[ — Возврaщение pyсскoй иcтоpии (2011) — IV. XX век. Сoветскaя эпоxa]
[ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА.] [СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА.]
Русское общественное мнение в начале ХХI века постепенно теряет чувство исторической правды даже в отношении самых бесспорных побед и подвигов русского народа. Возникли многочисленные слои населения, либо полностью равнодушные к этим победам и подвигам и совершенно не осведомленные в том, что обеспечило суверенитет России, либо злобно отвергающие право России и русского народа на какую-либо победу вообще. В особенности это касается Великой Отечественной войны – ее великих сражений, ее полководцев и героев.
Что произошло? Дело в том, что для многих соотечественников, воспитанных в духе нигилизма к прошлому, Россия той эпохи представлена всего лишь младшим участником «коалиции» в войне с Германией, так называемым «восточным фронтом», к тому же заведомо второстепенным. Вот их оценка России: страна отсталых методов ведения войны, варварского образа жизни населения, коварного византийства политиков, подозрительной идеологии, недопустимой в цивилизованном мире, к которому она не принадлежит.
Широко представленная и в мемуарах, и в ученых трактатах, такая точка зрения беспрепятственно распространилась по миру, а с недавних пор и в России. Несть числа игровым и документальным кинолентам, беллетристике, множеству предвзятых статей, тенденциозных комментариев, переполняющих изо дня в день печатные, электронные и сетевые СМИ, в которых от русского героизма, побед, страданий, жертв ничего не остается. Само их существование подвергается сомнению, а изображение и описание Великой Отечественной превращено в карикатуру, шансонетку; историософское истолкование низводится до обыденного, в лучшем случае художественного, вымысла, изменяющего до неузнаваемости ее смысл, цели и результаты.
Прежде всего отрицают сам факт национального героизма, без которого победа была бы просто невозможна. А ведь именно его массовость свидетельствует о нравственном превосходстве русской цивилизации над
европейским варварством, следовательно, о предопределенности ее военного превосходства. Но между Россией той эпохи и нацистской Германией ставят знак равенства. Благодаря такому подлому приему потомки победителей отчуждаются от результатов Победы. Из самой памяти нации постепенно вытесняется действительное понимание истории. Ее сменяют искусственно созданные, фальшивые, откровенно неприятные образы. В них Россия предстает страной, гордится или любить которую невозможно, а защищать с оружием в руках преступно.
Феномен русского коллаборационизма времен Второй мировой войны, который замалчивался, поскольку опровергал иллюзии «дружбы народов» времен коммунистического правления, тоже принадлежит окраинам России и заслуживает глубокого изучения. Хотя было бы неверным его преувеличивать. Ведь возвращение западных губерний России, отторгнутых в 1918 году, население которых было чуждо утвердившемуся на Востоке социально-политическому и экономическому строю, произошло за год-полтора до начала Великой Отечественной войны. Что же касается Галиции, то перед тем, как вновь стать русской, она целых пять веков была под властью католических Польши и Австрии.
Поэтому было бы странным, если бы на территориях, стремительно оккупированных немцами летом 1941 года, не было бы коллаборантов, под тем или иным предлогам вставшим на сторону агрессоров. Ведь в западнорусском населении значительна доля не только инородцев, вроде эстов, латов или литов, пропитанных по отношению к России духом этно-шовинизма, но и католиков, чья враждебность к православию, следовательно к русским, бесспорна. К тому же революционные события 1917 года, вызвавшие гражданскую войну, закончилась не в 1920, как принято считать, в связи с окончанием Гражданской войны в европейской части России, а только в 1937 году, когда победители, что неизбежно во всякой революции, свели счеты между собой.
Если в странах Европы, захваченных Германией и ее союзниками, сотрудничество с оккупантами проявлялось во всех слоях общества и практически на всех территориях, то в России оно затронуло одни лишь окраины, зоны военных действий.
Русские интересы состоят, прежде всего, в том, чтобы никто извне не смел вмешиваться во внутренние дела России, чтобы любые противоречия или конфликты, возникающие в русском обществе, в любом случае оставались его «семейным» делом. На этот счет было бы нелишним помнить «Бородинскую годовщину» и «Клеветникам России» Пушкина – стихотворения, написанные в 1831 году. Затем, русский интерес состоит в том, что любой потенциальный или реальный агрессор, так или иначе посягающий на Россию – ее самоочевидный, безусловный и безоговорочный враг, который должен уничтожаться без какой-либо пощады. Поэтому никакие обстоятельства, хотя бы идеологического или личного характера, не могут оправдать сотрудничества с врагом России русского гражданина. Наконец, русский интерес состоит в том, что ничто не может оправдать умаление русской государственности и суверенности; для русских это такие национальные ценности, которые носят абсолютный, высший характер.
Для некоторых историков «советская тоталитарная система» была в 1941-1945 годах гораздо более опасным врагом России, чем нацистская Германия, и поэтому борьба с «системой» оказывается достаточно веская причина, чтобы оправдать и германскую агрессию, и изменников, которые сотрудничали с агрессорами.
Представляется кощунственным утверждение, что в будущем в русском национальном сознании возможно изменение негативного отношения к «русским коллаборационистам» на позитивное. Ошибочно думать, что к врагам русской нации и русского государства, соучастников в преступном ведении войны, причинившей неисчислимые бедствия, русские могут относиться «объективно».
Как заметила Н.А. Нарочницкая, Великую Отечественную войну Советский Союз выиграл в своей ипостаси Великой России», чего не могут понять ни «советские прекраснодушные либералы», «ни ортодоксальная часть советских коммунистов», ни «эмиграция». Поэтому никак невозможно совместить оправдание власовцев и Национально-трудового союза (НТС) с русской национальной идеей. Как пишет Нарочницкая, «исторически не оправдываемы попытки развязать войну гражданскую во время войны Отечественной, в которой на своей земле против чужеземцев народ во все времена сражается только за Отечество, какие быв символы ни были на знаменах».
В любой большой войне даже победоносным армиям невозможно избежать поражений или ошибок. Не была исключением и Вторая мировая война. За время, прошедшее после ее завершения, написаны десятки тысяч работ, в которых все ее стороны и все события подвергнуты тщательному разбору. Стратегия и тактика, техника и разведка, тыл и пропаганда, планирование операций и их осуществление. Разумеется, Вторая мировая война – это не Вторая Пуническая. Еще живы участники Второй мировой, еще засекречено множество ее документов, еще многое в ней остается неясным и спорным. Поэтому для исторических исследований в ней остается множество белых пятен. Но иных историков интересуют не события, а интерпретация. Они не столько исследуют, сколько изобличают. Как своеобразное «открытие» порой подается идея о недееспособности полководцев Красной Армии, которая постоянно вела к поражениям и огромным потерям.
Ведение войны не сводится к соревнованию техники или ее количества. Искусство войны глубоко национально и зависит от множества факторов, не описываемых сухой статистикой, платежными ведомостями и разнарядками. Известно, например, что русский солдат, в отличие от солдата немецкого, в бою не всегда носил каску. Он предпочитал ей пилотку или фуражку. В результате наши потери от ранений в голову были в полтора раза выше. При чем здесь «умение воевать»? Да, многое зависит от боевого опыта. Но еще больше на ход войны влияет дух армии, национальные особенности, военные традиции.
Многие историки, пишущие о войне, завершившейся для агрессоров плачевно, умаляют военные достоинства русской армии, преувеличивая, с одной стороны, значение географии и климата, а с другой – упрекая русских в том, что они их использовали в борьбе с интервентами и агрессорами. Но
русские пространства и природа – тоже русское оружие против врагов, покушающихся на нашу независимость. И пренебрегать им с нашей стороны было бы непозволительной глупостью.
К тому же Гитлеру не удался не только блицкриг против России, но и вторжение на Британские острова. И что этому помешало? Героизм английской армии? Вряд ли. Она не воевала с вермахтом на равных и позволила себе постыдное отступление и потерю всего вооружения у Дюнкерка и Нарвика. Причина в географическом факторе, таком, как Ла-Манш, который немцы сначала не захотели, а позже не могли преодолеть. Англичане и американцы в 1941-1942 годах не защитили ни одного форпоста на Тихом океане, сдав японцам все крепости и военные базы, такие как Сингапур, Гонконг или Филиппины, и потеряв «значительные территории». Значительные людские и территориальные потери понесли китайцы, сражаясь с японцами. О чем говорят эти факты? Ни о чем, кроме превратностей войны.
Одной из самых замусоренных ложью тем Великой Отечественной являются наши якобы непомерные потери по сравнению с потерями противника. Причина появления такой версии кроется в засекреченности военной статистики СССР, которая продолжалась вплоть до 1993 года, до тех пор, пока наш Генштаб не опубликовал книгу «Гриф секретности снят», в которой были приведены все наши военные потери. Из этих данных следует, что безвозвратные людские потери нашей армии примерно равны военным потерям противника в соотношении 1 : 1,3. Общие потери Красной Армии убитыми составили примерно 8,7 млн. чел, потери стран оси на их Восточном фронте – около 7,5 млн. Казалось бы, после 1993 года спекуляции на эту тему должны были прекратиться. Но не тут-то было. Домысел о том, что русские победили немцев, завалив их горой собственных трупов, продолжает гулять по либеральным изданиям, как ни в чем не бывало.
Порой высказывается совершенно невероятная клевета на русского солдата, который якобы в окружении предпочитал сдачу в плен или разбиться на малые группы и прорываться к своим, кто как может. А вот немецкие солдат, якобы, проявляли чудеса стойкости и героизма. На самом деле никаких закономерностей на этот счет вообще не существует. Все зависит от множества обстоятельств, главным образом от наличия средств ведения боевых действий, соотношения сил, характера театра войны и общей стратегической обстановки. В Северной Африке немцы и итальянцы в 1940-1942 годах могли довольно долго выдерживать блокады англичан, но весной 1943 года, в Тунисе, прижатые к морю, они сдались довольно быстро. Если не считать котлов, в которые попадали немецкие армии в конце войны, ликвидировать которые удавалась за считанные дни, то речь может идти лишь о военных событиях на русско-германском фронте. Главное отличие здесь состояло в том, что немцы попадали в окружение на чужой территории, когда вырваться уже было невозможно и некуда, а русские – на своей, когда присоединение к основным силам было вполне вероятно. Обсуждать тему «нежелания» русских воевать в «котлах» нет необходимости, эту ложь опровергают оборона Гангута, Одессы, Севастополя, «Малой земли» под Новороссийском, Брестской крепости и, наконец, блокада Ленинграда. Иное дело – окружения и блокады в полевых
условиях. Они не свойственны маневренной войне, и всегда заканчивались, если прорыв не удавался, уничтожением и пленением окруженного противника. Это происходило и с немцами (в Сталинградской битве, под Корсунь-Шевченковским, в Белоруссии в 1944) и с русскими (под Киевом и в районе Вязьмы в 1941).
При описании Войны часто стали подменять собственную историю чужой – чаще всего заведомо несопоставимыми, преувеличенными или выдуманными примерами. Не реальный героизм гарнизона Брестской крепости, а мифическое спасение во время боев в Бретани безвестного американского пехотинца Райена. Не защита Одессы, Гангута или Севастополя, а «выдающаяся» эвакуация англичан из Дюнкерка. Не грандиозная Сталинградская битва, а «судьбоносные» бои в африканских песках под Эль-Аламейном. Не Курско-Белгородское сражение, а опоздавшая как минимум на два года высадка англо-американский войск в Нормандии. Не операция «Багратион», в результате которой Красная Армия уничтожила в 1944 году немецкую группировку между Западной Двиной и Припятью, а локальная оборонительная операция «союзников» в Арденнах.
Одновременно с этим делаются настойчивые попытки развенчать настоящих героев войны. Гастелло потому направил самолет на немецкие танки, что боялся возвратиться к своим: ведь он неудачно отбомбился. Матросов, оказывается, был штрафником и погиб, потому что был пьян — как никак 23 февраля. Космодемьянскую послали в немецкий тыл поджечь дома мирных поселян, а не немецкую конюшню. И так до бесконечности.
О том, что собой представлял глава правительства и Верховный главнокомандующий, говорить не приходится. Деятельность И. Сталина на протяжении всех лет войны якобы не обеспечивала победу, а причиняла одни лишь особо тяжкие поражения своей же стране. А победу в 1945 году удалось достичь не благодаря, но вопреки его деятельности, в том числе и в предвоенные годы. Ведь именно Сталин позволил организовать для немцев учебные авиационные и танковые центры в Липецке, Тамбове и других городах в то время, когда Германии было запрещено иметь их на собственной территории. И не важно, что сразу же после 1933 года, когда Гитлер стал канцлером, такие школы были закрыты. Главное — «фашистский меч ковался в России». Об этом не только пишут, в это предпочитают верить.
Касаясь большой политики, нас убеждают, что вместо того чтобы объединиться с Лондоном и Парижем, которые «всерьез» пытались накануне 1 сентября 1939 года создать антигитлеровский блок, Москва коварно делила с Германией сферы влияния. Вместо того чтобы ударить по Германии, Сталин заключил с Гитлером «пакт о ненападении», согласно секретным статьям которого, в качестве платы за нейтралитет в предстоящей войне СССР получал территориальную уступку в виде прибалтийских государств, Бессарабии, «отнятой» у Румынии, и прямо-таки добродетельной, патриархальной Финляндии.
При этом «забывают», как «либеральная» Европа создавала вокруг России санитарный кордон из враждебных ей государств, поощряла «страны оси» к территориальным захватам, не «вмешивалась» в испанскую
гражданскую войну, являвшуюся прологом новой Мировой войны в Европе. Ведь именно в 1937-1938 годах в Испании вооруженные части Советской России встретились на поле боя с войсками Гитлера и Муссолини. Запад же при этом соблюдал «нейтралитет». О каком «союзе» Сталина с Гитлером вообще может идти речь!
Когда дело касается русско-немецкого договора от 23 августа 1939 года, не без умысла игнорируется по крайней мере несколько важных факторов. Мюнхенский сговор 1938 года Франции и Англии с Германией и Италией, отдавших немцам Чехословакию со всеми потрохами. Закулисная дипломатия англичан и французов непосредственно перед началом войны, пытавшихся столкнуть Германию с Россией в борьбе за польские земли, а самим остаться в стороне. Но ничего из этого не вышло, и Сталину удалось дипломатическими методами переиграть Даладье и Чемберлена, оттянув вступление России в войну на 23 месяца. Откровенное нежелание Польши пойти на союз с Москвой перед неминуемым немецким вторжением, не говоря уж о более чем слепом доверии поляков к западным союзникам. Наконец, вполне легитимный характер притязаний России на ее же западные территории, незаконно отторгнутые у нее вследствие вооруженного вмешательства во внутренние дела страны государствами Четверного союза и Антанты в период революции и гражданской войны. В 1939 и 1940 годах мы вернули себе свое.
Если следовать логике критиков России, то ее правительству надо было, игнорируя национальные интересы, поступать примерно так же, как это делали правительства Праги, Лондона и Парижа времен Мюнхенского сговора. Тогда наверняка немецкое наступление было бы совершено с рубежей, примерно на 300–400 км восточнее тех, которые были достигнуты к 1941 году политикой Москвы. И при прочих равных условиях защита трех русских столиц, а значит и судьба всей войны, оказалась бы под большим вопросам.
В зависимости от того, как складывается конъюнктура в борьбе идеологий и какие факторы начинают превалировать в ней, советское предвоенное руководство критикуется за то, что оно неудовлетворительно готовило страну к войне, из-за чего в 1941 году Красная Армия терпела катастрофические поражения на полях сражений, или, наоборот, за то, что оно чрезмерно милитаризовало Россию, тем самым провоцируя на сверхвооружение Германию, и готовилась сама напасть на нее летом 41-го. В последних инсинуациях особенно преуспел некто Резун, перебежчик, служивший в КГБ, приговоренный судом к высшей мере за предательство, издающийся по-русски под псевдонимом Суворов, вся известность которого заключена в извращенном манипулировании малоизвестными для публики фактами. Понятно, что Германия, у которой общие границы с СССР появились только в 1939 году, имела собственное представление о том, каким военным потенциалом ей надо обладать. В сущности, война, начатая немцами в 1939 году, была для них продолжением Первой мировой, где главным, чисто субъективно, в том числе и для Гитлера, оставался Западный фронт.
Что же касается Польши, которая перед тем участвовала в разделе Чехословакии вместе с Германией и была «патологически» враждебна России, то нападение на нее немцев все еще остается загадкой, как и остановка
Гитлером немецкого наступления на Дюнкерк в 1940 году, позволившая эвакуировать на Британские острова более 450 тыс. войск, и подоплека полета Гесса в Англию, материалы о котором Лондон засекретил, насколько известно из сообщений прессы, навечно. Видимо, англичанам есть что скрывать.
Понятно, что Германия имела собственное представление о том, каким военным потенциалом ей надо обладать и против кого. В сущности, новая война была для немцев продолжением Первой мировой, где главным, в том числе и для Гитлера, оставался Западный фронт.
В чем особенно преуспела школа злословия, так это в описании ужасов Лубянки и ГУЛАГа, в «мрачных пропастях» которых накануне войны исчезли якобы десятки тысяч старших и средних командиров Красной Армии, и в истолковании так называемого Катынского дела. Что касается репрессий в отношении офицерских кадров, то ложь, возникшая еще при правлении Хрущева, уже достаточно основательно опровергнута, причем документально, как и вздорные фантазии о «страшном 1937-ом».
Тема Катыни более серьезна, учитывая всегда непростые русско-польские отношения. Ее сомнительная достоверность заключена не только в том, что «доказательства» расстрела польских пленных офицеров НКВД были предъявлены Геббельсом в 1943 году, а их признание было получено от властей «демократической» России 14 октября 1992 года, в смутное время «перестройки». Но ведь это «дело» так и не стало предметом следствия и суда. Не опровергнуты выводы комиссии академика Бурденко, работавшей в 1944—45 годах и определившей, что расстрелы относятся к осени 1941 года, следовательно, их совершили немцы. Вместо безупречных с точки зрения криминалистики выводов навязываются, мягко говоря, версии, во всех отношениях недостоверные.
Если же говорится о военачальниках, руководивших штабами, фронтами, армиями и флотами России, то они, согласно тем же публикациям, не умели ни воевать, ни побеждать. Если им и удавалось брать верх над немецкими генералами, то лишь из-за крайне благоприятного стечения случайных обстоятельств. Они побеждали не умением, а числом, заваливая немецкие траншеи «горой русских трупов». И вообще, согласно этим лукавым суждениям, Россия одерживала пирровы победы, которые в действительности были поражениями. При этом для доказательства используют самые фантастические по нелепости аргументы. И что самое интересное, в отличие от переводной литературы, в которой приводятся хотя бы какие-то цифры, наши источники десятилетиями либо хранили молчание, либо сообщали неконкретные сведения (см. Историю второй мировой войны в 12 томах, Воениздат, 1971—75 гг.). А точные данные о потерях впервые были опубликованы Генштабом СССР в «Военно-историческом журнале» лишь в 1991 году и в 1993 году в книге «Гриф секретности снят». Тем не менее в большинстве последующих публикаций их продолжают нарочито игнорировать.
Как бы там ни было, количество людских потерь свидетельствует не столько о сравнительно низком уровне военного искусства или о невысокой боевой подготовке нашей армии в целом, сколько о том, что Россия была
основным противников Германии и ее союзников на Европейском театре военных действий. Отнюдь не случайно более 80% всех потерь наших противников в войне приходится на их Восточный фронт. Сражаясь с русскими, «страны оси» потеряли до 5 млн. только убитыми. Ничего подобного они не испытывали ни на Западном фронте, ни в Африке, ни в Италии. При этом было бы глупо отрицать, что немецкое искусство ведения войны, тактика боя, конструкторская, инженерная и интендантская подготовка находились на высочайшем уровне и превосходили в этом отношении Красную Армию. Вот почему соотношение безвозвратных потерь (этот показатель учитывает и пленных) на советско-германском фронте в итоге все же оказалось не в нашу пользу. У нас и наших союзников они составили почти 11,5 млн, у противника – почти 8,7 млн.
Однако если разделить войну на периоды — трагический (1941), переломный (1942) и наступательный (1943—1945 годы), то картина окажется иной. Да, в 1941 году мы воевали хуже немцев, но нас спасло отчаянное сопротивление тех, кто нашел в себе силы сражаться (наши потери 3,14 млн., у врага 0,8 млн. человек). Второй год войны свидетельствует о том, что мы уже в основном научились современному ведению военных операций. И хотя Керченское и Харьковское сражения были проиграны, зато удалось полностью разгромить врага в Сталинградской битве (тем не менее соотношение потерь 3,3:1,1). Но начиная с 1943 года и до самого конца войны ситуация коренным образом изменилась: Красная Армия обрела умение воевать и побеждать (соотношение потерь 5,1:6,8 в нашу пользу).
Любимое занятие российских СМИ – отождествление коммунистической Советской России и нацистской Германии. Если «сталинский тоталитаризм» нисколько не отличается от «гитлеровского фашизма», если концентрационные лагери, созданные немецким руководством, то же самое, что и исправительно-трудовые учреждения, существовавшие в СССР, то его граждане, перешедшие на сторону врага, не уголовные преступники, а «борцы с тоталитарной коммунистической системой». Вот и власовская «Русская освободительная армия», декларировавшая борьбу со Сталиным, предстает в таких публикациях подобием «Свободной Франции» Де Голля, противостоящей коллаборационистскому режиму Пэтена.
Западные союзники считали необходимым принимать превентивные меры в отношении этнических немцев и японцев, находящихся на их территории. Эти меры оправдываются публицистами. Но такие же точно действия советских властей интерпретируют как преступные акции. Именно так характеризуют переселение (всего лишь переселение!) в восточные области страны в 1941 году немцев Поволжья, представлявших тогда реальную угрозу тылу действующей армии, и чеченцев и крымских татар в 1944 году. А ведь чеченское население неоднократно поднимало мятежи в тылу наших войск, а татары Крыма фактически сотрудничали с оккупационными властями, участвуя на их стороне в боевых действиях. Но данные такого рода не попадают ни в эфир, ни на полосы газет.
В том же ключе трактуют создание заградительных отрядов в момент отступления наших войск после Харьковского сражения к Волге и в сторону
Кавказа, а также проверки наших бывших военнопленных военно-правовыми учреждениями СССР, после которых какая-то их часть оказывалась в исправительных учреждениях. Критиков не смущает, что военнослужащие могут оказаться в плену по трусости или в результате измены и что проверки такого рода неизбежны. К тому же большая часть бывших пленных, о чем тоже умалчивают, зачислялась в состав армии на общих основаниях.
И в качестве апофеоза «русского коварства» — отношение Москвы к восстанию в Варшаве, акции, начатой по приказу иммигрантского польского правительства, находившегося в Лондоне, без согласования со Сталиным в надежде захватить польскую столицу раньше Красной Армии. Провокационный смысл восстания (при общепризнанном героизме рядовых его участников) был тогда очевиден, а использование этой темы сегодня рассчитано лишь на незнание подробностей. На самом деле у советского командования к сентябрю 1944 года были исчерпаны силы и возможности для новых операций. Кроме того, в тех условиях еще одно наступление было лишено стратегического значения, о чем, в частности, знали и в Лондоне, и в Вашингтоне. Об этом говорят мемуары Черчилля. Думается, ложь вокруг Варшавского восстания потребовалась для того, чтобы затушевать очевидность малообъяснимой бездеятельности сухопутных сил Великобритании и США на европейском театре в течение четырех лет — с лета 1941 по июль 1944 года.
Конечно же, речь здесь идет не о военной истории: споры историков, принадлежащих к разным школам, бесконечны, некоторые из них плодотворны. Вопрос в другом. Описания военной истории России, которым отдают предпочтение СМИ, настолько односторонни, предвзяты, лживы и глумливы, что лишь слепоглухонемой не увидит и не услышит в них злоупотребление предоставленной им свободой.
В большинстве сведений, переполняющих каналы информации, в документальных или художественных произведениях, которые выходят в свет, отсутствуют достоверность и правдивость, в них авторы умалчивают или, наоборот, извращают общественно значимые события, что не может не умалять национального достоинства страны. Самое удивительное, что подобная тенденциозность, искажающая в массовом сознании образ России, нисколько не нарушает законодательства о СМИ, а потому дает повод к олимпийскому бездействию государственных органов, которые обязаны этот образ защитить.
Надо ли понимать дело таким образом, что в нашем военном прошлом все безоблачно и благостно? Конечно же, нет. Никому и никогда не удавалось делать политику и вести войну в белых перчатках. Государственное руководство Советского Союза не состояло из ангелов или святых, и ничто человеческое, в том числе недостатки и пороки, им не было чуждо. Дело в другом. Речь идет о безусловно недопустимом в уважающем свое прошлое государстве злоупотреблении теми конституционными свободами, которые принадлежат научному, художественному или журналистскому видам творчества. По сути дела, в этих публикациях, относящихся к Великой Отечественной войне, проявляется откровенно расистская, антирусская клеветническая практика, интеллектуальное трюкачество, извращающее непреложные исторические факты, что не может не оскорблять национальные
чувства и память павших за свободу и независимость нашей родины, действия, которые представляют собой если и не своеобразную форму неонацизма и неофашизма, то их очевидную, демонстративную, провокационную реабилитацию.
Видимо, настала пора оградить священную память предков и достоинство России от подобных посягательств и обеспечить уголовно-правовое преследование всех, кто лжет и извращает героическую историю страны. Русским надо делать то же самое, что уже внедрено по инициативе всемирного еврейства в ряде государств Европы, таких как Англия, Франция, Голландия и Германия. Жертвами европейского варварства, возжелавшего в 40-е годы прошлого века покорить Россию и обратить русских в рабство, стали не менее 25 миллионов наших соотечественников, павших на фронте, погибших в оккупации, преждевременно умерших в тылу. Их пепел взывает к справедливому и неотвратимому возмездию всем клеветникам России.