[ — Мартовcкіе дни 1917 года — ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ТРАГЕДІЯ ФРОНТА — II. Ревoлюція и войнa.]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
Военное командованіе думало о наступленіи не в смыслѣ, конечно, измѣненія характера войны [388] и даже не в смыслѣ отвлеченія арміи от внутренних вопросов, а в смыслѣ выполненія принятых Россіей на себя обязательств перед союзниками. По первому впечатлѣнію от революціи Алексѣев, как было уже указано, рѣшительно отказался от немедленнаго выполненія дореволюціонных обязательств и переносил возможный срок для «рѣшительных операцій» на іюнь-іюль, считая необходимым до этого времени держаться «строго оборонительнаго плана дѣйствій» (отвѣтное письмо Гучкову 12-го марта). 18-го марта начальник французской военной миссіи Жанен переслал Алексѣеву телеграмму ген. Нивеля о невозможности измѣнить план, выработанный совмѣстным совѣщаніем в Шантильи — союзники настаивали на том, чтобы, «не взирая на важныя внутреннія событія», обязательства были выполнены, и чтобы русская армія оказала «возможно полное содѣйствіе англо-французским арміям». К этому времени стали поступать отвѣты со стороны фронтовых главнокомандующих — они заставили Алексѣева измѣнить свою точку зрѣнія. 30 марта он телеграфировал военному министру: «…Только ген. Рузскій, указывая на то, что внутреннія событія отозвались на арміях ввѣреннаго ему фронта «весьма болѣзненно», ссылаясь на разстройство продовольственных, вещевых и артиллерійских запасов, на ненадежность укомплектованій, приходит к опредѣленному заключенію о необходимости отказаться в ближайшіе мѣсяцы от выполненія наступательных операцій и сосредоточить всѣ усилія на подготовкѣ к упорной оборонѣ. Совершенно иначе отнеслись к этому острому большой важности вопросу главнокомандующіе Западным и Юго-Западным фронтами. Оба высказали, что рѣшительныя дѣйствія наступающим лѣтом неизбѣжны. Если не откроем их мы, то это сдѣлает противник тогда, когда это будет выгодно и удобно ему. Отказ от содѣйствія нашим союзникам, поставя их в трудное положеніе, не избавит нас от необходимости втянуться в упорные, длительные бои, но тогда, когда в свою очередь, мы не будем в состояніи разсчитывать на помощь наших союзников, в случаѣ, их частичной или общей неудачи. Как бы ни были мы бѣдны в настоящее время средствами, все-же выгоднѣе наступать, даже без полной увѣренности в успѣх, чѣм перейти к опасной оборонѣ и обречь себя на необходимость подчиниться рѣшеніям противника. Разстройство арміи и ея снабженія окажет свое вредное вліяніе, нисколько не в меньшей мѣрѣ при оборонѣ, чѣм при активной операцій» [389]. Алексѣев присоединился к мнѣнію Брусилова, что при слабой устойчивости войск оборона труднѣе, и что надо «начать весеннюю кампанію наступленіем» [390]. Свое письмо в Ставку Брусилов заканчивал таким характерным абзацем: …»Несомнѣнно, 1917 год — послѣдній год войны и совершенно невѣроятно, чтобы война продолжалась и в 1918 г.; таким образом, обращаясь в этом году к пассивному образу дѣйствій, мы закончили бы войну безславно… Такой образ дѣйствій возстановит против нынѣшняго Врем. Правит. не только всѣх наших союзников, но и всю Россію, и может ввергнуть нас в анархію и возбудить негодованіе всѣх против своего высшаго командованія, и всякая дисциплина исчезнет, а демобилизація будет представлять собой еще болѣе трудное дѣло, чѣм это предполагается теперь».
Свѣдѣній о том, как реагировало Правительство на доклад Ставки, в опубликованных матеріалах нѣт [391]. Оно цѣликом находилось под гипнозом настроеній центра — смѣлости дерзанія у него не было. Возможное единство настроеній еще раз было нарушено тѣм же министром ин. д. в упомянутом интервью с журналистами, 22-го марта. Гиппіус записала 25-го: «Правительство о войнѣ (о цѣлях войны) — молчит. А Милюков на днях всѣм корреспондентам заявил опять прежним голосом (курсив автора), что Россіи нужны проливы и Константинополь. «Правдисты», естественно, взбѣсились. Я и секунды не останавливаюсь на том, нужны ли эти чертовы проливы нам или не нужны. Если они во сто раз нужнѣе, чѣм это кажется Милюкову — во сто раз непростимѣе его фатальная безтактность . Почти хочется разорвать на себѣ одежды. Роковое непониманіе момента на свою же голову!.. Керенскій должен был офиціально заявить, что это личное мнѣніе Милюкова, а не пр-ва». То же заявил и Некрасов… Хорошая дорога к «укрѣпленію пр-ва, к поднятію престижа власти…» [392].
Трудно предположить, что со стороны Милюкова проявилась только «фатальная безтактность», скорѣе надо здѣсь, как и в фатальной рѣчи 2-го, видѣть надуманный политическій маневр, плохо разсчитанный, без учета настроеній и того резонанса, который может дать выпущенный пробный шар для оправданія внѣшней политики революціоннаго министра ин. д. Совѣтская демократія, дѣйствительно, взволновалась и не только «правдисты» [393]. «Циммервальдскій блок», т. е. «лѣвые» Исп. Ком. потребовали от Совѣта организаціи широкой кампаніи в пользу мира — «мобилизовать, под лозунгом мира, пролетаріат и гарнизон столицы», так как «сложившаяся конъюнктура угрожает революціи величайшей опасностью, увлекая ее в войну без конца». «Правые» рѣшительно возражали, считая опасным для фронта «борьбу за мир внутри революціонной Россіи». Начались долгія, бурныя пренія. Протоколов засѣданій Исп. Ком. (вѣрнѣе лишь «черновых» набросков) за эти дни мы не имѣем — приходится полагаться на тенденціозную временами память Суханова. Значительное большинство высказалось за компромиссное предложеніе Церетелли (впервые присутствовавшаго на засѣданіи), через Контактную Комиссію потребовать от Правительства «офиціальнаго заявленія» об отказѣ от завоеваній.
Представители соціалистических партій в Совѣтѣ, — пишет Милюков в своей «Исторіи», — требовали от Правительства немедленнаго публичнаго заявленія о цѣлях войны, в соотвѣтствіи c формулой: «мир без анексій и контрибуцій». Тщетно П. Н. Милюков убеждал их, что самая основа их разсчета — возможность, сговориться с соціалистами всѣх стран на почвѣ циммервальдской формулы, — не существует, ибо подавляющее большинство соціалистов обѣих воюющих сторон стали на точку зрѣнія національную и с нея не сойдут. Отчасти незнакомство с европейскими отношеніями, отчасти вѣра в творческую силу русской революціи [394], наконец, и прямая зависимость от большевицкой (?) идеологіи, не позволили соціалистам согласиться с П. Н. Милюковым в этом коренном вопросѣ интернаціональнаго міросозерцанія [395]. Но не поддержали его и его товарищи — не-соціалиcты… П. Н. Милюков, уступая большинству, согласился на опубликованіе заявленія о цѣлях войны, но не в видѣ дипломатической ноты, а в видѣ воззванія к гражданам и при том в таких выраженіях, которыя не исключали возможности его прежняго пониманія задач внѣшней политики и не требовали от него никакой перемѣны в курсѣ этой политики. «Заявленіе Врем. Правит. о цѣлях войны» было, дѣйствительно, опубликовано 28 марта и вставлено в обращеніе к гражданам с указаніем, что «государство в опасности», и что «нужно напрячь всѣ силы для его спасенія»: такая форма была придана документу А. Ф. Керенским. Основное мѣсто выражено слѣдующим образом: «предоставляя волѣ народа (т. е. Учр. Собр.) в тѣсном единеніи с союзниками окончательно разрѣшить всѣ вопросы, связанные с міровой войной и ея окончаніем, Вр. Пр. считает своим правом и долгом нынѣ же заявить, что цѣль свободной Россіи — не господство над другими народами, не отнятіе у них их національнаго достоянія, не насильственный захват чужих территорій, но утвержденіе прочнаго мира на основѣ самоопредѣленія народов. Русскій народ не добивается усиленія внѣшней мощи своей за счет других народов, как не ставит своей цѣлью ничьего порабощенія и униженія. Во имя высших начал справедливости им сняты оковы, лежавшія на польском народѣ, и русскій народ не допустит, чтобы родина его вышла из великой борьбы униженной, подорванной в житейских своих силах. Эти начала будут положены в основаніе внѣшней политики Вр. Пр., неизмѣнно проводящаго волю народную и ограждающаго права нашей родины при полном соблюденіи обязательств, принятых в отношеніи наших союзников».
Поистинѣ изумительное поясненіе дает дальше Милюков: «Естественно» представители Совѣта не удовлетворились «двусмысленными и уклончивыми» выраженіями правительственнаго акта. Тогда Некрасов — это было уже на слѣдующій день — указал им, что для них выгоднѣе истолковать уклончивыя выраженія акта в своем смыслѣ, как уступку Правительства, и на этом основаніи поддержать «заявленіе». Эта тактика и была принята соціалистической печатью. П. Н. Милюков заранѣе выговорил себѣ право, в случаѣ, если заключенный компромисс будет толковаться односторонне, толковать его в своем смыслѣ и раскрывать неопредѣленныя выраженія в направленіи прежней своей политики, «согласной с политикой союзников и с національными интересами Россіи»…
Подобно тому, как в знаменательную ночь, с 1-го на 2-ое, соглашавшіеся предпочли форму умолчанія, как начало примиряющее, так и теперь формально предпочли «уклончивыя выраженія», которыя каждая из договаривающихся сторон будет толковать в «своем смыслѣ». Милюков в «Исторіи», однако, забыл добавить, что под вліяніем критики совѣтских представителей в правительственный документ были введены такія, напр., уточненія, как отказ от «насильственнаго захвата чужих территорій», чѣм в корнѣ измѣнялась «прежняя министерская программа [396], и что дало повод «Русским Вѣдомостям» замѣтить, что в правительственной деклараціи 28-го нѣт и намека «на «имперіализм». По существу в правительственном актѣ ничего уклончиваго не было, уклончивость была только во взаимных обязательствах и во введеніи в нѣкоторый обман союзнических дипломатов, так как документ, странным образом, предназначался только для внутренняго употребленія. В эти дни, конечно, это стояло на первом планѣ. Однако, гутаперчивая политика неизбѣжно должна была привести к острому конфликту, что и произошло через мѣсяц и завершилось запоздалым уходом лидера «цензовой общественности» из состава революціоннаго правительства. Межсоюзническая дипломатія вовсе не была склонна, считаться с «домашними затрудненіями» Россіи и разсматривать декларацію 28-го марта, как документ, не предназначенный для «экспорта». Кон. Набоков доносил в Петербург (4 апрѣля), что в Лондонѣ правительственное заявленіе разсматривают, как отказ Россіи от «права на Константинополь и иныя территоріальныя пріобрѣтенія», выговоренный предшествующими соглашеніями. Набоков настаивал на необходимости офиціально «разъяснить», что принцип «мира без анексій» принимается революціонной Россіей «не безусловно», а постольку, поскольку он не противорѣчит «жизненным интересам» страны. Милюков, считавшій только свою позицію в международных вопросах реалистической, а всѣ остальные разговоры о войнѣ «младенческими бреднями», как откровенно выразился он послѣ своего ухода из правительства на казачьем съѣздѣ 9-го іюля, поспѣшил истолковать в «своем смыслѣ» мартовскую декларацію в той «разъяснительной» нотѣ 18-го апрѣля, которая и положила начало правительственнаго кризиса, ибо она была сдѣлана наперекор явно выраженным пожеланіям со стороны демократіи.
* * *
На другой день послѣ опубликованія правительственной деклараціи собралось «всероссійское» Совѣщаніе представителей Совѣтов. На очереди в порядкѣ дня первым был поставлен злободневный вопрос об отношеніи к войнѣ. Докладчиком выступил Церетелли, привѣтствовавшій рѣшеніе «отвѣтственнаго представительства буржуазіи» — Временнаго Правительства — «торжественно возвѣстить во имя «единенія сил» о разрывѣ своей внѣшней политики с господствовавшей до переворота «имперіалистической», «узко-классовой» точкой зрѣнія. Это заявленіе есть «огромная побѣда всей демократіи». Поворотный момент внѣшней политики, по представленію докладчика, является «поворотным моментом не только для одной Россіи» — это «факел, брошенный в Европу», и тѣ «идеалы, которые в настоящее время там еле морцали», «засвѣтятся так же ярко, как засвѣтились и озарили они всю нашу внутреннюю политику». Заявленіе Правительства не дало еще полнаго удовлетворенія того, что желает демократія. Необходимо, чтобы Врем. Прав. вступило в переговоры с союзными правительствами для выработки общей платформы на основаніи отказа от анексій и контрибуцій.
Вѣроятно, оратор искренно вѣрил в свою «утопію». В сложившейся коньюнктурѣ важна была не декларативная формулировка будущих международных отношеній, а опредѣленіе той реалистической позиціи, которую «революціонный народ» должен занять в отношеніи войны, шедшей на его собственной территоріи. «Революціонный народ
Россіи, — говорилось в проектѣ резолюціи Исп. Ком., прочитанной Церетелли, — будет продолжать свои усилія для приближенія мира на началах братства и равенства свободных народов. Офиціальный отказ всѣх правительств от завоевательных программ — могучее средство для прекращенія войны на таких условіях. Пока эти условія не осуществлены, пока продолжается война, россійская демократія признает, что крушеніе арміи, ослабленіе ея устойчивости, крѣпости и способности к активным операціям были бы величайшим ударом для дѣла свободы и для жизненных интересов страны. В цѣлях самой энергичной защиты революціонной Россіи от всяких посягательств на нее извнѣ, в видах самаго рѣшительнаго отпора всѣм попыткам помѣшать дальнѣйшим успѣхам революціи, Совѣщаніе Совѣтов Р. и С. Д. призывает демократію Россіи мобилизовать всѣ живыя силы страны во всѣх отраслях народной жизни для укрѣпленія фронта и тыла. Этого повелительно требует переживаемый Россіей момент, это необходимо для успѣха великой революціи».
Офиціальной деклараціи Исп. Ком. большевицкая фракція противопоставила свою, придав ей отвлеченную формулировку: «Есть один способ создать тот мир, к которому стремится вся вселенная», — говорит от имени большевиков Каменев: «этот способ — превратить русскую національную революцію в пролог возстанія народов всѣх воюющих стран против молоха имперіализма, против молоха войны… Слишком много благородных слов прикрывало разбойную политику, восторжествовавшую и приведшую к войнѣ… Не благородных слов, не прикрытія для имперіалистической войны, а правды, голой правды о том, что такое эта война, требуют всѣ народы, и мы одни здѣсь — побѣдившая революція — можем сказать и должны сказать… что это не народная война, что это война не народами затѣяна, на эту войну обрекли нас имперіалистическіе классы всѣх стран. Собравшись сюда, как полновластные(?) представители народов Россіи, вы должны сказать: «Мы не только зовем всѣх угнетенных, всѣх порабощенных, всѣ жертвы мірового имперіализма к возстанію против рабства, против имперіалистических классов, но мы от имени русскаго революціоннаго народа говорим: ни одной лишней капли крови за интересы своей или чужой буржуазіи пролиться мы не дадим»… «Мѣсяц прошел с тѣх пор, как революціонный пролетаріат и революціонная армія в Петроградѣ поставили здѣсь Временное Правительство, и мѣсяц нужен был на то, чтобы это Правительство, вышедшее из революціи, осмѣлилось сказать дипломатично и осторожно, что оно не считает задачей русскаго свободнаго народа, закабалять чужія земли»… «Мы должны сказать: революціонная Россія требует, чтобы Врем. Правит, формулировало волю ея к миру и надѣется, что только возстаніе угнетенных народов других стран поддержит русскую революцію и создаст тот мир, который хотя бы в малой степени возвратит нам тѣ великія затраты народной крови, которыя выпил уже из міра вампир милитаризма» [397].
В развернувшихся преніях голоса представителей арміи (напомним, что на Совѣщаніи были представлены 6 армій и 40 отдѣльных воинских частей) прозвучали довольно однотонно. Вовсе не представлял исключенія солдат Новицкій, выступившій от имени Особой арміи и предложившій, как крикнули ему с мѣста, «кадетскую резолюцію». Отмѣчая довѣріе к Правительству, созданному революціей, Новицкій говорил о нѣкоторой неясности обсуждаемой резолюціи: …»Я хочу мира, душа жаждет мира, но не позорнаго мира… Мы тогда только можем спокойно вернуться с поля сраженія, когда мир будет подписан не позорный («пока всѣ нѣмцы не признают, что надо заключить мир именно на правах равенства, братства и свободы»), и вот я призываю от имени Особой арміи стать всѣм на работу и дать помощь арміи, чтобы она могла выйти из этой войны с побѣдой». Не странно ли, — говорил представитель 12-ой арміи с. д. меньшевик Ромм, — что «вопрос о немедленном заключеніи мира поднимается только со стороны тыла, и ни один солдат с фронта, который в тяжелых условіях 33 мѣсяца воюет, ни один из них не говорил о немедленном заключеніи мира». Ромм удовлетворялся объединяющей «всѣх» резолюціей Церетелли и хотѣл бы только внести поправку, в том смыслѣ, что «под обороной страны подразумѣвается не только сидѣніе в окопах, но, если того потребуют обстоятельства, — «наступленіе». И другіе представители фронта настаивали на том, что в резолюціи надо не столько подчеркивать «защиту», сколько сдѣлать удареніе на «борьбѣ». Резолюція бердичевскаго гарнизона призывала не «чуждаться исторических задач нашей родины» и стать «дружно на защиту свободной родной земли и ея историческаго права». Прочитавшій резолюцію с. р. Усов, позднѣе, при обсужденіи отношенія к Правительству, от себя мотивировал так: «Моя личная точка, зрѣнія такова: я прежде всего отношусь к Врем. Правит, не только с точки зрѣнія революціи и ея достиженій, но и с точки зрѣнія обороны страны. «Отечество в опасности». Это не фраза, это крик, может быть, больной души и отчаянія. Я нахожусь близко к дѣйствующей арміи, и пока я ѣхал сюда, то видѣл дезертиров на крышах и подножках — это была общая картина… Половина дезертиров, направлявшихся в Петроград, это — тѣ, которые потеряли дисциплину… Нужно создать правительство, которое пользовалось бы довѣріем всѣх классов населенія… Нужно правительство, которое будет авторитетно и обезпечит защиту страны, иначе через 2-3 мѣсяца страна сметет достиженія революціи… Меня больше всего возмущает то, что здѣсь слишком мало говорится об оборонѣ страны и слишком много об узкопартійных интересах»…
Собраніем, подавляющим большинством голосов, была принята поправка Ромма и в резолюцію Церетелли были введены слова о «способности» арміи к «активным операціям» [398]. Компромиссная, в сущности, резолюція Совѣщанія была, конечно, далека от того пафоса, который нужен был арміи и который один только мог подвинуть ее на подвиг.
Какая-то струна лопнула в эти дни. Кто из настройщиков перетянул ее? Вовсе не надо принадлежать к числу «лѣвых пошляков», для которых «Дарданеллы служили мишенью» (утвержденіе Ганфмана в юбилейном сборникѣ в честь Милюкова), для того, чтобы признать, что царьградскія мечтанія, как бы воскрешавшія не ко времени традиціи ушедшаго и возбуждавшія подозрѣнія, сыграли значительную роль в этом дѣлѣ. Дарданельская химера, дѣйствительно, стала жупелом, который широко использовала демагогія [399]. Революціонное правительство, таким образом, не сумѣло воспользоваться тѣм активам, который, казалось, давался ему в руки, и который кн. Львов, в письмѣ к Алексѣеву 11-го марта выразил словами: «подъем покроет недоимки, вызванныя пароксизмом революціи». Какая трагедія для арміи! Как раз в эти же дни французскій посол отмѣтил в дневникѣ ухудшеніе положенія в смыcлѣ войны. Ею мало кто интересуется — все вниманіе сосредоточено на внутренних вопросах. Такое впечатлѣніе можно было вынести не только в салонах, которые посѣщал Палеолог. Не показательно ли, что в первом вскорѣ послѣдовавшем публичном выступленіи лидера народных соціалистов Мякотина войнѣ в докладѣ было отведено послѣднее мѣсто. Страна жила не войной, а революціей. Взгляд современников обращался «внутрь», как это наблюдали члены Думы при посѣщеніи деревни, гдѣ война, но их впечатлѣнію, отходила «на задній план».