[ — Мартовcкіе дни 1917 года — ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ТРАГЕДІЯ ФРОНТА — III. Демократизaція аpміи.]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
Совѣт обсудил не только «права солдат», но и согласно устанавливаемым им положеніям, что «солдаты имѣют право внутренней организаціи», солдатская секція, под руководством с.-р. прап. Утгофа, разработала и «положеніе о войсковых комитетах» (районных и полковых), учреждаемых для рѣшенія различных вопросов, касающихся «внутренняго быта» войсковых частей. Проект отвергал выборное начало команднаго состава и оговаривал, что вопрос «боевой подготовки и боевых сторон» дѣятельности части обсужденію в комитетѣ не подлежит. Проект «положенія» был опубликован в «Извѣстіях» 24 марта. Обсуждала всѣ эти вопросы и «комиссія о реформах» ген. Поливанова. Уже на третьем своем засѣданіи 9 марта она поручила Ген. Штабу разработать положеніе о ротных комитетах, признавая желательным согласовать министерскій проект с предложеніями солдатской секціи Совѣта и военной комиссіи Временнаго Комитета Гос. Думы.
Пока же на фронтѣ происходили «самочинныя» дѣйствія и самопроизвольно зарождались организаціи, существованіе которых мѣстным военным властям приходилось неизбежно санкціонировать. Так сложилось «армейское самоуправленіе» в XII арміи — сложилось «самостоятельно, почти без всякаго вліянія со стороны Петрограда», как отмѣчала «памятная записка» Совѣта офиц. деп. названной арміи, поданная Временному Правительству [417], и получило свою собственную организаціонную форму примѣнительно к лѣстным условіям: из полковых комитетов — солдатских и офицерских, а иногда и смѣшанных — выдѣлялись комитеты дивизіонные и корпусные, завершая пирамиду Совѣта солдатских и офицерских депутатов при штабѣ арміи [418]. «Памятная записка» подчеркивала, что армейская организація, существованіе которой можно начать с 9 марта, возникла «при полном сочувcтвіи командующаго арміей» (Радко-Дмитріева), сдерживавшаго «несочувствіе» к самоуправленію армейскому «низшаго команднаго состава». По мнѣнію составителей «памятной записки» протекшія двѣ недѣли позволяют положительно оцѣнить полученные результаты: «Боевая служба несется образцово»… «Неорганизованныя выступленія и случаи самосуда над нелюбимыми начальниками прекратились совершенно. Исчезли жалобы на недостаточное довольствіе… И даже дезертирство, такое доступное и легкое в виду отсутствія надзора в тылу, не повысилось, а наоборот значительно сократилось. Конечно, такая картина, могущая показаться слишком идиллической, наблюдается только в частях, гдѣ начальство шло навстрѣчу новому порядку… В других частях, гдѣ самоуправленіе не встрѣчало сочувствія начальства, до сих пор чувствуется неувѣренность, напряженіе, разобщенность между солдатами и офицерами и, как слѣдствіе, ослабленіе единства и боевой силы части. Очень многіе войсковые начальники, препятствующіе введенію новаго порядка, вовсе не являются принципіальными противниками самоуправленія в арміи, но… протестуют против введенія самоуправленія только потому, что оно не подтверждено приказом по военному вѣдомству и представляется им преступленіем, самовольством. В виду этого необходимо скорѣйшее проведеніе приказа по военному вѣдомству обязательных и общих для всей арміи форм воинскаго самоуправленія». Иниціаторы шли дальше и предлагали военному министру сконструировать Всероссійскій Общеармейскій Совѣт военных депутатов, как орган постояннаго представительства дѣйствующей арміи, который создал бы живую связь между правительством и арміей и дал бы правительству «возможность в своих дѣйствіях опереться на 8 мил. штыков и дѣйствовать твердо и увѣренно, не считаясь ни с какой оппозиціей, откуда бы она ни шла». Всѣ тыловые совѣты — «случайные совѣты» — подлежали, по этому плану, роспуску и замѣнѣ правильным представительством.
Тактика Радко-Дмитріева [419] не была единичной на фронтѣ. Деникин упоминает о ген. Цуриковѣ, командовавшем VI арміей на Румынском фронтѣ, который с первых же дней согласился на введеніе комитетов и послал даже телеграмму командирам корпусов сосѣдней арміи с доказательством пользы нововведенія. Также Деникин упоминает, что главнокомандующій Кавказским фронтом «еще до узаконенія военных организацій приказал, чтобы «распоряженія, касающіяся устройства и быта; арміи, проходили через Совѣт солдатских депутатов». В военное министерство с разных сторон шло немало донесеній о пользѣ, которую приносили дѣлу «самозванные» комитеты — они «вносили успокоеніе, постепенно связывая офицеров с солдатами». (См., напр., телеграммы с Зап. фронта). Мы видѣли, сколь значительны должны быть поправки к утвержденію Деникина («Об исправленіях исторіи»), что Гучков услышал из арміи по вопросу об ея демократизаціи «вопль осужденія». Этого не было.
При таких условіях верховной власти не оставалось ничего другого, как пытаться легализировать комитеты — «прибрать их к рукам». «Так мы и поступили», — заключает Гучков в воспоминаніях. 28-го в Ставкѣ состоялось совѣщаніе, на котором побѣдила компромиссная позиція, и 30-го Алексѣевым, не принадлежавшим к числу людей, для которых недоступна чужая аргумеyтація [420], было издано «временное положеніе об организаціи чинов дѣйствующей арміи и флота». В основу этого «положенія» лег проект, разработанный под руководством Колчака для Черноморскаго флота и сообщенный, очевидно, в Ставкѣ — Верховским.
Может ли возникнуть хоть какое-нибудь сомнѣніе, что авторитет Правительства и верховнаго командованія безконечно выиграл бы, если бы иниціатива и новая организація арміи всецѣло находились в их руках? Они достигли бы большаго, если бы «временное положеніе» 30-го, замѣнененное через двѣ недѣли статутом Поливановской комиссіи [421], было бы издано 9 марта, когда все еще было в броженіи и когда еще не пришлось бы закрѣплять сущее, как стало это неизбѣжно позднѣе. Дезорганизующее вліяніе безспорно оказало то обстоятельство, что в связи с измѣненіями «положеній» приходилось переизбирать войсковые комитеты — в нѣкоторых мѣстах «до четырех раз» в теченіе одного мѣсяца (жалоба, которую записал в свой путевой дневник ген. Масленников при посѣщеніи Особой арміи 18 апрѣля). Почти столь же неизбѣжно было и то пагубное явленіе, которое родилось из факта образованія комитетов явочным порядком — они в сущности, нерѣдко продолжали дѣйствовать уже в порядкѣ «обычнаго права» и придавали новой «наиболѣе свободной в мірѣ» арміи подчас характер уродливаго своеобразія: протоколы Исп. Ком. зафиксировали такую достаточно яркую бытовую черту — представитель тылового лужскаго комитета докладывал 11 марта: «хорошій гарнизон. Во главѣ комитета капитан, с ним вмѣстѣ засѣдают представители населенія, далее женщины»… Едва ли нормальным можно признать тот факт, что в 80 сиб. полку первым председателем солдатскаго комитета был священник.
* * *
Каких результатов могла бы достигнуть на первых порах иниціатива военной власти, показывает дѣятельность «иниціатора захвата солдатскаго движенія в руки команднаго состава», адм. Колчака в Черноморском флотѣ. Наиболѣе серьезные большевицкіе историки должны признать, что Колчаку «дѣйствительно удалось добиться огромных успѣхов — в теченіе почта двух мѣсяцев, на севастопольских судах, в гарнизонах и среди рабочих царили… идеи побѣдоносной войны. Севастопольская военная организація создает проект устава, основной мыслью котораго является усиленіе мощи флота и арміи»… Колчак считал необходимыми комитеты, которые вносили «порядок и спокойствіе», и он мог на митингах открыто заявлять, что «приказ № 1» для него не обязателен — его выслушивали спокойно.
Адм. Колчак принадлежал, несомнѣнно. к числу крупных индивидуальностей [422]. Можно думать, что иниціатива Ставки была бы поддержана не за страх, а за совѣсть большинством команднаго состава и по внутреннему убѣжденію и по выработанной традиціи дисциплины — этому чувству чести военный среды. Так ярко послѣднее выразил ген. Селивачев записью в дневник но поводу «запроса» военнаго министра об отношеніи к приказу № 114: «не знаю, как отвѣтят мои командиры полков… Я же лично дам такой отвѣт: «для меня, как человѣка военнаго, всякій приказ военнаго министра непреложен к исполненію; обсуждать затронутые вопросы я считаю возможным лишь до тѣх пор, пока они не вылились в форму приказа. Тѣм болѣе вопросы внутренней жизни войск, которые должны основываться на принципах, а не на разнообразной обстановкѣ, повелѣвающей в бою; как начальник, я не мог бы довѣрять своему подчиненному, позволяющему себѣ критиковать отданный мною приказ»… [423]. Показательным примѣром может служить и ген. Марков, дневник котораго цитирует Деникин. Первые дни в X арміи на Зап. фронтѣ — время колебаній и сомнѣній. «Всѣ ходят с одной лишь думой — что-то будет? Минувшее всѣ порицали, а настоящаго не ожидали. Россія лежит над пропастью, и вопрос еще очень большой — хватит ли сил достигнуть противоположнаго берега» (запись 6 марта). «Все то же. Руки опускаются работать. Исторія идет логически послѣдовательно. Многое подлое ушло, но и всплыло много накипи». Прочитав какое то «постановленіе» в «Извѣстіях» за «немедленное окончаніе войны», экспансивный автор дневника запишет: «погубят армію эти депутаты и Совѣты, а вмѣстѣ с ней и Россію» (9-го). Проходит нѣсколько дней и Марков уходит с головой в »совѣты» и «комитеты». 30 марта он вносит в дневник: «Спокойное, плодотворное засѣданіе армейскаго съѣзда до глубокой ночи». И позлее: «Я вѣрю, что все будет хорошо, но боюсь — какой цѣной»… В записях современников из числа военных часто раздаются жалобы па непригодность кадровых офицеров для выпавшей им роли политических воспитателей солдат, что препятствует развитію иниціативы командованія. Но не боги горшки обжигают, и эта «удручающая» политическая «незрѣлость» все же, как свидѣтельствуют многочисленные примѣры, очень скоро приспособилась к революціонной обстановкѣ.
Ген. Деникин, склонный с нѣкоторым излишеством примѣнять статистическій метод, опредѣлил, что 65% начальников арміи не оказали достаточно сильнаго протеста против «демократизаціи» (т. е. «разложенія» арміи). Подобное утвержденіе по существу является лучшим отвѣтом на обвиненіе в «демагогіи». На эти 65% возлагает отвѣтственность и Гучков в воспоминаніях, написанных в эмиграціи уже тогда, когда вынужденная обстоятельствами демократическая тога 17-го года, мало соотвѣтствовавшая самым основам политическаго міросозерцанія перваго военнаго министра революціоннаго правительства, была сброшена. Всѣх своих ближайших помощников по проведенію реформы он обвинял в демагогіи — они потакали революціи по соображеніям карьеры [424]. Свидѣтельство самооправдывающагося мемуариста, вспоминающаго былые дни в ином настроеніи, чѣм они им переживались, не может быть убедительным в силу своей тенденціозности.