[ — ПИСЬМА К РУССКОЙ НАЦИИ — 1909 год]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
Кто был Гоголь как гражданин? Какой политической веры? Какого миросозерцания? Напомнить об этом нелишне ввиду наглых попыток использовать имя великого патриота с целями жидовско-кадетской фронды. Торжество открытия всероссийского памятника
Гоголю не обошлось без глупейших выступлений московских политиканов — г-на Муромцева [36], князя Е. Трубецкого [37] и других, старавшихся из всех сил литературный праздник превратить в митинговую демонстрацию. Вообще, история памятника Гоголю любопытна. Она показывает, до какой степени за эти тридцать лет освободительного движения мы культурно подвинулись назад.
Сравните вчерашний день с памятным днем открытия монумента Пушкина в 1880 году. Насколько выше тогда был общественный вкус и такт! Тогда понимали, что всероссийской, можно сказать, всемирной славе Пушкина нельзя ставить плохонького памятника где-то на задворках столицы. Тогда выбрали одно из лучших мест Москвы и поставили не такое страшилище, что довелось придумать скульптору стиля модерн. Я еще не видал курьезного произведения г-на Андреева в натуре, но на всех рисунках и во всех ракурсах Гоголь на московском памятнике напоминает нахохлившуюся ворону. Точно у великого юмориста не было ни одного светлого настроения в жизни! Точно вдохновенный автор «Тараса Бульбы» никогда не поднимал чела своего к небу. Почему-то (вероятнее всего, по глупости, одолевшей значительные круги нашей интеллигенции) наших писателей на памятниках изображают неизменно скорбными, сгорбленными, точно это были дети бесславного народца, которым стыдно глядеть на свет Божий. Может быть, такая поза и была бы прилична для теперешних вырожденцев в литературе, но Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Грибоедов, Тургенев, Достоевский — это были богатыри русского духа и представители богатырской полосы нашей истории. В лице их выступило вдохновение нашей расы, ее отвага — ибо в области духовного творчества нужен тот же героизм, что и на поле брани. Спрашивается, чего же ради гениальным нашим людям придавать в бронзе какие-то больничные, удрученные позы, изображать их в виде каких-то упадочных господ Мережковских, у которых «головка виснет»?
Бездарный памятник, занесенный куда-то на Арбат, открыт был в обстановке, рисующей страшный упадок культуры нашей. В церемониях дня только то оказалось торжественным и внушительным, что связано со старым русским бытом. Внушителен был храм Спасителя, дивен певческий хор, благолепны архиерейское богослужение, молебен, панихида вечером. В этом — и только в этом — иностранные гости могли подметить нечто сильное и самобытное в русской жизни. Наоборот, все то, что было устроено либеральной интеллигенцией, носило печать «колоссального кавардака», по выражению корреспондентов. Не сумели устроить столь элементарно простой вещи, как трибуны для публики. Не нашлось учености, чтобы рассчитать груз, который в состоянии выдержать подмостки. Все смешалось в кашу, публика оттеснила от памятника депутации и почетных гостей, и вообще чуть было не вышла вторая Ходынка.
Через сто лет после рождения Гоголя в Москве не нашлось литературных сил, чтобы составить сколько-нибудь приличные речи для представителей таких учреждений, как комитет по постройке, городская Дума, Общество любителей российской словесности. Что-то жалкое пролепетал г-н Брянский, исполняющий должность головы; еще более жалкое, даже до странности, сказал некто г-н Грузинский, исполняющий должность председателя Общества любителей российской словесности. Он договорился, например, до такой фразы: «Победитель Гоголь вонзит в наше сердце благотворное жало своей победы… Слава Гоголю-победителю!» Что означает эта чепуха — постичь трудно. Не только для речей — даже для надписей на венках у г-д левых не нашлось таланта. «Великому ревизору души, вечному светочу правды», «Великой памяти сочлена» (!), «Врагу школьной рутины», «Писателю, дерзнувшему вызвать наружу все, что ежеминутно перед очами и чего не зрят равнодушно очи», «Пасечнику Рудому Панько» и т. п. Господи, каким это отдает провинциальным безвкусием! Украинское землячество, видите ли, серьезно воображает, что «Рудый Панько» что-то значит. Но пасечников на Украине, как и во всем свете, рыжих и не рыжих, сколько угодно, и останься Гоголь на уровне деревенского краснобайства — вряд ли на него взглянули бы Россия и весь свет. Как ни удивительно, наилучшие надписи на венках оказались иностранными. «Великому сыну великого народа» — это догадалась сказать армянская эчмиадзинская академия. Согласитесь, что это сказано покрупнее, чем «пасечнику Рудому Панько». В академической части торжества иностранцы подавляли русских известными именами. Еще тридцать лет назад у подножия памятника Пушкину могли сойтись исполины русской литературы — Достоевский, Тургенев, Писемский, Григорович, Островский, Катков, Аксаков. У подножия памятника Гоголю фигурировали «писатели» Грузинские да Трубецкие…
Современные писатели, конечно, не виноваты в крайней незначительности своей: не дал Бог таланта — на нет и суда нет. Но вот что следует поставить в серьезную вину нынешним маленьким корифеям: зачем они приравнивают себя к Гоголю и Гоголя к себе? Это, как хотите, литературное кощунство. Будучи не писателями вовсе, а всего лишь жалкими строчителями и политиканами, к чему г-да Грузинские, Муромцевы, Трубецкие пытаются напялить на великого писателя свои маленькие радикальные мундирчики? К чему фальсифицируют его политическое миросозерцание? Зачем лгут на него как на мертвого? Ведь Гоголь жив, как все великие люди. Его голос до сих пор могуч и полновесен, как 60 лет тому назад. Как же это некто г-н Грузинский от имени Общества любителей российской словесности решился сказать такую нелепость, будто современное Гоголю образованное русское общество «могло дать ему только чудовищные типы, только мертвые души» и что будто бы, изображая нескольких своих героев, Гоголь изобразил всю Россию? Хотя бы в день столетия Гоголя вы постыдились говорить заведомую неправду, многократно опровергнутую самим Гоголем.
Еще более беспардонной в смысле дешевого политиканства была речь князя Е. Трубецкого, одного из радикальных князьков нашей выродившейся аристократии. Возмутительно не то, что посредственные болтуны плетут тот или иной вздор перед полуневежественной толпой. Да мелите себе, господа, на здоровье, что взбредет в голову, но зачем брать поводом для радикальных демонстраций непременно Гоголя и вообще старую нашу славу? Зачем делать явный подлог и создавать обстановку, будто Гоголь — ваш, будто он в одной с вами компании? Никогда он не был вашим, ни душой, ни телом. Наверное, кости его переворачиваются в гробу, когда вы — лагерь для него глубоко презренный — треплете его имя с скверными лжеосвободительными целями. В прошлом году экспроприировали Льва Толстого — на том только основании, что он анархист и отрицает Церковь, государственность и национальность. Умолчав о том, что великий яснополянский романист одновременно отрицает и вашу революцию, и ваши жидокадетские бредни, вы все-таки утащили 80-летнего старца в плен к себе и прошумели, что он — ваш, что он — вместе с вами. Проделка эта не была достаточно сильно опротестована ни философом непротивления, ни растерянным русским обществом — и вот вы ухватились теперь за второго великого человека, за Гоголя! Под предлогом чествования вы тащите и его в свой плен, и его делаете орудием рекламы своих собственных бредней. Этак, пожалуй, вы и Тургенева у нас отнимете, и Достоевского, и Пушкина! Во имя исторической правды следует раскрыть ваш дрянной замысел и показать, что эта экспроприация рассчитана исключительно лишь на невежество и тупость той части публики, которая по плечу вам.
Кто был Гоголь как гражданин? Какой держался политической платформы, выражаясь модным, плоским, как платформа, языком? Он был форменный «черносотенец», «крайний правый» с головы до ног. Мне лично это жаль, так как я не разделяю ни системы мысли, ни темперамента, ни характера черносотенной партии. Но будем правдивы, будем брать Гоголя, каким он был и каким исповедовал себя. Начиная с веры в Бога, глубокой и пламенной, замучившей Гоголя, как Паскаля. Возможен ли был бы Гоголь в еврейско-кадетском лагере по одной лишь этой причине? Конечно, нет. Притом вера у Гоголя не была вольнодумством, как у Льва Толстого, не была брожением ума и чувства, а состоянием остановившимся, кристаллизованным в народных формах. Horribile dictu (Страшно сказать (лат.).), Гоголь был православным христианином. Мало того — он был ультраправославным пес plus ultra (До крайней степени (лат.).).
Это был мыслитель и поэт православия: он составил лучшие на русском языке «Размышления о Божественной литургии», подобных которым не написал ни один из наших многопишущих иерархов. Гоголь перечитал множество сочинений отцов и учителей Церкви, даже таких, как патриархи Герман, Иеремия, Николай Кавасил, Симеон Солунский и пр. Он выбрал все вдохновенное и прелестное, до чего дошла в понимании православного обряда лучшая мысль Востока, и облек это жаркой своей любовью ко Христу. Гоголь не понимал иной веры, кроме нашей народной, он совершенно как простолюдин верил в чудо. Самой заветной мечтой его было поклониться Святому Гробу…
Нет, г-да жидокадеты! Он — не ваш.
Гоголь не был невежественным человеком — он готовился в профессора истории, он непрерывно читал и обладал повышенной возбудимостью мысли того поколения. Вместе с своими сверстниками, людьми тридцатых и сороковых годов, Гоголь жил впечатлениями не только русской, но и западноевропейской жизни. Невероятно, чтобы он не знал идей энциклопедистов, великой революции, социализма и левого гегельянства. Бланки, Прудон, Фурье, Луи Блан, Оуэн и пр. проповедовали не в подполье. Гоголь жил не только среди русских, весьма образованных дворян, считавших Европу второй родиной. Гоголь жил долго за границей, и невероятно, чтобы чуткий, подобно беспроволочному телеграфу, гениальный мозг его, хватавший идеи из воздуха, ничего не знал о движениях, приведших к революции 1848 года и к циклу национальных войн. Если несравненно менее одаренный человек, каков Белинский, шел в уровень с западной мыслью, то тем паче Гоголь. И что же? Обстоятельно познакомившись со всеми политическими теориями, Гоголь остался верен самодержавию, притом в самом черносотенном смысле этого слова. Прочтите его письмо к Жуковскому «О лиризме наших поэтов». Гоголь ни в малой степени не верил в излюбленную кадетами идею народоправства. Подобно «крайним правым», Гоголь ни на один миг не допускал, что все обстоит благополучно и что всякая мерзость жизни священна и неприкосновенна. Напротив, он горел желанием очистить жизнь и освятить ее, но был убежден, что общественные силы сами по себе не в состоянии этого сделать. Они становятся способными на это, лишь сосредоточившись в лице самодержца. «Все события в нашем отечестве, — говорит Гоголь, — начиная от порабощения татарского, видимо клонятся к тому, чтобы собрать могущество в руки одного, дабы один был в силах произвести этот знаменитый переворот всего в государстве, все потрясти и, всех разбудивши, вооружить каждого из нас тем высшим взглядом на самого себя, без которого невозможно человеку разобрать, осудить самого себя и воздвигнуть в себе самом ту же брань всему невежественному и темному, какую воздвигнул царь в своем государстве; чтобы потом, когда загорится уже каждый этою святою бранью и все придет в сознание сил своих, мог бы так же один, всех впереди, с светильником в руке, устремить как одну душу весь народ свой к тому верховному свету, к которому просится Россия». Вы видите, что в понятие самодержавия Гоголь влагал не статическую, а динамическую силу, энергию творческую, пробуждающую, ведущую к воскресению народа. Пушкин сравнивал царя с Моисеем-Боговидцем, выводящим нацию из плена. Именно нечто от Моисея и Магомета, что-то пророческое и боговдохновенное Гоголь приписывал «полномочной», как он выражался, царской власти. Ослепительная эпопея Наполеона показывала, что народное правление вело к гражданской войне, а гениальное самодержавие восстановляло честь народа и счастье. Допустим, что Гоголь вместе со славянофилами чрезмерно идеализировал самодержавие, — но, стало быть, тем более, г-да кадеты, он — не ваш.
С какой стороны вы ни возьмите Гоголя, он был типический «черносотенец». Подумайте только: он стоял за крепостное право, допуская даже телесное наказание! Судя по «Тарасу Бульбе», где «рассобачий жид» изображен во всей правде народного его понимания, Гоголь далек был от идеи не только «полноправия», но даже «равноправия» еврейского. Борьба запорожских рыцарей, наша русская «Илиада», представлена Гоголем не с турками, не с крымскими татарами, а с наиболее заклятыми врагами малорусской и общерусской народности — с поляками и евреями. Так понимал Гоголь, коренной русский человек, вынесший душу свою из недр народных. Он нашел в истории, то есть в самой природе, вековой отпор полыцине и жидовству и воспел этот отпор, одобрил всем пафосом своей души.
Нет, господа жидокадеты, он — не ваш!
Но если бы требовался окончательный и бесповоротный приговор Гоголю как черносотенцу, вспомните самый лютый из его смертных грехов: он любил Россию! Он самой нежной, младенческой любовью любил Украину, наш прелестный, благодатный юг, который был бы раем земным, если бы не был столько раз ограблен поляками и евреями. Гоголь глубоким восхищением любил Великороссию, наш могучий государственный язык, нашу великодержавную историю, нашу пышную старину. «На днях, — пишет Гоголь, — попалась мне книга «Царские выходы». Тут уже одни слова и названия… сущие сокровища для поэта: всякое слово так и ложится в стих. Дивишься драгоценности нашего языка: что ни звук, то и подарок: все тернисто, крупно, как сам жемчуг, и, право, иное название еще драгоценнее самой вещи… Мне после прочтения трех страниц из этой книги так и виделся везде царь старинных, прежних времен, благоговейно идущий к вечерне в старинном царском своем убранстве». Гоголь до обожания любил великорусский талант и характер, который столь блистательно выразился в Пушкине. В многочисленных отзывах Гоголя о великом поэте нет и тени зависти — один благородный восторг! Всю Россию, какая она есть, Гоголь любил до пророческого экстаза: вспомните его тройку. Вот о каком прогрессе России мечтал автор «Мертвых душ» и вот в какой прогресс России верил.
Однако ж, скажут еврейчики, он написал «Мертвые души», то есть оставил документ, дающий теперь еврейчикам и кадетам законное право плевать на Россию?
На это замечу, что на еврейчиков и кадетов и разную тому подобную мелкую компанию Гоголь, конечно, не рассчитывал. Его компания была Пушкин, а не г-да Грузинские и Е. Трубецкие. «Когда я начал читать Пушкину первые главы из «Мертвых душ», — пишет Гоголь, — то Пушкин, который всегда смеялся при моем чтении… начал понемногу становиться все сумрачнее, сумрачнее, а наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось, он произнес голосом тоски: «Боже, как грустна наша Россия!» Меня это изумило. Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что все это карикатура и моя собственная выдумка!.. С этих пор я уже стал думать только о том, как бы смягчить то тягостное впечатление, которое могли произвести «Мертвые души». Я увидел, что многие из гадостей не стоят злобы» и пр. В следующих томах «Мертвых душ» Гоголь мечтал не унизить, а возвеличить Россию, изобразив то прекрасное, что он видел в ней и что любил.
Нет, г-да еврейчики и радикальные князьки, Гоголь — не ваш, решительно не ваш! Такая крупная добыча не по рукам вашим, как бы ни были они цепки.
28 апреля