[ — Мартовcкіе дни 1917 года — ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ТРАГЕДІЯ ФРОНТА — III. Демократизaція аpміи.]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
Можно было бы согласиться с утвержденіем нѣкоторых мемуаристов, что «сколько нибудь успѣшное веденіе войны было просто несовмѣстимо с тѣми задачами, которыя революція поставила внутри страны, и с тѣми условіями, в которых эти задачи приходилось осущеcтвлять» [400] — согласиться только с одной оговоркой, что задачи ставила «cтихія», а условія во многом опредѣляли люди. От этих «условій» завиcѣла дальнѣйшая судьба революціи. Втуне было требовать, чтобы солдаты не занимались «политиканством», как выражался 4 марта в приказѣ главнокомандующій арміями Западнаго фронта Эверт, — требовать, чтобы они не тратили «зря» время и нервы на «безцѣльное обсужденіе» того, «что происходит в тылу и во внутреннем управленіи Россіи». «Войска должны смотрѣть вперед — писал Эверт — в глаза врагу, а не оглядываться назад на то, что дѣлается в тылу, внутри Россіи… О порядкѣ в тылу предстоит заботиться тѣм, на кого эти заботы возложены довѣріем народным, с вѣрою в то, что они выполнят свой долг перед родиной так же честно, как и мы должны исполнить до конца свой». Теоретически возможно было отстаивать «единственно правильный принцип — невмѣшательство арміи в политику», как это на первых порах сдѣлал Алексѣев (письмо Гучкову 7 марта), или как это дѣлали «Русскія Вѣдомости», ссылаясь на «азбучную истину» конституціонных государств (11 марта). Но такіе лозунги тогда были внѣ жизни [401] и, слѣдовательно, неосуществимы, ибо революція не была «дворцовым переворотом», которому наступает конец, раз цѣль его достигнута. Был, конечно, совершенно прав выступавшій от фронтовой группы на Госуд. Совѣщаніи в Москвѣ Кучин, говорившій «так наивно представлять себѣ, что армія, которая силою вещей, ходом всѣх событій приняла активную роль в развитіи этих событій, чтобы эта армія могла не жить политической жизнью». Военное командованіе в своих разсужденіях с профессіональной точки зрѣнія было логично, но не совсѣм послѣдовательно было Правительство, которое в приказѣ военнаго министра от 9 марта говорило арміи и флоту — бдите! «опасность не миновала, и враг еще может бороться… В переходные дни он возлагает надежду на вашу неподготовленность и слабость. Отвѣтьте ему единеніем». Военному министру вторили воззванія Временнаго Комитета Гос. Думы — «Мы окружены страшной опасностью возстановленія стараго строя». Срок, когда надо перестать бояться «контр-революціи», каждый опредѣлял слишком субъективно, равно как и то, в чем олицетворялась эта контр-революція в странѣ.
Событія всколыхнули армію сверху до низа. В крестьянской в своем большинствѣ арміи земельный вопрос дѣлается центром вниманія. Стрѣлки в корпусѣ Селивачева «далеко не всѣ сочувствуют введенным новшествам» — записывает автор дневника 13 марта: «больше всего хлопочут они — будет ли им прирѣзана земля за счет помѣщиков, удѣлов и монастырей — вот их главнѣйшее желаніе». Член Гос. Думы Демидов, посѣтившій фронт, передавал в «Письмах из арміи» («Рус. Вѣд.»), как аудиторія «замирала» при упоминаніи о землѣ. Неужели можно было каким либо революціонным приказом заставить ее быть внѣ «соціальной политики»? Может быть, Н. Н. Щепкин был нрав, когда утверждал на съѣздѣ к.-д., что никакого (это слишком, конечно, сильно) сочувствія на фронтѣ не встрѣчает попытка разрѣшить сейчас соціальные вопросы. Сознаніе, что немедленное рѣшеніе земельнаго вопроса может сорвать фронт, было и потому так естественно, что во многих солдатских письмах того времени, идущих с фронта, сдерживаются порывы односельчан к дѣлежу земли. Но у стоящей в бездѣйствіи в окопах арміи неудержимое всетаки стремленіе к тылу. Припомним: «всѣ помыслы солдат обращены в тыл» — писал Рузскому 29 марта Драгомиров, командовавшій наиболѣе близкой к центру 5-ой арміей.
«Коллектив» в жизни арміи становится органической потребностью революціоннаго времени и не только в силу естественнаго стремленія к взаимному политическому общенію. «Коллектив — как отмѣтил И. П. Демидов в одном из своих ранних «писем» — является тѣм горнилом, гдѣ сплачивалась различная психологія в одну». Только через этот коллектив могла притушиться роковая, ослабленная во время войны совмѣстной оконной жизнью, рознь между офицером и солдатом — всѣ стояли «перед лицом смерти» [402]. Демократизаціи арміи требовала не только революціонная психологія, но и вся конкретная обстановка того времени.