[ — Мeтaфизикa пола]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
Соображения, развитые далее, должны свидетельствовать о крайней силе энергии пола, если, конечно, эротическое переживание целостно и не раздроблено. Сразу отметим — для нас совершенно неприемлема не только сексология биологического направления, но и усилия тех, кто в духе бунта Руссо против «цивилизации» в защиту «природы» сегодня проповедуют почти что религию секса и плоти вместо или против Евангелия. Наиболее известный представитель подобной тенденции — Д.Г. Лоуренс. Его точка зрения прекрасно изложена Олдосом Хаксли в романе «Контрапункт», где устами Чемпиона говорится: «Вовсе не «естественные» желания и аппетиты придают облику человека звероподобность». И добавляет: «Нет, звероподобность, пожалуй, не верное слово, оно содержит в себе прямое оскорбление животным, скажем лучше, вменяет им человеческую испорченность и греховность. И виновником этого — наше воображение, наш интеллект, наши принципы, образование, традиции. Предоставим инстинкты самим себе, и они не сделают ничего дурного». В большинстве своем средний человек гнушается как тем, кто, удаляясь от «центральной нормы человечества», слишком плотолюбив, так и тем, кто, отвергая плоть вовсе, «слишком духовен». Но Лоуренс как бы отвечает: «Моя религия это вера в кровь и плоть — она мудрее интеллекта». »
[6] Тем более странно, что иногда этому автору удается сказать нечто не вполне банальное, вроде вот такого: «Есть Бог Отец, непостижимый, непознаваемый. Мы несем его во плоти, в женщине. Она — дверь, в которую мы входим и через которую появляемся на свет. Через женщину мы возвращаемся к Отцу, подобно тем, кто ослеп и обезумел, видя чудо Преображения». Лоуренс чувствовал мистику крови. Но в целом такая экзальтация ведет к двусмысленным искажениям. Пеладан справедливо писал: «Реализм в любви не менее абсурден, чем в искусстве. Подражание природе в эротике становится подражанием скотине». »
[7] Всякий «натурализм» есть деградация. Ибо только выделяющее человека из слепой природной стихии можно считать естественным, и не всеестественное» присуще животным. «Реализм» противен всей глобальной иерархии жизни.
Человеческая любовь, человеческий секс, если принять за «норму’1 животный мир, — извращение. По смыслу слов героя Лоуренса природное бытие для человека тождественно денатурализации. Человеческий секс совсем иной. Он свободен от сезонных периодов, впрочем, не без «умысла» в меньшей степени у женщин.
В любое время, не важно какое, человек может желать и любить; и это является естественной чертой его любви.
Когда говорят, что секс есть физиологическая потребность человека, делают ошибку. Человек может без него жить. В сущности, у человека никогда не бывает «физического» полового желания; по сути, желание человека всегда психическое, желание же физическое только «отблеск». Только у очень примитивных людейдело обстоит несколько иначе. «Круг событий» для них замыкается слишком быстро — остается чистая похоть, иногда — еще одно, тоже животное, желание, о котором сейчас и пойдет речь.
Сексология, наряду с прочими мифами, создала миф об «инстинкте размножения» как основе эротизма. По их мнению всю жизнь определяет инстинкт самосохранения и инстинкт продолжения рода. Это якобы фундаментальные силы, связанные с родом, и действенные у человека не менее, чем у животных. Ограниченность и плоскостность этой теории ясна из невольного саморазоблачения позитивистов вроде Морселли »
[8], доказывающих будто индивид борется за существование и питание, чтобы размножаться и размножается ради сохранения вида. Так высшей целью становится некая «непрерывность универсальной жизни».
Нам нет нужды вообще говорить об «инстинкте самосохранения». Тем более указывать на проявления, его не только нейтрализующие, но и упраздняющие вовсе, разъяснять отсутствие какого-либо отношения этого инстинкта к «конечным целям рода». Как раз так называемый «инстинкт продолжения рода» может ставить первый инстинкт под вопрос, а то и вообще делать пусть заботу о собственном здоровье и благополучии.
Последний же — представляет собой абсолютно абстрактную экспликацию полового импульса, его морально-психологическое оправдание в мире условностей. И можно сказать, что концепция «инстинкта размножения» как неотъемлемо присущего человеку — лишена всякого основания. У человека «инстинкт» и сознательное деяние нераздельны. Но, как содержимого сознания, инстинкт размножения не существует, момент «воспроизведения» не фигурирует вовсе не только в половом желании как переживании, как опыте, но и в его развитии как собственно желания. Знание того, что половое желание и эротизм, особенно, когда они ведут к единению мужчины с женщиной и могут дать место рождению нового существа — есть знание а posteriori. Никто не занимается любовью специально чтобы родить. Рождение ребенка — одно из возможных последствий любви.
В подтверждение выше сказанного приведем известный факт, что в некоторых «первобытных» народах рождение нового человека приписывают случаям и причинам, не имеющим какой бы то ни было связи с половым союзом. Клагес пишет об этом так: «Это заблуждение, это заведомая фальсификация — называть инстинкт размножения инстинктом половым. Размножение — возможное следствие половой активности, но оно не является источником собственно полового возбуждения. Животным это неизвестно — только человеку дано это знать». »
[9] Клагес показывает, что инстинкт совершенно не самостоятелен; вряд ли мужчина специально ищет случая оплодотворить свою возлюбленную. И он делает характерное замечание: «Если хотите, попробуйте сопоставить фактор «воспроизводительности» с теми, кого обыкновенно воспринимают как высшую модель человеческой любви, с великими образами влюбленных в истории и в искусстве: Тристаном и Изольдой, Ромео и Джульеттой, Паоло и Франческой и другими. Попробуйте представить их в ситуации «хэппи энда», с дитятей, а то и с целым выводком ребятни, так сказать, по завершении дней». Кстати, что касается влюбленной пары, которая никогда не имела детей, один из персонажей Барбе д’Орвильи говорит: » Они слишком любят друг друга, огонь же только пожирает, истребляет, но не творит». Одну женщину спросили, не грустно ли ей без детей, а она ответила, что и не хочет их: «Дети годятся только для женщин несчастных».
Кто-то насмешливо заметил: «Адам! Просыпаясь в присутствии Евы, не вопи, как тот современный сенатор, изрекший: «Вот мать моих сыновей, жрица моего очага». И даже если желание иметь потомство лежит в основании отношений между мужчиной и женщиной, то только из соображений рассудочно-социальных. И желание это не имеет ничего общего с метафизическим аспектом пола. Даже если мужчина и женщина заключают брак с целью иметь потомство, мысль эта вовсе не преследует их собственно во время половой близости, как и не она, конечно, источник их восторга в этот момент. »
[10] Возможно, конечно, завтра будет иначе. В угоду общественной морали, в особенности католической, изобретут искусственное оплодотворение или же попытаются медицински устранить сам факт эротического, восторга. Но тогда исчезнет и понятие полового влечения. Пока что все-таки притяжение полов остается србытием высшей значимости — со всей его мистери-альностью и метафизикой, с непреодолимым побуждением к единению и обладанию, в котором смутно и пока еще неопределенно проступают иные измерения. Но о них — после. Пока что нам надо ясно понять, что стремление к «размножению» не есть факт сознания.
Кое-какие верные наблюдения по этому поводу сделал В. Соловьев. Он заметил ошибку тех, кто как раз думает, что raison cfetre половой любви — продолжение рода; любовь-де служит лишь средством. Большинство организмов как животного, так и растительного мира размножаются бесполым путем. Секс вмешивается в размножение не организмов вообще, а организмов высших. Вот почему «смысл половой дифференциации» и соответственно половой любви следует искать не в идее жизни рода и его продолжения, но единственно в идее «высшего организма». Более того: «Чем выше поднимаемся мы по лестнице организмов, тем сила размножения становится меньше, а сила влечения, напротив, больше… Наконец, у человека сравнительно со всем животным миром размножение совершается в наименьших размерах, а половая любовь достигает наибольшего значения и высочайшей силы… Отсюда явствует: половая любовь и продолжение рода находятся между собой в обратном отношении; чем сильнее одно, тем слабее другое.» В обоснование этих двух крайностей животной жизни Соловьев указывал, что если в низшем пределе мы находим только размножение, воспроизведение, без всякой половой любви, то в высшем пределе, на вершине, во всех ее страстных проявлениях мы обнаруживаем половую любовь, которая возможна лишь в результате полного, воспроизводства, согласно с отмеченным выше.1 А вот другой автор: «Половая страсть допускает в себе почти всегда извращение инстинкта… иными словами, на деле, в ней почти всегда избегают того, что называется родовоспро-изводством».2 Это значит, что речь идет о двух разных явлениях, одно из которых не может быть представлено орудием или средством другого.3 В своих высших, типических формах проявления — эрос имеет неизъяснимое свойство: он совершенно не зависит от каких-либо материальных потребностей и даже просто от физической любви.