[ — Мeтaфизикa пола]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
Рассмотрим теперь ту «теорию любви», которую Платон вложил в уста Диотиме. Но сначала послушаем, что говорит Платон о высшей форме эроса как состояния, иными словами, о влиянии его на подсознание. Персонифицированный Эрос уже в «Пире» назывался «могущественным гением», «пребывающим посередине между богами и смертными» и передающим, как и другие гении, соответственно приказания или молитвы. »
[56] В «Федре» пространно говорится о. Слово это довольно трудно перевести, буквальный перевод «мания» наталкивает на что-то негативное и болезненное, так же неточна попытка перевести это слово как «фурор», предпринятая гуманистами Возрождения (eroici furori у Джордано Бруно). Но можно говорить о состоянии восторга, «божественного энтузиазма», экзальтации или светлой, ясной опьяненности: об этом мы уже говорили в связи с первичной природой эротического импульса. Платон строго различает две формы «мании» или «неистовства»: «неистовство бывает двух видов: одно — следствие человеческих заболеваний: другое же — божественного отклонения от того, что обычно принято… »
[57] Так что не стоит его бояться, и пусть нас не тревожит и не запугивает никакая речь, утверждающая, будто следует предпочитать рассудительного друга тому, кто охвачен порывом. Пусть себе торжествуют победу те, кто докажет к тому же, что не на пользу влюбленному и возлюбленному ниспосылается богами любовь, — нам надлежит доказать, наоборот, что подобное неистовство боги даруют для величайшего счастья». »
[58]
Самым важным для нас здесь является то, что неистовство эроса включено в совокупность признаков метафизического измерения. Платон различает четыре вида позитивного «неистовства», не относящегося к человеческой патологии. Он вменяет их четырем божествам: любовная у него увязана с Афродитой и Эротом (эросом), профетическая — с Аполлоном, инициаций — с Дионисом, а поэтическая — с музами. »
[59] Марсилио Фичино »
[60] говорил, что это как раз «те образы фурора, на которые вдохновил нас Бог, возвышая человека над его человеческим, земным содержанием; и они же обращают человека в бога». Не будем здесь говорить о «поэтическом неистовстве», отметим только, что сейчас поэзия стала делом субъективно-профаническим, но когда-то поэт был пророком, а сама поэзия — carmen. Во всех остальных случаях даже сейчас — это некая опьяненность, выводящая за пределы индивидуального переживания. У влюбленного, как и у посвященного, видение превышает ограниченность времени и самого субъекта. »
[61] Но почему-то ни Платон, ни его комментаторы не упоминали о неминуемом развитии анагогической, то есть ведущей ввысь, которое происходит уже обычно под знаком Марса. Это странно вдвойне, ибо в древности героическое часто было связано с инициатическим. »
[62] Вспомним о священном безумии Коривантов и Куретов с их особой техникой, включавшей в себя танец.
В то же время совершенно очевидно, что Платон признавал существование некоего древа, ветвью которого является эрос пола. Одушевленная опьяненность первоматерии от имени бога или гения, подобно прививке высшей жизни, освобождает «пленницу». И тогда, подчиняясь исключительно метафизике андрогината, материя приобретает высшую возможность — эквивалент мистерийных инициаций. Весьма знаменательно, что слово («оргия»), которое сегодня ассоциируется с половой распущенностью, возникло как обозначение состояния восторженной, воодушевленной экзальтации, которая в античных мистериях служила отправной, исходной точкой всякой инициации и имела эпитеты «священная», «сакральная». Но если эротическая, родственная другим сверхчувственным переживаниям, о которых говорит Платон, локализуется, становится вожделением, а впоследствии лишь плотским, тогда она из «обуславливающей» становится «обусловленной», причем обусловленной биологически, исключительно телесным низом, деградирует и завершается синкопой чистого «удовольствия». Это и есть «похоть Венеры».
Но даже здесь есть разные степени падения: «удовольствие» может оставаться экстатическим, если «магнетический» аспект любви, при флюидном слиянии двух существ, достаточно интенсивен. Когда эта интенсивность слабеет, в частности в результате привычки, «удовольствие» оказывается уже просто связанным с известными зонами и прежде всего с гениталиями. В особенности это свойственно мужчинам. Наконец, оно просто отделяется от всякого глубокого переживания. Вообще, «похоть» это действительно синкопа или коллапс состояния. Последняя в своей сверхчувственности воли к абсолютному бытию всегда противоположна уничтожению эроса, замыкающему его в круге физического поколения. Это и есть у Платона вторая «теория любви», представленная Диотимой.
Не будет лишним еще раз подчеркнуть разделение Платоном видов «неистовства» — в дальнейшем это поможет нам развить наши идеи подробнее., властно вмешиваясь в жизнь человека, либо полностью подчиняет себе его индивидуальный менталитет (в индийской терминологии — manas), либо вообще упраздняет его. Эта могущественная сила может быть онтологически высшей или низшей в отношении индивидуальности. В последнем случае неистовство становится животно-регрессивным. На очень тонкой, едва различимой пограничной линии находится, в частности, половая магия.
Своего рода иллюстрацией к изложенному являются теории уже цитированного нами Людвига Клагеса, который отчетливо отделял стихийное неистовство эротического события от его психофизического аспекта. Все «не-физическое» и экстатическое, по Клагесу, существует отдельно. «Это не дух человека освобождается в экстазе, — утверждает Клагес, — но душа, и освобождает она не тело, но дух.» »
[63] Хотя для этого автора дух и не совсем дух, а в сущности синоним «ментала», очевидно, что «душа», о которой он говорит, соответствует низшим пластам (почти бессознательным, соседствующим с биосом) человеческого бытия, в большей своей части характеризующимся господством женского, смутно-ночного, yin, а не принципом yang — мужским и светлым. Следовательно, экстаз, рассматриваемый Клагесом, можно, собственно, назвать теллурическим, может быть, даже демоническим.
Итак, существует разветвленная феноменология видов и эроса, важность которой невозможно преуменьшить. При этом надо понять, что ни негативно- демонический, ни божественный аспект эроса одинаково не имеют никакого отношения к брутальному импульсу, к чистой животности. Этнологи, так же, как и историки религии, как и современные психологи, — не знают почти ничего об этих важнейших тонких различиях.