный, страстный человѣк. Он подкупал меня своей искренностью, а я, может быть, подкупал его тѣм, что отдал всю жизнь этому дѣлу, всю мою душу, всю любовь к родинѣ, которая сейчас сжигает меня. Хиліани назвал меня своим другом, просил перейти на ты. Теперь мнѣ легко говорить и работать с ним».
В районѣ Свеаборгскаго порта, несомнѣнно, наступило успокоеніе. Уже 6-го кн. Черкасскій давал в морской ген. штаб такія свѣдѣнія о Гельсингфорсѣ: «настроеніе улучшается, но по теоріи колебательнаго движенія строго научной, всегда возможны повторенія затухающих колебаній, а посему не надо удивляться, если еще будут эксцессы, но, конечно, несравненно болѣе слабые. Дѣйствіе представителей Думы безусловно громадное. Надѣюсь, что в ближайшіе дни явится возможность вернуться мнѣ к исполненію прямых моих обязанностей, т. е. подготовкѣ флота к бою, так как за эти дни я был весь поглощен заботами и стремленіями спасти флот от полной разрухи, и всѣ операціи были пущены мною по-боку. Не причисляя себя к оптимистам, думаю, что все изложенное довольно близко к истинѣ. Под вліяніем петроградских депутатов Думы и работающаго здѣсь мѣстнаго комитета матросских и солдатских депутатов случаи арестованія офицеров матросами и солдатами не только прекратились, но офицеры возвращены в свои части с принесеніем им извиненія и сожалѣнія о случившемся». Нач. штаба, адм. Григорьев, с своей стороны, сообщал: «спокойствіе возстанавливается все больше и больше. Исп. Ком. Совѣта Деп. принимает всѣ мѣры к возстановленію полнаго порядка, помогает все время командующему. В посѣщенных командующим частях и кораблях команды поклялись сохранять порядок и возстановить дисциплину» [334].
Дневник Рейнгартена бурную эпопею первых мартовских дней заканчивает описаніем «общаго собранія офицеров, членов Исп. Ком. и всѣх желающих», происходившаго 11 марта в русском театрѣ под предсѣдательством перводумца Кедрина. Под крики «ура» и звуки марсельезы командующій флотом Максимов провозгласил: «Поклянемся,что ничего другого, кромѣ республики, не будет»… Совѣтская делегація, вернувшись в Петербург, заявила, по отчету «Извѣстій», что флотская семья единодушно приложит «всѣ силы к тому, чтобы война была доведена до побѣднаго конца за счастье свободной Россіи». Успокоительную картину нарисовал и депутат Маньков (плехановец), посѣтившій Ревель и примирившій взбунтовавшихся на броненосцѣ «Петр Великій» с командиром, которому грозили судом Линча: …»Я взял честное слово с адмирала при всем собраніи, что он подчинится новому правительству». В общем депутат нашел «настроеніе среди матросов очень сознательное» по сравненію с армейцами (в Ревелѣ, между прочим, матросы отбили у толпы раненаго коменданта крѣпости). Для Гельсингфорса на первых порах показательно враждебное отношеніе матросов к крайней пропагандѣ — это засвидѣтельствовал в воспоминаніях крупный мѣстный большевицкій дѣятель — Залежскій: большевицких агитаторов сбрасывали в воду, были и случаи ареста.
* * *
«В Балтійском флотѣ переход к новому строю принят восторженно» — подвел итог в офиціальном сообщеніи предсѣдателю Совѣта министров из Ставки 14 марта исп. должн. верховнаго главнокомандующаго. Дневник Рейнгартена показывает, как эту «восторженность» омрачала анархія, имѣвшая своим источником агитацію безотвѣтственных отечественных демагогов, коварные замыслы внѣшняго врага и неумѣлую провокацію полицейских политиков стараго режима, которые считали, что «не все потеряно, есть надежда».
Возстаніе матросов Балтійскаго флота приняло с перваго момента в ночь на первое марта форму жестоких эксцессов в Кронштадтѣ, который, по тогдашнему выраженію большевицкаго офиціоза «Правда», оказался «отрѣзанным от міра» и не представлял себѣ «ясно картину совершающихся событій»: формы, в которыя вылилась здѣсь «стихійная вспышка», до нѣкоторой степени были предуказаны прежней революціонной пропагандой [335]. Нельзя, конечно, вполнѣ довѣриться сообщеніям «секретной агентуры» жандармских властей, которая перед революціей сообщала о планѣ, выработанном в серединѣ 16 г. возродившимся «Главным Коллективом Кронштадтской военной организаціи [336], — поднять возстаніе («частью убив, а частью арестовав командный состав») в цѣлях прекращенія войны и сверженія правительства. По этому плану дѣйствій «петроградскій пролетаріат должен поддержать возстаніе и для того, чтобы дать знать о началѣ возстанія, флот выйдет из Кронштадта, уже покончив там с офицерами, и даст нѣсколько залпов по Петрограду. Если бы в отношеніи рабочих послѣдовали крутыя мѣры, и рабочих правительство стало бы разстрѣливать, то флот разгромит весь Петроград, не оставив тут и камня на камнѣ». Историк коммунистической партіи Шляпников, цитирующій эти жандармскія донесенія, отрицает наличность существованія подобнаго фантастическаго заговорщическаго плана. Но, очевидно, разговоры об убійствах и арестах были в средѣ «главнаго коллектива» (вѣдь это входило органической частью в ранніе революціонные замыслы Ленина — см. кн. «Уроки московскаго возстанія» 1905), и разбушевавшееся «пламя революціи», нашедшее благопріятныя условія в милитаризованной «тыловой базѣ», легко превратило теоретическую возможность в печальную дѣйствительность — в Кронштадтѣ провокаціонная работа ощущалась еще болѣе реально, чѣм в других мѣстах. Очень трудно назвать «до нѣкоторой степени сдерживающей», как то дѣлают составители «Хроники февр. революціи», роль «Комитета революціоннаго движенія», избраннаго уличной толпой и возглавляемаго прибывшим из Петербурга нѣким «студентом Ханиным»: для успокоенія страстей «Комитет революціоннаго движенія» приказал арестовать всѣх офицеров и заключить в тюрьму до назначенія над ними суда. Кронштадтскія событія ярко охарактеризованы краткой записью в протоколѣ 8 марта Петроградскаго Исп. Ком.: «Избіеніе офицеров, арест их в большом количествѣ, командный состав из офицеров совсем отсутствует, выбраны командиры кораблей из состава самих матросов. Флот, как боевая единица, совсѣм не существует» [337].
Самосуды кончились лишь тогда, когда в Кронштадт 13 марта пріѣхала от петроградскаго Исп. Ком. делегація в лицѣ с.-д. депутатов Скобелева и Муранова, которые информировали мѣстный Совѣт рабочих и военных депутатов арміи и флота о положеніи дѣл в столицѣ и о взаимоотношеніях между Временным Правительством и Совѣтом. На революціонном вѣчѣ, собиравшемся на Якорной площади, программа дѣятельности петроградскаго Совѣта была принята. Отнынѣ революціонная «твердыня» со всѣми своими «штыками, пушками и пулеметами» будет находиться в распоряженіи петроградскаго Совѣта и поддерживать Временное Правительство, посколько оно согласуется с этим Совѣтом… Соглашеніе было запечатлѣно в духѣ того сантиментализма, которым до извѣстной степени обвѣян был «медовый мѣсяц» революціи, публичным поцѣлуем между посѣтившим кронштадтскій совѣт Керенским и прославленным Рошалем. Подчиненіе Кронштадта было кратковременно и очень относительно. Кронштадт в качествѣ большевицкой цитадели сдѣлается символом насилія, анархіи и разложенія в русской революціи. В этих позднѣйших обвиненіях заключалась доза тенденціозной сгущенности, но на первых порах ни у кого не нашлось мужества (или сознанія ошибочности тактики замалчиванія) безоговорочно осудить зловѣщіе и мрачные эпизоды поглощенія «пламенем революціи» ея идейной цѣнности: такіе органы, как «Биржевыя Вѣдомости», писали о «героической, но вмѣстѣ с тѣм страшной ночи в Кронштадтѣ 1 марта» [338].
Министр юстиціи в засѣданіи Врем. Прав. 28 марта опредѣлил число офицеров, павших в Кронштадтѣ от рук убійц, цифрой 36. Ген. Лукомскій в сообщеніи из Ставки командованію на Сѣверном фронтѣ 21 марта повышал эту цифру до 60. В Гельсингфорсѣ по офиціальным свѣдѣніям убито было 39 офицеров и ранено 6; в Ревелѣ убито было 3; на Моозундской позиціи 2; в Петербургѣ — 1 и ранен был 1 [339]. Общую потерю в личном составѣ офицеров флота Лукомскій опредѣлял «в 200 человѣк, считая в том числѣ до 120 офицеров, которых пришлось отчислить от должности и убрать с судов в виду протеста команды».
* * *
Событія в Балтійском флотѣ (особенно в Кронштадтѣ) представляют специфическую страницу в мартовскій період революціи. В Черноморском флотѣ, гдѣ командный пост занимал друг Непенина, адм. Колчак, мартовскіе дни протекали в совершенно иной обстановкѣ. 6 марта Колчак доносил Алексѣеву: «На кораблях и в сухопутных войсках, находящихся в Севастополѣ, …пока не было никаких внѣшних проявленій, только на нѣкоторых кораблях существует движеніе против офицеров, носящих нѣмецкую фамилію. Команды и населеніе просили меня послать от лица Черноморскаго флота привѣтствіе новому правительству, что мною и исполнено. Представители нижних чинов, собравшіеся в Черноморском экипажѣ, обратились ко мнѣ с просьбой имѣть постоянное собраніе из выборных для обсужденія их нужд. Я объяснил им несовмѣстимость этого с понятіем о воинской чести и отказал. В населеніи Севастополя настроеніе возбужденно-мирное: было нѣсколько просьб, обращенных толпою к коменданту, кончившихся мирно… Большое смущеніе в войсках вызвала внезапность воззванія рабочих и солдатских депутатов об общих гражданских правах внѣ службы. В интересах спокойствія, дабы дать возможность занять войска не внутренними дѣлами, необходимо, чтобы Врем. Пр. объявило всѣм военнослужащим обязательно исполнять всѣ до сих пор существующіе законы, покуда не будут разработаны и утверждены правительством новые законы о бытѣ воинских чинов».
Офиціальная сводка настроеній.
В упомянутой выше офиціальной запискѣ, представленной ген. Алексѣевым правительству 14 марта и заключавшей в себѣ сводку донесеній главнокомандующих о том, какое впечатлѣніе на войска произвели «послѣднія событія» и переход к новому государственному строю, проводилась мысль, что перемѣна произошла «спокойно». Конечно, офиціальныя сообщенія, собиравшіяся до извѣстной степени в бюрократическом «секретном» порядкѣ главнокомандующими, не могут служить истинным показателем настроеній масс, ибо эти настроенія внѣшне отражались все же в воспріятіи команднаго состава, и подобно тому, как представители революціонной демократіи слишком часто склонны были безоговорочно говорить от имени народа, командный состав с той же безотвѣтственностью брал на себя право говорить от имени солдат. К тому же всякая сводка носит черты искусственности при всей добросовѣстности составителей ея. Нельзя отрицать и извѣстной политической тенденціи, сказавшейся в обобщеніи, которое дѣлалось уже в Ставкѣ. Однако, приписывать этой запискѣ «боевой характер» политической программы, предлагаемой Ставкой Правительству, хотя и в «скрытой, иносказательной формѣ», едва ли возможно [341]. Слишком поспѣшно и легкомысленно дѣлать вывод, что Ставка как бы требовала недопущенія евреев в офицерскую среду, на основаніи того, что во 2 сиб. корп. 12 арміи в соотвѣтствующем духѣ раздавались «нѣкоторые голоса» — из того, что в том же сибирском корпусѣ было выражено мнѣніе о необходимости надѣленія крестьян землей при помощи Крест. Банка, еще не вытекает обобщающій постулат о характерѣ земельной реформы, устанавливающей принцип «выкупа».
Сводка производилась по фронтам.
‘»На Сѣверном фронтѣ — заключает записка исп. долж. верховнаго главнокомандующаго — происшедшая перемѣна и отреченіе Государя от престола приняты сдержанно и спокойно. Многіе к отреченію имп. Николая II и к отказу от престола в. кн. М. А. отнеслись с грустью и сожалѣніем… Многим солдатам манифесты были непонятны, и они не успѣли разобраться в наступающих событіях. Во 2-м Сиб. корп. 12 арміи… были нѣкоторые голоса, что без царя нельзя обойтись, и надо скорѣе выбирать государя… В 5-ой арміи наступавшія событія нѣкоторыми солдатами разсматривались, как конец войны, другими — как улучшеніе своего питанія, а частью безразлично. Во всѣх арміях фронта многіе солдаты искренне возмущались заявленіем Совѣта Р. и С. Д. о республикѣ, как желаніи народа. Среди офицеров выясняется недовольство, возмущеніе и опасеніе, что какая то самозванная кучка политиканов, изображающая собой Совѣт Р. и С. Д., не получившая никаких полномочій ни от народа, ни от арміи, дѣйствует захватным порядком от имени страны, мѣшается в распоряженія Врем. Пр. и даже дѣйствует и издает вопреки его распоряженіям. Особенно волнует попытка Совѣта вмѣшаться в отношенія между солдатами и офицерами и регулировать их помимо существующих не отмѣненных законов и законнаго войскового начальства. Высказываются пожеланія устранить Совѣты Р. и С. Д. от вмѣшательства в дѣло управленія государством, так как это крайняя политическая партія, а не полномочные представители народа и арміи. Также замѣчается недовольство выдѣленіем петроградскаго гарнизона в какую-то привилегированную часть арміи, и высказываются пожеланія, чтобы войска этого гарнизона были отправлены также на фронт… [341] По мнѣнію войск боевой линіи заслуга по образованію новаго строя принадлежит не петербургскому гарнизону, а избранникам народа — членам Гос. Думы, народу и всей арміи, которая весьма сочувственно отнеслась ко всему происшедшему «.
На Западном фронтѣ акт об отреченіи был принят спокойно, серьезно, многими — с сожалѣніем и огорченіем. Наряду с этим перемѣна строя у многих связана с вѣрой в возстановленіе порядка… Солдатами новый порядок привѣтствуется… Выражалась увѣренность о прекращеніи нѣмецкаго засилія. В 9, 10 и сводном корпусѣ 2-ой арміи манифест встрѣчен отчасти с удивленіем и с сожалѣніем о Государѣ. Многіе, видимо, были поражены неожиданностью и той быстротой, с которой к нам подошли настоящія событія [342]. В сибирской каз. дивизіи своднаго корпуса манифест произвел удручающее впечатлѣніе. Нѣкоторыми выражалась надежда, что Государь не оставит своего народа и армію и вернется к ним. Для части солдат это впечатлѣніе смягчалось тѣм, …что в Россіи еще не республика, относительно которой высказывались отрицательно. Однако самый переход к новой власти казаками Сиб. каз. дивизіи принят с полной покорностью. К допущенным в дни перелома эксцессам толпы к офицерам, имѣвшим мѣсто в Петроградѣ, Москвѣ и других городах, отношеніе отрицательное… Настроеніе войск бодрое. Преобладает сознаніе необходимости довести войну до побѣднаго конца…
На Юго-Западном фронтѣ объявленіе манифеста встрѣчено спокойно, с сознаніем важности переживаемаго момента и чувством удовлетворенія и вѣры в новое правительство [343]. Мѣстами в офицерской средѣ высказываются сомнѣнія, что новой власти не удастся сдержать крайніе революціонные элементы.
На Румынском фронтѣ происшедшія перемѣны войсками приняты спокойно. Отреченіе имп. Николая II на офицеров 9-ой арміи произвело тягостное впечатлѣніе. В 4-ой арміи большинство преклоняется перед высоким патріотизмом и самоотверженностью Государя… Здѣсь же манифест в. кн. М. А. встрѣчен с недоумѣніем и вызвал массу толков и даже тревогу за будущій образ правленія. Болѣе нервное отношеніе к событіям чувствуется в 3 Кав. корпусѣ, гдѣ передачу престола в. кн. М. А. склонны понимать, как врученіе регентства до совершеннолѣтія в. кн. Ал. Ник., котораго считают законным наслѣдником.
В Кавказской арміи к перемѣнѣ строя войска отнеслись спокойно.
В Балтійском флотѣ переход к новому строю принят восторженно.
В Черноморском флотѣ послѣднія событія встрѣчены спокойно и с пониманіем важности переживаемаго момента».
Объективная цѣнность «лаконичных» и «туманных» характеристик офиціальной записки ген. Алексѣева заключается в отсутствіи однотонности в освѣщеніи многообразных настроеній в арміи, которыя должны были имѣться и в офицерской средѣ, и в солдатской массѣ. Итог наблюденій почти совпадает с тѣми выводами, которые сдѣлал ген. Данилов в письмѣ к своим «близким» 8 марта: «Перевернулась страница исторіи. Первое впечатлѣніе ошеломляющее, благодаря своей полной неожиданности и грандіозности. Но в общем войска отнеслись ко всѣм событіям совершенно спокойно. Высказываются осторожно, но в настроеніи массы можно уловить совершенно опредѣленныя теченія:
1. Возврат к прежнему немыслим.
2. Страна получит государственное устройство, достойное великаго народа: вѣроятно конституціонную ограниченную монархію.
3. Конец нѣмецкому засилію и побѣдное продолженіе войны».
‘