[ — Росcия в кoнцлaгеpе — НА ВЕРХАХ]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
На территории вольного городка расположен динамовский стадион. На стадионе — низенькие деревянные домики, канцелярии, склады, жилища служащих. В первой комнате — биллиардный зал. На двери второй надпись: Правление «Динамо». Вхожу. Очки запотели, снимаю их и, почти ничего не видя, спрашиваю:
— Могу я видеть начальника учебной части? Из-за письменного стола подымается некто туманный и, уставившись на меня, некоторое время молчит. Молчу и я. И чувствую себя в исключительно нелепом положении. Некто туманный разводит руками.
— Елки-палки или, говоря вежливее, сапен-батон. Какими вы путями, товарищ Солоневич, сюда попали? Или это, может быть, вовсе не вы?
— По-видимому, это я. А попал, как обыкновенно — по этапу.
— И давно? И что вы теперь делаете?
— Примерно месяц. Чищу уборные.
— Ну, это же, знаете, совсем безобразие. Что вы не знали, что существует в ББК отделение «Динамо»? Словом, с этой секунды вы состоите на службе в пролетарском спортивном обществе «Динамо». О должности мы поговорим потом. Ну, садитесь, рассказывайте.
Я протер очки. Передо мною — фигура, мне вовсе не известная, но во всяком случае ясно выраженный одессит: его собственная мамаша не могла бы определить процент турецкой, еврейской, греческой, русской и прочей крови, текущей в его жилах. На крепком туловище дубовая шея, на шее — жуликовато-добродушная и энергичная голова, покрытая гостей черной шерстью. Где это я мог его видеть? Понятия не имею.
Я сажусь.
— Насчет моей работы в «Динамо» дело, мне кажется, не так просто. Мои статьи…
— А плевать нам на ваши статьи. Очень мне нужны ваши статьи. Я о них даже и спрашивать не хочу. Что, вы будете толкать штангу статьями или вы будете толкать ее руками? Вы раньше рассказывайте.
Я рассказываю.
— Ну, в общем все в порядке. Страницы вашей истории перевертываются дальше. Мы здесь такое дело развернем, что Москва ахнет. На начальника лагпункта вы можете наплевать. Вы же понимаете, у нас председатель — сам Успенский (начальник ББК); заместителем его — Радецкий начальник третьего отдела (лагерное ГПУ). Что нам УРО? Хе. плевать мы хотели на УРО.
Я смотрю на начальника учебной части и начинаю соображать, что во-первых, за ним не пропадешь и что во-вторых, он собирается моими руками сделать себе какую-то карьеру. Но кто он? Спросить не удобно.
— А жить вы с сыном будете здесь. Мы вам отведем комнату. Ну, да конечно же и сына вашего мы тоже устроим. Это же, знаете, если «Динамо» за что-нибудь берется, так оно это устраивает на бене мунес. А вот, кстати и Батюшков идет. Вы не знакомы с Батюшковым?
В комнату вошел крепкий, по-военному подтянутый человек. Это был Федор Николаевич Батюшков, один из лучших московских инструкторов, исчезнувший с московского горизонта в связи с уже известной политизацией физкультуры. Мы с ним обмениваемся подходящими к данному случаю междометиями.
— Так, — заканчивает Батюшков свои междометия. — Словом, как говорится, все дороги ведут в Рим. Но, главное, сколько?
— Восемь.
— Статьи?
— 58-6 и так далее.
— И давно вы здесь?
Рассказываю.
— Ну, уж это вы, И.Л., извините — это просто свинство. Если вам самому доставляет удовольствие чистить уборные, ваше дело. Но ведь вы с сыном. Неужели, вы думали, что в России есть спортивная организация, в которой вас не знают? В мире есть солидарность классовая, национальная, ну я не знаю, какая еще, но превыше спортивной солидарности — нет ничего. Мы бы вас в два счета приспособили бы.
— Вы, Ф.Н., не суйтесь. — сказал начальник учебной части. — Мы уже обо всем договорились.
— Ну, вы договорились, а я поговорить хочу. Эх и заживем мы тут с вами. Будем, во-первых, — Батюшков загнул палец, — играть в теннис, во-вторых, купаться, в-третьих, пить водку, в-четвертых… в четвертых, кажется, ничего.
— Послушайте, Батюшков, — официальным тоном прервал его начальник учебной части. — Что вы себе, в самом деле, позволяете? Ведь, работа же есть.
— Ах, плюньте вы на это, к чертовой матери, Яков Самойлович. Кому вы будете рассказывать? Ивану Лукьяновичу? Да он на своем веку сто тысяч всяких спортивных организаций ревизовал. Что он не знает? Еще не хватало, чтобы мы друг перед другом дурака валять начали. Вид, конечно, нужно делать…
— Ну, да вы понимаете, — несколько забеспокоился начальник учебной части. — Понимаете, нам нужно показать класс работы.
— Ну, само собой разумеется. Делать вид — это единственное, что мы должны будем делать. Вы уж будьте спокойны, Я.С.; И.Л. тут такой вид разведет, что вы прямо в члены ЦК партии попадете. Верхом ездите? Нет? Ну, так я вас научу. Будем вместе прогулки делать. Вы, И.Л., конечно, может быть, не знаете, а может быть и знаете, что приятно увидеть человека, который за спорт дрался всерьез. Мы же, низовые работники, понимали, что кто-кто, а уж Солоневич работал за спорт всерьез, по совести. Это не то, что Медовар. Медовар просто спекулирует на спорте. Почему он спекулирует на спорте, а не презервативами, понять не могу.
— Послушайте, Батюшков, — сказал Медовар. — Идите вы ко всем чертям. Очень уж много вы себе позволяете.
— А вы не орите, Яков Самойлович. Я ведь вас знаю. Вы просто милейшей души человек. Вы сделали ошибку, что родились перед революцией и Медоваром, а не тысячу лет назад и не багдадским вором.
— Тьфу, — плюнул Медовар. — Разве с ним можно говорить? Вы же видите, у нас серьезный разговор, а эта пьяная рожа…
— Я абсолютно трезв. И вчера, к сожалению, был абсолютно трезв.
— На какие же деньги вы пьянствуете? — удивился я.
— Вот, на те же самые, на которые будете пьянствовать и вы. Великая тайна лагерного блата. Не будете? Это оставьте. Обязательно будете. В общем, через месяц вы будете ругать себя за то, что не сели в лагерь на пять лет раньше, что вы были дураком, трепали нервы в Москве и все такое. Уверяю вас, самое спокойное место в СССР — это медгорское «Динамо». Не верите? Ну, поживете — увидите.