[ — Метaфизика вoйны]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
Пусть нашим читателям не покажется странным, что рассмотрев комплекс традиций Запада, связанный со священной войной — то есть войной как духовной ценностью, — мы предложим теперь исследовать тот же аспект, выраженный в исламской традиции. Наоборот, для наших целей (как мы часто отмечали ранее) будет интересно осветить объективную ценность этого принципа путём демонстрации его универсальности, то есть его соответствия выражению quod ubique, quod ab omnibus, et quod semper. [9] Только таким образом мы сможем с уверенностью утверждать, что те или иные ценности совершенно независимы от чьих-либо взглядов, и что они по своей сути превосходят частные формы, принимаемые ими в той или иной исторической традиции. Чем лучше нам удастся показать внутренние соответствия между такими формами и их общим принципом, тем глубже читатель сможет изучить свою собственную традицию, полностью овладеть ею и понять её с метафизической точки происхождения.
Чтобы уяснить обсуждаемое в исторической последовательности, сначала нужно понять, что исламская традиция не возникает из некоего уникального метафизического источника, а по своей сути наследует персидской традиции. Как хорошо известно, Персия обладала одной из наиболее развитых доевропейских цивилизаций. В основании взгляда на жизнь в персидской традиции лежит исходная маздеистская концепция религии как воинской службы под знаменем «Бога Света» и существования как длительной, нескончаемой борьбы за спасение существ и вещей от власти дьявола, и эту концепцию нужно рассматривать как метафизическую составляющую и духовный фон для военных предприятий, достигнувших кульминации в создании персами империи «царя царей». После угасания мощи Персии эхо этой традиции продолжало существовать в череде средневековых арабских цивилизаций в формах, ставших чуть более материалистичными и иногда преувеличенными, но не до такой степени, в которой исходные элементы этой духовности были бы совершенно утеряны.
Мы рассмотрим здесь традиции этого типа прежде всего потому, что они представляют концепцию, которая вечьма поможет нам в дальнейшем понимании ряда идей, представленных в наших последующих статьях; например, концепция «великой» или «священной войны», отличной от «малой войны», но в то же время связанной с ней особым образом. Различие определено словами пророка, который, возвращаясь из военного похода, объявил: «от войны малой я возвращаюсь теперь к великой войне».
Малая война соответствует экзотерической войне — кровавому сражению, ведущемуся материальным оружием против врага, против «варваров», против низшей расы во имя высшего закона, или же, наконец, если война оправдывается религиозными мотивами, против «неверных». Не имеет значения, насколько ужасающи и трагичны события, не имеет значения, насколько огромны разрушения — метафизически такая война, тем не менее, остаётся «малой войной». «Великая» или «священная война» же, напротив, имеет внутренний и нематериальный характер — эта война ведётся против врага, «варвара», «неверного», которого каждый носит в себе, или который восстаёт всякий раз, когда индивид пытается подчинить всё своё бытие духовному закону.
Враг, проявляющийся в форме страстей, пристрастности, влечений, инстинктов, слабостей и внутренней трусости должен быть побеждён, его сопротивление должно быть сломлено, он должен быть закован в цепи и подчинен духовной личности. Это условие достижения внутреннего освобождения, «триумфального мира», позволяющего личности обрести то, что выходит за пределы и жизни, и смерти.
Кто-то мог бы назвать это просто аскетизмом. Великая, священная война — это такая аскеза, которая всегда была философской целью. Было бы соблазнительным добавить, что это путь тех, кто хочет сбежать от мира и кто, используя оправдание внутреннего освобождения, превращается в паству пацифистских трусов. Но дело обстоит совсем иначе. После разделения этих двух войн происходит и их синтез. Свойством героических традиций является именно то, что они предписывают «малую войну», то есть настоящую, кровавую войну, как инструмент к реализации «великой» или «священной войны», и в конечном итоге они становятся единым целым.
Таким образом, в исламе «священная война» — джихад — и «путь Бога» являются взаимозаменяемыми понятиями. Тот, кто воюет, находится на «пути Бога». Такова хорошо известная поговорка, ярко характеризующая эту традицию: «кровь героев ближе Господу, чем чернила учёных и молитвы набожных».
Опять-таки, как в традициях, уже рассмотренных нами, как в римской аскезе власти и в классической mors triumphalis, действие принимает смысл внутреннего преодоления и приближения к жизни, не смешанной более с тьмой, случайностью, неопределённостью и смертью. В более конкретных терминах, трудности, риск и испытания, свойственные событиям, вызванным войной, приводят к обнаружению внутреннего «врага», проявляющегося в форме инстинкта самосохранения, трусости, жестокости, жалости и слепого неистовства. Эти препятствия необходимо преодолеть так же, как и победить внешнего врага. Отсюда ясно, что решающим фактором становится внутренняя ориентация личности, непоколебимое упорство в том, что является духовным в этой двойной борьбе, в результате которой становится невозможным непроизвольное превращение в дикого зверя, но, напротив, обретается возможность обуздать глубочайшие силы, обретается такой взгляд на них, при котором невозможно никакое им подчинение, и человек всегда остаётся высшим властелином самого себя, и именно благодаря этой независимости он способен противостоять любому ограничению. В традиции, которую мы рассмотрим в следующей статье, такая ситуация представлена наиболее характерным символом: героя сопровождает бесстрастная божественная сущность, которая не сражается, но направляет героя и руководит им в сражении, бок о бок с ним в одной боевой колеснице. Этот символ является персонифицированным выражением двойственности принципов, которые истинный герой (всегда излучающий нечто священное) беспрестанно блюдёт в своей сущности.
Возвращаясь к исламской традиции, мы можем найти в её основном тексте такие строки: «Пусть сражаются во имя Аллаха те, которые покупают будущую жизнь [ценой] жизни в этом мире. Тому, кто будет сражаться во имя Аллаха и будет убит или победит, Мы даруем великое вознаграждение» (IV, 74). [10]
Метафизическая же подоплёка такова: «Сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается против вас» (ІІ, 190); «Убивайте [неверующих], где бы вы их ни встретили» (II, 191); «Не проявляйте слабости [в бою] и не просите мира» (XLVII, 35); «Здешняя жизнь — всего лишь игра и забава»(XLVII, 36); «А всякий, кто скупится, скупится во вред себе» (XLVII, 38).
Последнее положение является явной параллелью к тексту из Евангелия: «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет её», что подтверждается последующими высказываниями: «О вы, которые уверовали! Что с вами? Когда вас призывают: «Выступайте [на борьбу] за дело Аллаха», — вы словно прирастаете к земле. Неужели вы предпочитаете жизнь в этом мире жизни в мире будущем? Ведь наслаждение жизнью в этом мире по сравнению с будущим ничтожно» (IX, 38); «Скажи: «Неужели вы ожидаете, что нам выпадет что-либо иное кроме одного из двух благ, пока мы дожидаемся, что Аллах поразит вас наказанием от Себя или же посредством наших десниц?»» (IX, 52).
Следующие выдержки также достойны внимания: «Вам предписано сражаться с врагами ислама, а это вам ненавистно. Но возможно и такое, что вам ненавистно то, что для вас благо; что вам желанно то, что для вас — зло. Аллах ведает [об этом], а вы не ведаете» (II, 216), а также: «Когда была ниспослана сура, [которая гласит]: «Веруйте в Аллаха и боритесь [во имя Аллаха] вместе с Его Посланником», то зажиточные из мунафиков стали просить тебя освободить их [от участия в походе] и сказали: «Оставь нас, мы будем в числе находящихся [в тылу]». Они довольны были тем, что оказались в числе домоседов. На сердца их наложена печать [неведения], и они [ничего] не разумеют. Однако Посланник и те, которые уверовали вместе с ним, боролись [во имя Аллаха], жертвуя своим имуществом и рискуя жизнью. Им-то и уготованы блага, они и есть преуспевшие. Аллах приготовил для них сады, в которых текут ручьи. Они вечно пребудут там, и это великая удача» (IX, 86–89).
Таким образом, здесь мы видим своего рода amor fati, [11] загадочный способ интуитивного познания, пробуждения и героического принятия собственной судьбы во внутренней убеждённости в том, что когда наличествует «правильное намерение», когда побеждены леность и трусость, а вознесение над собственной жизнью и жизнями других, над счастьем и неудачами направляется чувством духовной судьбы и жаждой абсолютного существования, тогда личность даёт рождение силе, неспособной не достигнуть высшей цели. Тогда кризис трагической и героической смерти становится незначительным случаем, который в религиозном понимании может быть выражен следующими словами: «[Аллах] никогда не даст сгинуть понапрасну деяниям тех, кто был убит [в сражении] во имя Его. Он поведёт их прямым путём, улучшит их положение и введёт их в рай, о котором Он им поведал [в Коране]» (XLVII, 4–6).
Как бы замыкая круг, читатель вернулся теперь к тем же идеям, что были рассмотрены в предыдущих статьях, касающихся классической и средневеково–нордической традиции, то есть идее бессмертия, предусмотренного для привилегированных героев, которые, согласно Гесиоду, единственно и населяют символические острова, отображающие сияние и неосязаемое существование олимпийцев.
Также в исламской традиции часто встречаются отсылки к той идее, что некоторые воины, павшие в «священной войне», не погибли на самом деле, а вовсе не в символическом смысле. Это сверхъестественное состояние вовсе не оторвано от энергий и судеб живущих. Невозможно проникнуть в эту довольно таинственную область, которая требует описания вещей, не укладывающихся в настоящую статью. Однако мы можем совершенно определённо сказать, что, даже сегодня, в частности, в Италии, ритуалы, в которых воинская общность объявляет наиболее славных героев всё ещё «присутствующими», вновь обрели особую силу. Те, кто исходит из положения, что любое действие, в процессе инволюции, приобрело сегодня лишь аллегорический или, в лучшем случае, моральный характер, тогда как изначально имело значение реальности, и каждый обряд содержал реальное действие, а не просто «церемонию» — для них эти воинские ритуалы сегодняшнего дня могут послужить пищей к размышлению. И возможно, они смогут приблизиться к тайне, содержащейся в уже цитированном нами учении — то есть к идее о бессмертных героях и о победителях, которые, подобно римскому цезарю, остаются «вечными победителями» в центре людского рода.