О МОНАРХИИ ВООБЩЕ


[ — Нaрoднaя мoнaрxияЧАСТЬ ПЕРВАЯ ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]

Если мы попробуем вдуматься в понятие монархии вообще, то мы, вероятно к крайнему нашему удивлению, установим, что «монархия» вообще — не обозначает ровно ничего — как, с другой стороны, ровно ничего не обозначает и термин «демократия» — тоже «вообще». Мы привыкли думать, что монархия есть образ правления, при котором глава государства или нации является наследственным и пожизненным главой, передающим свои права и функции и дальше: по наследству и в пожиз н енное владение. Однако, Польша была республикой — «Речь Посполита» — и возглавлялась королями, которые, были выборными. Византия была монархией — из ее ста девяти царствовавших императоров было убито семьдесят четыре. В семидесяти четырех случаях из ста девяти престол переходил к цареубийце по праву захвата. И при короновании императора Цхимисхия патриарх Полуевкт провозгласил даже и новый догмат: таинство помазания на царство смывает все грехи, в том числе и грех цареубийства, — победителей не судят. Формула, по которой феодальная знать возводила на престол арагонских королей, была средактирована так:

«Мы, которые ст о им столько же, сколько и вы, и которые можем больше, чем можете вы, мы назначаем вас нашим королем и сеньором при том условии, что вы будете соблюдать наши привилегии. А если нет, — нет».

Новгород Великий — республика — нанимал себе «князей» по договору и смещал их, когда ему заблагорассудится. Римских императоров на з начали и смещали победоносные легионы. Турецкая монархия, которая все-таки просуществовала больше пяти веков, являлась производной величиной непрерывного ряда дворцовых переворотов, братоубийств, сыноубийств и просто убийств. Таким образом, «наследственная монархическая власть» это только тенденция, а никак не исторический факт.

Реальные полномочия этой власти даже и «тенденции» не имеют н икакой. Польские короли были просто безвластными («если нет, — нет») и Генрих Валуа предпочел сбежать от предложенного ему престола. Японская монархия эпохи шиогуната была только религиозным прикрытием над властью японских феодалов. Английский король может иметь большое влияние, но может не иметь и вовсе никакого, в зависимости от своих личных свойств. Шведский король не имеет достаточно власти, чтобы выхлопотать у своего правительства визу для въезда в Швецию нежелательному для социалистического правительства иностранцу.

История человечества есть по преимуществу монархическая история. Республиканские Рим и Афины были только исключением из общего правила. Великие государственные образования и Азии и Африки строились исключительно на монархическом принципе. Европы — почти исключительно на монархическом. Республиканская Северная Америка является одним из нынешних исключений, исторической роли которого мы еще оценить не можем: невероятно счастливые геополитические условия страны позволяют САСШ роскошь такого политического хаоса, какого не может позволить себе никакая иная страна в мире. Какая страна может позволить себе роскошь , существования бандитских организаций вроде «синдиката» м-ра Кастело, тратящих на подкуп администрации почти полмиллиарда долларов в год, — вероятно, не один только год. Какая иная страна может позволить себе роскошь такой политической неразберихи, которая свирепствует даже и в наше трагическое время. Все внешнеполитические опасности САСШ почти устранены наличием двух океанов и почти все внутриполитические — наличием чудовищных богатств, накопленных под при к рытием этих океанов. При данных условиях можно годами и годами переливать из пустого в порожнее, отмахиваться от неизбежности, и топтаться на месте. Представим себе североамериканскую политическую машину в России.

К Великому Князю Владимиру Красное Солнышко скачут гонцы: «Княже, половцы в Лубнах». Великий Князь Владимир Красное Солнышко созывает конгресс и сенат. Конгресс и сенат рассматривают кредиты. Частная инициатива ску п ает мечи и отправляет их половцам. В конгрессе и сенате республиканцы и демократы сводят старые счеты и выискивают половецкую пятую коло н ну. Потом назначается согласительная комиссия, которая ничего согласовать не успевает, ибо половцы успевают посадить ее всю на кол.

Этот пример несколько примитивен, но он точен. Нация, находящаяся в состоянии военной опасности, не может позволить себе роскоши парламентарной волокиты. Военная же опасность существует в мире со времен Адама и Евы до времен Сталина и Трюгве Ли. Нации, которых природа поставила вне этой опасности, могут забавляться согласительными комиссиями. Для России согласительные комиссии были бы самоубийством.

Приблизительно таким же самоубийством были бы согласительные комиссии и во внутренней жизни тех наций, которых судьба не наделила достаточным количеством жировых отложений. Североамериканские профессиональные союзы настроены антисоциалистически. Они не собираются грабить «буржуазию» ни сегодня, ни даже послезавтра: автомобилей и при буржуазии хватает на всех. Но в республиканской Франции даже и хлеба хватает не на всех. И ни один слой общества не желает принести жертвы «нации». Период, предшествовавший Второй мировой войне, и период, предшествующий Третьей — дают совершенно наглядное подтверждение одному из политических утверждений Карла Маркса — «если классовая борьба не находит разумного исхода — нация гибнет». Эта гибель не совершается, разумеется, в течение двадцати четырех часов — но она все-таки совершается. Америка и Англия, защищенные проливами и океанами, могут «смотреть и ждать» — Франция потерпела разгром в 1871 году, была спасена Россией в 1914 году, и потерпела разгром в 1940. Страна, которая была д о лгое время вершительницей судеб Европы, по крайней мере Западн о й Ев р опы , сейчас существует только за счет поддержки извне — и военной и фина н совой. Отн и мите эту поддержку — и что станет с Францией и внутри и извне?

И если для войны нация нуждается не в парламе н те, а в полководце или в вожде, то и для мира нация нуждается в судье, в суперарбитре над всякими внутренними трениями, спорами и столкновениями. Утверждение, что мир стремится к парламентарной демократии, если и верно фактически, то только в том отношении, что «стремиться» каждый может к чему ему угодно. Но идти — мир идет ОТ парламентарной демократии. И потеряв верховного арбитра в лице монархии — заме няет этот арбитраж диктатурой. Р о ссия, Польша, Герман и я, Венгрия, Испания, Италия, Франция этот путь проходят или прошли. Китай богдыханов п ережил диктатур у Чан-Кай-Шека, которая сменяется диктатурой Мао-Тзе. Только мелкие страны Европы , кое-как балансирующие между решающими силами современности, или внеевропейские страны, отделенные от этих сил океанами кое-как держатся за то, что можно было бы назвать «местным самоуправлением». Местному самоуправлению торопиться некуда, никаких принципиальных проблем жизнь перед ним не ставит, никакой опасности над ним не висит, все социальные противоречия смягчаются и «жизненными пространствами, и жировыми отложениями САСШ, Австралии, Канады или Новой Зеландии. Земной рай, говорят, находится на Гавайских остр о вах. Было бы нелепо предлагать русской зиме соответствующее гавайскому климату о б мундирование.

Мы можем установить такой твердый факт: русский народ, живший и живущий в неизмеримо более тяжелых условиях, чем какой бы то ни было иной культурный народ истории человечества, создал наиболее мощную в этой истории государственность. Во времена татарских орд Россия воевала по существу против всей Азии — и разбила ее. Во времена Наполеона Россия воевала по существу против всей Европы и разбила ее. Теп е рь — в трагически искалеченных условиях, опирающаяся на ту же Россию, коммунистическая пар т ия рискует бросить свой вызо в по существу всему остальному человечеству, правда уже почти без всяких шансов на успех, но все-таки рис к ует. Если бы не эти трагически искалеченные условия, то ест ь е сли бы не февраль 1917 г. с его логическим продолжением в октябре, то Россия имела бы больше трехсот м ил лионов населения, имела бы приблизительно равную а мериканской промышле н ность, имела бы культуру и государственность, неизмеримо превышающую американские, и была бы «гегемоном» не только Европы. И все это было бы создано на базе заболоченного окско-волжского суглинка, отрезанного от всех мировых путей. Это могло быть достигнуто потому и только потому, что ру с ский: народ выработал тип монархической власти, который является наиболее близким во всей человеческой истории при б лижением к идеальному типу монархии вообще. Русскую монархию нужно рассматривать, как классическую м о нархию мировой истории , а остальные монархии это й истории, как отклонение от классического типа, как недоразвитые, неполноценные формы монархии.

Класс и ческая русская историография действовала как раз наоборот. Неполноценный тип европейской монархии русская историография рассматривала в качестве классического случая, а русскую монархию только как отклонение от классической нормы, должной нормы, прогрессивной нормы, нормы «передовых народов человечества». Классические русские историки рассматривали всю историю России с иностранной точки зрения, и 1917 год, с его профессором П. Н. Милюковым, явил собою классическое доказательство того, что средний профессор понимал русскую историю хуже среднего крестьянина. Знал ее, ко н ечно, лучше, но не понимал по существ у ничего.

Наши классические историки жили на духовный чужой счет и никак не могли себе представить, что кто-то в России мог жить на свой собственный. Занимаясь систематическими кражами чужих идей, они не могли допустить , существования русской с обственной идеи. И когда во з никал вопрос о п р оисхождении русской монархии, то наши скитальцы по чужим парадным и непарадным подъездам уже совершенно автоматически ставили перед собой: откуда была спе р та русская идея монархии? Ответ — тоже автоматически, — возникал сам по себе: из Византии. Византия для эпохи первых веков нашей истории была самым парадным подъездом в мире.

Прежде всего: маленькая фактическая параллель. Итак, в Византии из ста девяти царствовавших императоров семьдесят четыре взошли на престол путем цареубийства. Это, по-видимому, не смущало никого. В России XIV века князь Дмитрий Шемяка пробовал действовать по византийскому типу и свергнуть великого князя Василия Васильевича — и потерпел полный провал. Церков ь предала Шемяку проклятию, боярство от него отшатнулось, масса за ним не пошла: византийские методы оказались нерентабельными. Нечто в этом роде произошло и с Борисом Годуновым. Династия Грозного исчезла, и Борис Годунов оказался ее ближайшим родственником. Законность его и з брания на царство не подлежит никакому сомнению, как и его выдающиеся государственные способности. Он отказывался от престола, как в 1613 году отказалась мать юного Михаила Феодоровича, как в 1825 году отказывались Великие Князья Константин и Николай Павловичи. А. С. Пушкин считал поведение Бориса Годунова лицемерием:

«Борис еще поморщится немножко,

Как пьяница пред чаркою вина».

Но ведь Борис Годунов не был единственным, который от ка зывался. В Византии, вероятно, не «морщился» никто. В Европе тоже. В Европе королевские прерогативы понимались по тем временам весьма просто: omnia impunem facere, hic est regnem esse — «все делать безнаказанно, вот что значит быть королем…»

С Борисом Годуновым все, в сущности, было в порядке, кроме одного: тени Царевича Дмитрия. И московская олигархия во главе с князем Василием Шуйским нащупала самый слабый, — единственный слабый пункт царствования Году н ова: она создала легенду о Борисе Годунове, как об убийце за к онного наследника престола. И тень Царевича Дмитрия стала бродить по стране:

«Убиенный трижды и восстаный
Двадцать лет со славой правил я
Отчею Московскою державой,
И годины более кровавой
Не видала русская земля».

(М. Волошин. «Дмитрий Император »).

Кто в Византии стал бы волноваться о судьбе ребенка, убитого двадцать лет то м у назад? Там сила создавала право, и сила смывала грех. На Руси право создавало силу, и грех оставался грехом.

В Московской Руси цареубийств не было вообще: «такого на Москве искони не важивалось». Они были только в Петербурге — в чужом для России городе, где никакой «Руси» не было и где для в сяких просвещенных влияний Запада дверь была открыта настежь. Но и в Петербурге дворцовые цареубийства скрывались самым тщательным образом и только революция, раскрывая все архивы, поставила все точки над всеми и. Об убийстве цар е в и ча Алексея Петровича даже после р еволюционное (апрель 1917 года) издание учебни к а академика Платонова говорит: «Царевич умер до казни в Петропавловской крепости». Убийство Иоанна Антоновича было скрыто вообще. Убийство Петра III было объяснено случайным ударом в пьяной драке (Платонов: «Петр. … развлекался по своему обычаю вином и лишился жизни от удара, полученного в хмельной ссоре »). Смерть императора Павла Первого была объявлена «грудной коликой». Не было ни одного случая открытог о захвата власти. И, с другой стороны, такие восстания, как Разинщина и Пугачевщина, шли под знаменем хотя и вымышленных, но все-таки законных претендентов на престол, не даром Сталин назвал Разина и Пугачева «царистами».

Идея легитим ной монархии поддерживалась в России крепче, чем где бы то ни было в истории человечества, но ведь настоящей монархией может быть только легитимная. Когда после Смутного Времени был поставлен вопрос о рест а врации монархии, то собственно никакого «избрания на царство» и в помине не было. Был «розыск» о лицах, имеющих наибольшее наследственное право на престол. А не «избрание» более заслуженных. Никаких «заслуг» у юного Михаила Феодоровича не было и быть не могло. Но так как только наследственный принцип дает преимущество абсолютно й бесспорности, то именно на нем и было основано «избрание». И для вящей прочности подтверждено происхождение новой династии от «пресветлого корени цезаря Августа». Ничего подобного в Византии не было.

Все, что было в Византии, было прямой противоположностью всему тому, что выросло на Рус и . Византийство — это преобладание формы над содержанием, законничества над совестью, интриги над моралью. Византийцы были классификаторами, кодификаторами, бюрократами. Византийской «нации» не было никогда, не было никакой национальной армии, не было никакой национальной идеи. Об истоках же русской государственной идеи В. Ключевский пишет:

«Начальная летопись представляет снача л а прерывистый, но чем дальше, тем все более последовательный рассказ о первых двух веках нашей истории, и не п р остой рассказ , а освещенный цельным, т щ ател ь но п роработа н ным взглядом составителей на начало нашей истории. … Важнее всего идея, которою ос в ещено нача л о нашей истории. Это идея славянского единства, которая в начале XII века требовала тем большего напряжения мысли, что совсем не поддерживалась современной ей действительностью.

Замечательно, что в обществе, где еще сто с чем-нибудь лет тому назад приносились человеческие жертвы, мысль уже научилась п о дыматься до связи мировых явлений. … Вчитываясь в оба свода, вы чувствуете себя как бы в широком общерусском потоке событий, образующемся из слияния крупных и мелких местных ручьев. … Как могли составители сводов собрать такой материал местных записей, летописей и сказаний и как умели свести их в последовательный погодный рассказ, — это может служить предметом удивления или недоумения». …

Итак: за двести лет вчерашние поклонники Перуна и Даждь-бога «научились подниматься до связи мировых я в лений» — или, как сказали бы мы сейчас, «мыслить в мировом масштабе». Сейчас мы можем совершенно бесспорно констатировать тот факт, что этому искусству Европа не научилась и за две тысячи лет. «Идея славянского единства», действительно, «совсем не поддерживалась современной ей действительностью» и, значит, была чисто русской идеей, идеей, родившейся на Руси, то есть созданием русского национально-политического гения. Но если это так, то почему мы не можем сказать, что и русская монархия есть создание того же русского национального политического гения? И что она стоит выше остальных монархий мировой истории — в такой же степени, как наше мышление в мировом масштабе стоит выше мышления Лиги Наций или ООН? Почему не признать, что авторст в о в нашем государственно-национальном строительстве принадлежит нам, — а не традиционным цареубийцам Византии, не Священной Римской Империи Германской Нации — Империи, у которой не было ни власти, ни нации, ни престолонаследия, ни территории — ничего, кроме символической короны под мышкой , да и корона эта в случае нужды закладывалась в тогдашние ломбарды?

Все явления современного зарождению русской монархии мира на э т у монархию если и похожи, то только по н а зв ан и ю — точно так же, как сталинская демократия на американскую. И анализируя идею монархии вообще, мы обязаны исходить только из русского образца этой идеи. — рассматривая в се оста л ьные варианты, только как параллельные явления, никогда не достигавшие ясности, чистоты и логической последовательности русской монархии.


[СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]