Польский мятеж


[ — СмyтьяныМятежники пpотив Импеpии]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]

После наполеоновских войн Польша оказалась разоренной в политическом и хозяйственном отношении и не имела сил для государственного суверенитета. Решением Венского конгресса 1815 г. центральная Польша вошла в состав Российской Империи, другие польские территории достались Австрии и Пруссии.
В Российской Империи власть сочувственно относилась к положению поляков. Александр I в предоставил Польше возможность иметь парламент, собственную армию, собственную администрацию и польскую денежную систему, которая была ближе к европейской, чем в к российской. Царство Польское получило, таким образом, широкую автономию. При этом на территории Польши не вводились законы Российской Империи, а шляхте были предоставлены права русского дворянства. Русское присутствие не намечалось ни в гражданской службе, ни в судебной системе. Незыблемо сохранилось доминирование католицизма не только в духовной жизни Польши, но и в образовании. Только к концу царствования Александра I русский язык и русская история стали преподаваться в школах на русском языке.
Польское общество, польская знать не желали подчиненного положения в Империи и грезили о собственной империи, которую пресекла русская державность и остановил русский народ. Следуя французским влияниям, польские образованные слои составляли тайные общества, исповедующие идею Великой Польши «от моря и до моря».
После восстания декабристов новый император Николай Павлович всячески стремился к тому, чтобы лояльность поляков была обеспечена без вмешательства в их автономные дела. В знак уважения к Польше он в 1829 году короновался на польский престол в Варшаве. Но этот знак уважения был расценен, напротив, как посягательство на польскую гордость.
Польский мятеж был поднят в условиях, когда Россия добилась впечатляющих успехов во внешней политике. В 1828 году был подписан русско-иранский договор, к России переходили Эриванское и Нахичеванское ханства, граница устанавливалась по реке Аракс, Каспийское море открывалось для торгового судоходства, подтверждалось исключительное право России держать на Каспийском море военный флот. В 1829 году в Адрианополе был подписан договор с Турцией. К России отходили устье Дуная с островами, восточное побережье Черного моря с Анапой, Поти, а также районы Ахалцыха и Ахалкалаки. Турция признавала владения России в Закавказье. Подтверждалось право подданных России на торговлю по всей территории Османской империи и их неподсудность турецким властям. Босфор и Дарданеллы становились свободным для судоходства.
Переворот во Франции в июле 1830 – свержение Карла Х и утверждение на троне Луи-Филиппа возбудило революционное движение по всей Европе – разразились бунты и волнения в германских государствах, Италии и Бельгии. При этом «концерт европейских держав» был нестойким: каждая держава предпочитала решать свои проблемы или занимала выжидательную позицию. В этих условиях Николай I сформулировал принцип своей внешней политики: «Пока революция ограничивается пределами Франции — моя оппозиция происходящему там перевороту будет только моральной». Организация сил России, Пруссии и Австрии в защиту прав легитимного нидерландского короля была сорвана польскими событиями.
Польский мятеж вспыхнул в ноябре 1830 года в Варшаве. Поводом к выступлению стали слухи, что польская шляхта и польские войска будут направлены на подавление французской революции. Большая часть польских войск примкнула к мятежникам. Захваченное из арсенала русских войск оружие было роздано населению. Вооруженная толпа ворвалась в Бельведерский дворец с намерением убить российского цесаревича Константина Павловича. Началась охота на солдат и офицеров достаточно немногочисленного русского воинского контингента. Поляки напали на казармы русских войск, но были отбиты. Великий князь Константин Павлович едва успел уехать из Варшавы. С ним ушли русские войска.
Польский сейм объявил династию Романовых, Николая I лишенным польского престола, а власть передал правительству из пяти человек во главе с князем Адамом Чарторыйским. Было объявлено, что восстание будет прекращено, только когда Царству Польскому будет предоставлена независимость и земли в границах Речи Посполитой 1772 года – вместе с Литвой, Белоруссией, Малороссией. Депутация сейма попыталась представить свои требования в Петербурге, но Николай I не пожелал общаться с мятежниками, пока они не сложат оружие.
В январе 1831 в Польшу вошли войска под командованием И.И. Дибича. Сложность для русской армии представляла завезенная из Индии холера, а вовсе не удачи поляков. От холеры скончались главнокомандующий Дибич и цесаревич Константин Павлович. Что касается польской армии, то она была наголову разбита под Гроховом и Остроленкой. В сентябре Варшава была взята приступом.
Через девять месяцев боев, осложненных эпидемией холеры, восстание было подавлено. Согласно подписанной генералом Круковецким условиям капитуляции, польские войска должны были принести присягу на верность российскому императору и покинуть Варшаву. Верховный уголовный суд Империи приговорил 258 главных участников к смертной казни, которую Государь великодушно заменил на изгнание за границу или ссылку в Сибирь. Сотнями были вынесены приговоры с осуждением на каторгу, многие участники восстания записаны в солдаты, тысячи семейств участников мятежа сосланы в глубинные губернии России, а их имения конфискованы.
В 1832 году Российская Империя провела ряд мероприятий, изменивших статус Царства Польского, которые могли гарантировать ему спокойное развитие и пресекали возможные очаги крамолы. В феврале 1832 года конституция Польши была упразднена, сейм и армия распущены, генерал-губернатором Польши был назначен командующий польскими войсками генерал И.Ф. Паскевич. Управлять Польшей должен был административный совет из лиц, назначаемых правительством Империи, а при Государе учреждался статс-секретарь по делам Царства Польского.

Управление Польшей предполагалось осуществлять по законам Российской Империи и на основании «Органического статута». При этом сохранялись права польского местного самоуправления, польский язык при судопроизводстве и в местных органах власти. Городские власти избирались общегородскими собраниями, собрания дворянства, городских и сельских обществ избирали членов совета воеводств, которые в свою очередь избирали судей двух первых инстанций, а также предлагали кандидатов для замещения административных должностей.
«Органический статут», утвержденный Манифестом Николая I, в полной мере не вступил в силу, поскольку революционное брожение в Польше не прекратилось. В 1834 г. царским правительством вводится военное положение.
Польский вопрос всегда был поводом для приложения сил всех, кто чаял крушения самодержавия и подрыва мощи Российской Империи. Первым политическим союзом, который рассматривал независимость Польши в качестве одного из ключевых пунктов своей программы, были декабристы. М.Бестужев и С.Муравьев вели переговоры с польскими тайными обществами о союзничестве и готовы были добиваться отделения Польши от Российской Империи. «По правилу Народности должна Россия даровать Польше независимое существование», — писал П.Пестель в «Русской правде», выражая позицию, принятую на съезде Южного общества декабристов. Каторжные декабристы встречали ссыльных поляков как товарищей по оружию.
Особенно взволнованно встретила весть о польском мятеже праздная публика обеих российских столиц. Герцен писал в своих воспоминаниях: «Мы радовались каждому поражению Дибича, не верили неуспехам поляков». «Когда вспыхнула в Варшаве революция 1830 года, русский народ не обнаружил ни малейшей вражды против ослушников воли царской. Молодежь всем сердцем сочувствовала полякам. Я помню, с каким нетерпением ждали мы известия из Варшавы; мы плакали, как дети, при вести о поминках, справленных в столице Польши по нашим петербургским мученикам».
В тексте чернового наброска письма Бенкендорфу (1831) Пушкин указывает: «Озлобленная Европа нападает покамест на Россию не оружием, но ежедневной, бешеной клеветою. — Конституционные правительства хотят мира, а молодые поколения, волнуемые журналами, требуют войны». Сам Бенкендорф признавал: «Дух мятежа, распространившийся в Царстве Польском и в присоединенных от Польши губерниях, имел вообще вредное влияние и на расположение умов внутри государства Вредные толки либерального класса людей, особливо молодежи, неоднократно обращали внимание высшего наблюдения. В Москве обнаружились даже и преступные замыслы… Нет сомнения, что при дальнейших неудачах в укрощении мятежа в Царстве Польском дух своевольства пустил бы в отечестве нашем сильные отрасли».
В пораженной духом либерализма Европе мятежники встречали поддержку вопреки воле собственных правительств. При том, что французский парламент не поддержал сторонников польского мятежа, они пользовались в растревоженном обществе значительным влиянием. Был образован Комитет по оказанию помощи восставшим полякам, распространивший филиалы во многих горда. Главой комитета был влиятельный оппозиционер генерал Лафайет; в Комитет входили видные деятели французской культуры, включая популярного в России писателя В.Гюго. В марте 1831 демонстранты в поддержку мятежников побили стекла в русском посольстве в Париже, а в сентябре того же года произошли баррикадные бои с применением оружия. Оппозиционеры требовали войны против Священного Союза, войны против России.
Маркс и Энгельс писали о 1830 годе: «Клич «Да здравствует Польша!», который раздался тогда по всей Западной Европе, был не только выражением симпатии и восхищения патриотическими бойцами, которых сломили с помощью грубой силы, — этим кличем приветствовали нацию, все восстания которой, столь роковые для нее самой, всегда останавливали поход контрреволюции… Клич «Да здравствует Польша!» означал сам по себе: смерть Священному союзу, смерть военному деспотизму России, Пруссии и Австрии, смерть монгольскому господству над современным обществом!»
Энгельс особо выделял в польском мятеже Лелевеля: «В призыве к оружию всей старой Польши, в превращении войны за независимость Польши в европейскую войну, в предоставлении гражданских прав евреям и крестьянам, в наделении последних земельной собственностью, в перестройке всей Польши на основах демократии и равенства искал он путей для превращения национальной борьбы в борьбу за свободу». К подобным же персонам взывали Маркс и Энгельс в 1848 году, требуя от Европы «с оружием в руках потребовать от России отказа от Польши… Война с Россией была бы единственно возможным путем спасти нашу честь и наши интересы по отношению к нашим славянским соседям и особенно к Польше».
Основоположники марксизма легко определяли интерес рабочего класса именно в войне против России: «Рабочие Европы единодушно провозглашают восстановление Польши как неотъемлемую часть своей политической программы, как требование, наиболее выражающее их внешнюю политику. …[Рабочий класс] хочет вмешательства, а не невмешательства; он хочет войны с Россией, потому что Россия вторгается в дела Польши; и он это доказывал каждый раз, когда поляки восставали против своих угнетателей».
Давление общественности сказалось и на развитии подрывной деятельности радикальных политических сил в самой России, и на позиции европейских государств. Очередной польский мятеж 1863 года хотя и свелся к диверсиям и террору, снова провоцировал европейские державы на войну с Россией, а русское общество – на революционные выступления. В некоторой степени эти надежды оказались ненапрасными: в России возбудились народники, открытое выступление радикальных революционных групп совместно со ссыльными поляками произошло в Казани. Русские эмигранты в Европе выступали в поддержку польских требований независимости, а Бакунин даже принимал участие в подготовке высадки десанта польских эмигрантов на Балтике (в районе современной Паланги). Не без помощи европейских союзников состоялся десант поляков на черноморском побережье Кавказа, где они намеревались поддержать горских повстанцев. Англия, Франция, Австрия, Испания, Португалия, Швеция, Нидерланды, Дания, Османская империя, Ватикан предъявили России ультимативную дипломатическую ноту, в которой под угрозой войны предлагали решить судьбу Польши (подразумевая ее в границах 1772 года) на международном конгрессе.
В одном из писем Энгельсу, Маркс точно указал на «тот исторический факт, что сила и жизнеспособность всех революций, начиная с 1789 г., довольно точно измеряются их отношением к Польше. Польша — их ―внешний‖ термометр». Теоретики мятежа зафиксировали, что радикализм оппозиции к правительству всегда сопровождался соответствующей же степенью радикализма требований оказать поддержку польским мятежникам.
На русской почве примером такого радикализма может служить позиция Льва Толстого, который на склоне лет, когда ему было уже за восемьдесят, стал «зеркалом русской революции», отражая все фобии общества по отношению к Российской Империи. Польская русофобия отразилась в нем в полной мере. Рассказом «За что?» Л.Н. Толстой выразил симпатию к мятежникам 1830 года и последующих польских восстаний. Рассказ написан на основании исторических сочинений «с польской точки зрения», сформированной французскими, немецкими и польскими авторами.
В своих письмах к польским издателям Толстой писал: «Может быть, некоторые из моих писаний, как рассказ «За что?», письмо к Сенкевичу, а также только что законченная мной статья «Закон насилия и закон любви», посвященная, между прочим, вопросу об угнетении мелких народностей, могли бы представлять интерес для польской публики. Все они к вашим услугам». С 1905-1907 сочувственные сочинения Толстого постоянно публиковались в предреволюционной Польше.
После каждого разгрома мятежников, польская эмиграция обостряла неприязнь европейской общественности к России и была удобной средой для взращивания антироссийских мифов и ведения пропагандистской войны против Российской Империи. Западное общество с удовольствием потребляло карикатурные «сведения» о России и разглядывало картинки, где монголоидного вида казаки пронзали пиками польских младенцев.
Польская пропаганда задолго до Гитлера сформировала расистский домысел о русских как об азиатах, совершенно чуждых европейской цивилизации. В своем неизбывном желании отторгнуть Украину от Империи, поляки (а вслед за ними и европейцы) стремились отделить малороссов от русских и всячески умаслить их как «своих» в противовес «чужым», которыми признавались для Европы русские.
Польские повстанческие лидеры выпустили в 1830 году Манифест, в котором объявили своей целью «не допустить до Европы дикие орды Севера», «защитить права европейских народов». Сочувствующие мятежникам Маркс и Энгельс усмотрели в лозунгах мятежников расистский смысл: «смерть монгольскому господству!»
В польской литературе было принято употреблять слова Rossianin (россиянин), rossuiski (российский) для великорусов, а слова Rusin, ruski, Rus, для обозначения малорусов и белорусов. В польских повстанческих прокламациях русских именовали «москвой», а украинцев и белорусов — русскими или русинами. Поляки всегда играли лидирующую роль в формировании украинского сепаратизма и в «научном» обосновании отдельного происхождения украинцев и их расовых и языковых отличий от великороссов. В Париже вышел труд Франциска Духинского «Народы арийские и туранские», где утверждалось арийское происхождение поляков и «русских» (украинцев), а москалям приписывалось туранское (финно-монгольское) происхождение. При этом Русь (Украина) рассматривалась как провинция Польши, а «русский» (украинский) язык – как диалект польского. Язык великоруссов («московский язык») европейский расист считал искаженным татаро-финскими варварами славянским наречием, принятым лишь под давлением Рюриковичей. Разумеется, научная несостоятельность этих измышлений в Европе мало кого беспокоила. Вековой страх перед Россией, обострившийся после блестящих побед русских в войне с Наполеоном, был доминантой европейского общественного сознания в течение всего XIX века.
Русская консервативная мысль постоянно вела борьбу против пропольских настроений в российском и европейском обществе. Журнал «Северная пчела» публиковал серию статей «Письма к другу за границу». Позиция русских консерваторов ясна по заголовкам: «О бреднях иностранных журналов», «Русская правда и чужеземная клевета» и др. Западные либералы, как пишут авторы «Северной пчелы», «устремляют бессильные свои удары противу России… За что же этот гнев? За то, что Россия спокойна, счастлива, с негодованием отвергает лжеумствования, губящия народы, и твердая в Вере отцев своих, в преданности к Престолу, как исполинская и притом плодородная гора, стоит безвредно среди вулканов… Никогда Россия не была так сильна, как при Императоре Александре и в нынешнее время. Какое же употребление сделала Россия из своей силы? Освободила Европу от всемирного завоевателя, восстановила падшие народы и престолы, и обеспечила всем права и мудрые законы». «Какая цель врагов наших? Возбудить противу России ненависть Европы? За что же эта ненависть? За то, что Россия могущественна, спокойна, доброжелательна ко всем народам, гостеприимна и торжествует над врагами, дерзающими вызывать ее на поле битв… По первому слову Царя Русского, соберутся верные сыны России под знамена, развевавшияся на берегах Евфрата и Сены, на вершинах Тавра, Балкана, Альпов, на укреплениях Варшавы…».
Действительно, европейские державы не торопились крушить систему международных соглашений, уничтожать Священный Союз в угоду мятежникам. Европа еще помнила успехи русской армии. Австрия и Пруссия предпочли помогать России, Франция при первой вести о польском мятеже отправила Государю известие, что ни при каких условиях не поддержит мятежников, а Великобритания заявила о нейтралитете. Маркс и Энгельс в дальнейшем, характеризуя политику премьер-министра Великобритании лорда Пальмерстона, называли его «злейшим врагом» Польши и «пособником России».
«Северная пчела» писала: «Само по себе разумеется, что Правительства тех стран, в которых изготовляется яд клеветы противу России, совершенно чужды гнусным замыслам скопищ, беснующихся вообще противу всякой власти и дышащих безначалием… те листки, в которых печатаются брани противу России … с равным ожесточением нападают на собственныя Правительства…».
Наиболее ярко патриотическую позицию в России выразил Пушкин. Он сразу вполне однозначно оценил события в Польше как мятеж, чрезвычайно опасный для России, подлежащий нещадному подавлению: «Известие о польском восстании меня совершенно потрясло. Итак, наши исконные враги будут окончательно истреблены… Начинающаяся война будет войной до истребления — или по крайней мере должна быть таковой»
Пушкин сурово осудил всякое сочувствие мятежу. Обращаясь к представителям либеральной публики, он писал:

Когда безмолвная Варшава поднялась,
И бунтом опьянела
И смертная борьба началась
При крике «Польска не згинела» —
Ты руки потирал от наших неудач,
С лукавым смехом слушал вести,
Когда бежали вскачь,
И гибло знамя нашей чести.

Когда Лелевель, один из лидеров польской эмиграции, в своей речи к годовщине «свержения Николая I с польского престола» и «русского восстания 1825 года» позволил себе с уважением упомянуть имя Пушкина, поэт отозвался об этом в одном из писем: объятия Лелевеля для него – горше ссылки в Сибирь. Пушкин писал: «Грустно было слышать толки московского общества во время последнего польского возмущения. Гадко было видеть бездушного читателя французских газет, улыбающегося при вести о наших неудачах».
Пушкинский гений прозревал возможность славянского единства только в Русском мире («русском море»), но вовсе не под эгидой Польши, намеренной подняться вновь до Империи за счет уничтожения России и войны Европы против русских.
Кто устоит в неравном споре:

Кичливый лях, иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.

Мысль поэта приобретает геополитический размах. В поэтической форме он ставит вопрос о границах Империи, которые либо закрепятся, либо рухнут, сдавая исторические пространства Руси:

Куда отдвинем строй твердынь?
За Буг, до Ворсклы, до Лимана?
За кем наследие Богдана?
Признав мятежные права,
От нас отторгнется ль Литва?
Наш Киев дряхлый, златоглавый,
Сей пращур русских городов,
Сроднит ли с буйною Варшавой
Святыню всех своих гробов?

Ненависть к России, обострившаяся в Европе в период польского мятежа, напомнила поэту о том, что европейские государства склоняют голову перед деспотией, направляющей всеевропейскую войну против русских:

И ненавидите вы нас…
За что ж? ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы?

Опыт истории говорит нам, что Наполеон и Гитлер были тем, что обращало ненависть европейского общества из умозрений в агрессию. Польша в этом отношении – не исключение. В XIX веке польской шляхтой и польскими народовольцами двигала вражда к государственной мощи России, смявшей все мечты о возрождении Речи Посполитой и о триумфальном шествии революции по Европе. В ХХ веке это была вражда польского нацизма, взращенного антисоветской коалицией Антанты. Сегодня польская русофобия расцветает на почве фальсификации – так называемого «Катынского дела» о расстреле польских офицеров, открытого пропагандой Геббельса и вновь поднятая на щит клеветниками России уже в наши дни. Расстрел поляков приписывается вовсе не Сталину и НКВД, а русским – от русских польское чванство требует компенсаций и униженного признания вины.
Вслед за Пушкиным русские могут и сегодня повторить вызов своим клеветникам и надменным вымогателям:

Так высылайте ж к нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.

Из Манифеста «О новом порядке управления и образования Царства Польского» от 14 февраля 1832 года:
«Царство Польское, победоносным оружием России покоренное, еще в 1815 году, получило тогда от высокодушия Августейшего Нашего Предшественника, в Бозе почивающего Императора Александра, не только возвращение своей народной самобытности, но и особенные права, начертанные в Хартии Государственных установлений.
Сии права и установления не могли удовлетворить закоренелых врагов всякого порядка и власти законной. Они, в своих преступных замыслах, продолжали мечтать о разделении подвластных Скипетру Нашему народов, и дерзнули самые благодеяния Восстановителя отчизны их, употребить во зло, обратив на разрушение Его великого дела и законы им дарованные, и те преимущества, коими они были обязаны одной Его Державной воле.
Кровопролития были следствием сих замыслов; спокойство и благоденствие, коими Царство Польское наслаждалось в высшей, дотоле неизвестной в сем крае степени, исчезло перед ужасами междоусобной брани, и в повсеместном опустошении.
Сии злосчастия миновались: Царство Польское, снова Нам подвластное, успокоится и процветет среди восстановленной в оном тишины, под сенью бдительного Правления. Но Мы, в отеческой заботливости Нашей о благе Наших верных подданных, вменяем себе в священный долг, заранее, всеми зависящими от Нас мерами, предупредить возвращение подобных в будущем бедствии, отняв у зломыслящих те средства, коими они, как ныне обнаружено, успели возмутить общественное спокойствие.
Желая с тем вместе, чтобы подданные Наши Царства Польского продолжали пользоваться всеми выгодами, кои нужны для счастья каждого из них и для общего благоденствия края, чтобы уважение к личной безопасности и собственности, свобода совести и все местные гражданские права и преимущества были ненарушимо охраняемы, чтобы Царство Польское, имея особое соответствующее потребностям его управление, не преставало быть нераздельной частью Империи Нашей, и чтоб отныне жители оного составляли с Россиянами единый народ согласных братий, Мы на сих основаниях начертали и постановили, в особой, в сей же день изданной Грамоте, новый порядок Управления и Образования Нашего Царства Польского».
Замиренная и покоренная Польша, оставаясь в составе Российской Империи внешне спокойной, всегда была источником революционных настроений. Стоило большевикам «отпустить» Польшу, как она тут же стала их злейшими врагами, и «мировая революция» была сорвана: наступление войск Тухачевского на Варшаву было отбито, Красная армия разгромлена, десятки тысяч красноармейцев попали в плен и были уморены голодом и холодом в концлагере Тухоль – первом опыте такого рода зверств в ХХ веке.
Позднее, Польша стала слабым звеном в социалистическом лагере. Именно на нее сделали ставку подрывные структуры, созданные США и их союзниками в тайной войне, которая никогда не прекращалась и ведется по сей день. Именно Польша сломала Варшавский договор и показала пример другим социалистическим странам, как совершаются «демократические революции». Всюду и всегда идеология этих революций опиралась на русофобию. В Польше русофобия стала частью политического самосознания, и для него очень кстати пришлись фальшивки «Катынского дела», которое сначала Хрущев, а потом Горбачев использовали против партийных консерваторов в КПСС. В 90-е годы ХХ века сложилась «религия Катыни» — русофобская выдумка о казни польских офицеров в советских концлагерях. Эта выдумка энергично поддерживается российскими смутьянами, в особенности теми, кто приобрел властные полномочия. И приобрела мистический оттенок после гибели президента Польши и всего польского руководства в авиакатастрофе под Смоленском – по пути на ставшие традиционными траурные мероприятия в Катыни.


[СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]