[ — Пoслecлoвие к мятeжу.1991-2000. Книгa 2 — Главa 7. Предвыбоpныe трагeдии — большиe и мaленькие]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
Своеобразие Москвы состоит прежде всего в том, что политическое мнение ее населения ни разу за весь период “реформ”, если верить официальным источникам, не совпадало с мнением остальной России. Отчетливо показывают это цифры голосований, порожденные референдумами и выборами.
Спросим себя, вследствие каких обстоятельств могло возникнуть подобное противоречие? Что послужило его источником? Можно ли рассматривать сложившееся различие точек зрения Москвы и России положительным фактором развития или же его продолжение является источником, а может и первопричиной кризиса?
Но сначала приведем некоторые цифры, характеризующие полярность, противоположность политических и экономических ориентаций жителей Москвы с одной стороны и провинциальной России с другой.
Если положительно на вопрос о “сохранение СССР” высказался на референдуме в марте 1991 года 71 % всех избирателей РСФСР, то в отдельно взятой Москве — только 50 %. Большая часть москвичей (если к голосовавшим отрицательно приплюсовать и тех, кого судьба России не интересовала) была убеждена и заинтересована в желательности развала Российского государства. Она фактически состояла в “партии”, которую тогда возглавили Сахаров и Бурбулис, Г.Попов и Ельцин, Старовойтова и другие тому подобные политические экстремисты.
Альянс московского населения с этим политическим лагерем состоялся задолго до событий так называемой перестройки. Те и другие лишь нашли в этом процессе друг друга. Их объединило общее чувство — равнодушие, безразличие или ненависть к России (СССР).
Тогда же решался вопрос о введении поста президента РСФСР — в Москве положительно проголосовало 78 %, в Российской республике в целом — 70 %. Москва со всей определенностью была настроена на активное противостояние не просто надоевшему всем горбачевскому руководству, которое еще совсем недавно она же готова была носить на руках. Своим голосованием столица давала санкцию на уничтожение политического единства. Из чего следует подобный вывод? Из того очевидного факта, что наличие двух президентов и двух правительств в одном городе неизбежно порождало конфликт между ними и должно было рано или поздно завершиться открытым, непримиримым столкновением.
Поэтому не случайно при избрании президента РСФСР Ельцин в Москве набрал 72 %, когда как по РСФСР в целом у него оказалось 57 % голосов. Но если Россия ошибалась в своих предположениях, то Москва знала, что делала — она шла на конфликт вполне сознательно.
И в дальнейшем столица и страна, Москва и Россия, космополис и русская национальная провинция расходились во мнении. На плебисците по доверию органам власти РФ, состоявшемся в апреле 1993, за доверие Ельцину голосовало 75 % москвичей (по РФ -59 %), одобрили политику “реформ”, начатую годом раньше, 70 % (по РФ — 53 %). Относительно досрочных выборов президента “за” высказался только 21 % и 32 % по РФ в целом.
Ельцин как политический деятель и его экономическая политика, уже превратившая большинство граждан РФ в нищих пролетариев, тем не менее пользовались большой популярностью. Большинство, особенно в Москве, еще надеялось урвать себе от общенационального пирога жирный кусок.
По отношению к российскому парламенту, оказавшемуся в итоге в оппозиции Ельцину и его курсу, Москва незначительным большинством, но требовала переизбрания — за это голосовал 51 %. Страна же в целом сохранила к депутатскому корпусу доверие: за досрочные всеобщие парламентские выборы высказалось 43 % избирателей.
Ситуация не изменилась и после государственного переворота в сентябре-октябре 1993 года. Большинство москвичей радовалось, что Дом на Краснопресненской набережной публично, с телевизионным репортажем на весь мир расстрелян и сожжен. Они приняли конституционный проект Ельцина 70 % голосов. Общий результат голосования по РФ, согласно сведениям избирательной комиссии Рябова, составил за конституционный проект Ельцина 55 %.
Отметим при этом, что почти что все независимые аналитики подвергали эти общие цифры аргументированной критике и утверждали, что имела место целенаправленная фальсификация. По их расчетам выходило, что проект конституции не набрал необходимого относительного большинства и, следовательно, считать его принятым не было никакого основания.
Состоявшиеся тогда же выборы в Государственную Думу дали результаты, подтверждающие всю предыдущую историю. За партии, поддержавшие распад страны и государственный переворот (ВР, ЛДПР, ЯБЛ, ПРЕС, ЖР) проголосовало 70,5 %, в целом по РФ они тоже получили ощутимое большинство — 61 %.
Приведенные здесь данные будут еще более разительными, если представить их в сопоставлении Москвы не с РФ в целом, а с провинциальной Великороссией. Применив такую методику, мы увидим, что столица и остальная Россия — это две разные страны, между интересами которых — пропасть.
Приведем в качестве примера данные парламентских выборов декабря 1995 года, и президентских выборов июня 1996 года. Тогда наметился некоторый перелом в настроении избирателей, что немедленно отразилось в итоговых данных.
При выборах депутаты партий прозападной и, следовательно, антирусской ориентации получили в Москве 67 % голосов, в провинциях — лишь 17 %. Соответственно, патриотический, национально ориентированный электорат составил в столице примерно 30 %, в провинциях более чем вдвое больше — 64 %. На выборах президента противостояние, как известно, достигло предельно обостренной, истеричной формы. За Ельцина и других прозападных кандидатов в столицах голосовало 72 % избирателей, в провинции 50 %, за патриотически ориентированных кандидатов проголосовало в столицах 28 %, в провинции, естественно, также 50 %.
Следовательно, неоднократные голосования, проводившиеся на протяжении восьми лет, продемонстрировали не консолидацию так называемого российского общества, а его конфронтацию, обособление в нескольких противоположных фракциях — коммунистов, либералов и националистов. По данным Н.Петрова, использовавшего принятую в корпорации “российских политологов” терминологию, в 1995 году каждая из этих идеологий имела в обществе соответственно 53, 21 и 24 процента сторонников (см. “Парламентские выборы 1995 года в России”, Московский центр Карнеги, Научные доклады, вып.9, М., 1996, с.19).
Если же оперировать региональными результатами голосований, опираясь на разделение избирательного корпуса согласно границам так называемых “субъектов федерации”, то общая рассогласованность общественного мнения приобретает форму игрушечного калейдоскопа или вид вдребезги разбитого большого разноцветного стекла. На этом основании заведомо необъективная, предвзятая социология создает фантастический образ Великороссии, распавшийся в ее представлении на “красный пояс”, “Красное Черноземье”, “Национальный Северный Кавказ”, юг Сибири как “бастион коммунизма” и так далее.
Однако сумбур в мыслях, различие политических пристрастий или экономических интересов, проявляемый в политических голосованиях, не тождественны расколу общества, не сводятся к нему. Линия раскола проходит в действительности не между регионами страны, не в ее отдельных этносах или разнообразных социальных или религиозных группах. В наиболее отчетливой форме он существует, но лишь между столицей и остальной Россией. Если и имеет место раскол общества, то его граница совпадает с МКАД, физически отделяющей многомиллионный московский мегаполис, влюбленный в Ельцина и Лужкова, от шестой части мировой суши, которые к этим двум деятелям относятся более чем критически.
Простая констатация данного факта абсолютно недостаточна. Следует понять, отчего он произошел и какую угрозу может представлять. Для этого надо разобраться что происходило с населением Москвы?
Лет десять тому назад наибольшее раздражение в общественном мнении, наряду с привилегиями высшего партийного чиновничества, торговым дефицитом повседневных потребительских продуктов и отсутствием свободного доступа к гражданским правам, вызывало представление о засилии во всех сферах жизни многомиллионных масс бюрократии. Несколько лет в прессе мелькала цифра в 18 млн. этих “изгоев” общественного возмущения. Одно их упоминание могло возбудить общественный протест. Парадокс состоял в том, что больше всего это благородное чувство имело распространение как раз там, где столь презираемый класс имел наибольшую популяцию, где его концентрация превышала все мыслимые пределы. Москва кипела негодованием против расплодившегося племени социальных паразитов, не подозревая, что сама чуть ли не на четверть состоит из них самих. Когда наступил непродолжительный период многочисленных демократических митингов, заполнявших то площадку для отстоя машин в Лужниках, то Манежную, то Триумфальную площадь, оказывалось, что среди их участников различного рода столоначальников было не меньше, чем представителей племени младших научных сотрудников.
Чиновники оказались умными бестиями — не имея возможности предотвратить общественный протест, они постарались его возглавить. Из памяти многих людей до сих пор не изгладились картины громких протестов, возглавлявшихся то ректорами и директорами, то секретарями горкомов и райкомов, то, кто бы мог представить, членами и кандидатами в члены Политбюро ЦК КПСС. В конце концов во главе похода против бюрократического засилия оказались отпетые бюрократы. Результат не замедлил сказаться.
После того как “революция” победила и ненавистная “империя зла” была повержена, чиновничество, вместо того чтобы депопулировать, выросло, словно на дрожжах. На этот процесс не повлияли ни уменьшение территории и населения страны, ни сокращение экономического потенциала более чем в четыре раза, ни роспуск вооруженных сил наполовину. Удельный вес чиновничества в столице РФ отнюдь не снизился, — он вырос, увеличившись чуть ли не в четыре раза по сравнению с 1989 годом.
Не удивительно, что для размещения чиновников не хватает ни союзных, ни республиканских административных зданий. Поэтому “офисы” плодятся, как грибы после дождя. Чего стоят многочисленные фешенебельные комплексы банков, или дворец Газпрома, или объявленная недавно программа возведения нового здания парламента. Двадцать тысяч курьеров, представление о которых гипнотизировало образованное русское общество на протяжении многих десятилетий, — жалкая цифра на фоне грандиозного и повсеместного торжества номенклатуры. После одержанных ею побед Москва является столицей не России или Российской Федерации. Она фактически превратилась в столицу торжествующего чиновничества, самодовольной бюрократии, дорвавшейся до абсолютного, ничем не ограниченного, непосредственного господства.
Производство материальных и духовных благ, которое является единственным реальным базисом самой жизни, давно превратилось в непереносимое бремя, несовместимое со столичным статусом. Вместо того чтобы производить, москвич посредничает. Значительное количество инженерно-технических специалистов, еще недавно служивших в многочисленных научных учреждениях и оборонно-производственных организациях, переквалифицировались в мелких торговых экспедиторов. Москва, которую в недавнем прошлом упрекали в том, что она выполняла для центра страны функцию перевалочной продовольственной базы, теперь всего лишь заменила “пищу” “одеждой”. Колбасные, мясные, сервилатные электрички сменились грузовыми фурами и автобусами, вывозящими с так называемых “ярмарок” промтовары в ближнее и дальнее Подмосковье. Москва оказалась промежуточной перевалочной базой, живущей за счет торговых наценок, которые в условиях своекорыстного разгула представляют собой не нормативный, а спекулятивный доход.
Если же вам придет желание выяснить, кто все еще участвует в целесообразной производственной деятельности, то кажется, что рабочие места в городе заняты турками, молдаванами, украинцами, белорусами, “лицами кавказской национальности” и другими тому подобным человеческим материалом.
Подобно древнему Риму, все виды удовольствий столица свела к двум — хлебу и зрелищам, но не просто свела, а преуспела в них. Зрелищ и хлеба в Москве хватает с избытком. Пока русская провинция нищает, превращаясь в депрессивную часть земной суши, ее столица купается в роскоши, демонстративно опровергая классические эпитеты, которыми в прошлом ее награждали поэты и писатели России.
Следует признать, что Россия больна не окраинами, а своей столицей. Необходимо констатировать, что в стране произошло поражение ее главного политического органа — мозга, вследствие чего вышла из строя и центральная нервная система государства. Политические действия, данные о которых были приведены выше, лишь свидетельствуют о симптомах болезни, подобно тому как показания градусника — о повышенной температуре.
Есть две теоретически возможные стратегии лечения. Первая из них состоит в том, чтобы (по примеру Петра Великого или большевиков образца 1918 года) перенести столицу России в более благоприятное в духовно-нравственном отношении место страны. Этот метод маловероятен. Для его осуществления необходим национальный лидер, обладающий неограниченной властью и здравым смыслом. Вторая стратегия значительно радикальнее. Она предполагает “хирургическое вмешательство” — освободительный поход, аналогичный тому, что совершило земское ополчение в 1612 году. Земское войско, как известно, вымело из столицы “новых русских XVII века”, а заодно и пытавшийся их защищать вооруженный сброд, съехавшийся тогда со всей Европы для утверждения на Руси “общечеловеческих ценностей” (конечно же не бескорыстно).
“Москва, как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось…”. Теперь ничто не может отозваться в русской душе при произнесении названия столицы РФ. Ничего, за исключением чувство горечи и стыда. Москва перестала быть русским городом. Она является раковой опухолью, разлагающей организм русского общества и русской государственности.